Странница встала и сделала несколько шагов — в полутьме, с плохим зрением она никак не могла рассмотреть женщину. Кто такая? Что за выражение у неё на лице? И соответствует ли оно взгляду?.. Ещё приблизилась к решётке — и охнула, мигом растревожив сокамерников. По ту сторону прутьев стояла златовласка.
Это только со стороны молодости старость кажется одинаковой, на самом деле старость бывает разной. Величественной, перед которой в благоговении падаешь на колени. Спокойной, мимо которой проходишь, не замечая, если нет нужды, так как полагаешь ту саму собой разумеющейся. Мудрой, которой внимаешь. Печальной и тихой, горю которой искренне сочувствуешь. Раздражённой всем и вся, над которой посмеиваешься. Дикой и безумной, от которой шарахаешься, бежишь, словно от огня или заразной болезни — только бы не коснулась, только бы не обожгла, только бы не зацепила. Разлагающейся заживо, от которой умираешь сердцем. Глядя на одного старика, не боишься гулять по свету и двести лет. Посмотрев же на другого, сделаешь всё, чтобы встретить смерть пораньше. Одну старую женщину не сможешь назвать иначе, как дамой. Вторую — бабушкой. Третью — каргой. Чья-то старость подобна дубу, может и гнилому внутри, но столь непоколебимому снаружи. У иных она, что скошенная трава. Кто-то усыхает, сохраняя прежние формы, кто-то вянет, опадая выцветшем платьем на вешалке, а кто-то представляется заспиртованным экспонатом кунсткамеры.
Богиня-чертовка сэра Л'рута — а это оказалась именно она — была стара. И старость её была омерзительна. Нет, вовсе не потому, что краше в гроб кладут, и не из-за того, что бывшая рабыня и госпожа утратила своё неповторимое, чудесное великолепие. Дуню передёрнуло от отвращения даже не оттого, что девушка видела златовласку юной на фотографии и зрелой в жизни. Нет. В любовнице сэра Л'рута просматривалось иное. Глядя на эту бледную злую старуху, как-то сразу понималось, что когда-то она блистала красотой... вот только об её утрате не хотелось ни сожалеть, ни мстительно ей злорадствовать. И Дуня не могла понять почему. Ведь златовласка так и осталась королевой, но теперь чудилось, что — окончательно и бесповоротно — фальшивой, хотя и раньше она не отличалась натуральностью: прима-балерина Большого театра, на которую смотришь с задних рядов галёрки, превратилась в размалёванную куклу мужской клоунады... Неужели всё так плохо? Или беда в обычной ревности, в личном неприятии этой женщины? А, может, виновата сама златовласка? Вдруг она ничего не знала об инструкции "Хмуриться не надо, Лада", а потому не осталась Ладушкой?
Белокурые волосы стали белыми, они пенными волнами опадали на плечи, а не топорщились мочалом, но речь всё равно не шла о благородной седине, золото так и не обернулось серебром. Отчего? Дело в голубых глазах? Когда-то небесно-синие, они выцвели и взирали на мир слепой пустотой... Да нет же! Что-то на дне их ворочалось, жило, тянуло в себя душу, ища изъяны на внутренней стороне. При взгляде в эти глаза вспоминался заключённый сто сорок четыре, он же Ливэн, с его поистине дурной шуткой.
— Ты, — не спросила, узнала. Как жаль, что она и впрямь не слепа — так бы не увидела, не заметила. — А это я.
И заставила во что бы то ни стало узнать себя.
Почему? Почему Дуню снова ведёт вбок от тошноты? Почему девушку мутит, когда она смотрит на этот призрак? Ведь ничего особенного...
— Ты испортила мне жизнь. Дважды. Теперь заплатишь.
И голос-то нормальный, обычный — не дребезжащий и не скрипучий. В нём даже поубавилось неприятных истерично-жеманных ноток. Этот голос соответствовал ожидаемой мудрости возраста. Так, отчего Дуня испугана? Из-за обвинения в том, чего не было? Из-за угрозы? Из-за того, что златовласка — хозяйка положения? Вряд ли. Она ведь и раньше была практически всесильной госпожой... Почему Дуню трясёт? Почему быть в мире, убитом саламандрой, куда как приятней, чем с этой... этим существом? Что себе напридумывала девушка?
— Жаль, как жаль, что я была глупа и не слушалась своей учительницы. К счастью, мне выпал шанс всё исправить, получить своё. И ты получишь... — она помолчала. — Получишь, обещаю... — И не сдержала тона, нервно рявкнула: — Хватит! Дошло?! Хватит, дрянь, изображать невинность!!! Эти, — кивок на сокамерников, — не купятся... — Утихла, остыла. — Нет, и эти купились. Как странно? Они, даже Пятиглазый, верили в твою невинность. Глупцы. Наивные глупцы.
Она посмотрела на мужчин. Дуня — как стыдно! — облегчённо вздохнула и замерла, словно лишь внимание златовласки позволяло двигаться, пятиться к Тацу. Ведь тот защитит. Как-нибудь. Хотя бы своим близким присутствием, тёплым дыханием, живым запахом. И девушку не волнует, что парню давно уж нужны мыло и зубная щётка... Дуня сейчас как обнажённая на холодном ветру. Куда делись силы? Где добрый спаситель? Ну, что он стоит, вернее, сидит там, где и сидел? Не шевелится, только слушает.
— Фокусник, значит, — взгляд хозяйки зацепился за мастера Лучеля. — Кажется, я тебя встречала. Ты помогал этой... — она прищурилась. — А, пожалуй, ты тоже хорошо знаешь её суть. Ты помогал ей тогда с открытыми глазами. Ведь в этой дряни магии ни на медяк, без тебя она просто смазливая девка. Интересно, совесть не мучает? Из-за тебя и твоей ставленницы я, ребёнок, превратилась в шлюху. Как же я ненавижу фокусников! — златовласка вернулась к Дуне. — Но тебе было мало... — и резко о ней позабыла, отвлечённая всё-таки поднявшимся на ноги Тацу. — А ты кто? Ты с ними?
— Я? — изумлённо переспросил менестрель и в два огромных шага очутился у решётки, дозволяя хозяйке разглядеть "гостя". — Случайно повстречались да винца набрались. Я странствующий певец Перестук Дождя. Слыхали?
— Кажется, — расцвела в улыбке златовласка. Такая она была человеком. — Люблю певцов. Ты исполнишь что-нибудь для меня?
— Почту за честь, прекрасная госпожа, — поклонился музыкант, помахивая несуществующим плащом.
— Тогда я освобожу тебя, — хозяйка сияла восторгом. — Стража!
— Спа... — начал было опять кланяться Тацу, однако осечься не осёкся, но запнулся на полуслове. По лицу парня пробежала тень ужаса. Правда, уже через мгновение, когда менестрель продолжил, Дуне подумалось, что ей примерещилось: — ...бо, госпожа, не стоит открывать для меня замок. Негоже друзей бросать, а я им друг. Вроде как директор нашего балагана.
Он сел на прежнее место. Златовласка поскучнела.
— Мог бы и солгать. Я бы поверила, — и ушла в сопровождении подоспевших охранников, шелестя столь подходящим по стати, возрасту и положению платьем.
Некоторое время в камере царила тишина.
— Вот дерьмо, — наконец выдал оценку менестрель.
— Неужто, — откликнулась Дуня. Шок от явления златовласки отпустил, зато обида и злость вцепились в тело, разум и душу. Как он мог?! Находиться рядом с Тацу не хотелось, но странница вернулась на их койку. Наверное, потому, что там было насижено.
— Угу.
Они ещё помолчали.
— Перестук, значит? — хмыкнула девушка. Вот же, даже съязвить толком не получается.
— Перестук? — изумился мастер Лучель. — Ничего себе переводец. Я, что, ещё на тебя и заклинание умудрился наложить?
— Не помню, — не то чтобы солгала Дуня. Она без всякого волшебства понимала, о чём говорили златовласка и менестрель.
Очередную затянувшуюся паузу оборвал чародей.
— Мальчик мой, ты совсем охренел или как? — накинулся он на напарника. Лично девушка полагала, что совсем. — Она же практически тебя на волю отправила!
Дуня вскинулась и недоумённо посмотрела на мага, затем на певца. Глупая! Дурочка! Открытие тотчас легко, пусть не сказать что непринуждённо, подтвердил Тацу.
— Понимаешь, Лу, жутко мне стало. Выйти я отсюда бы вышел, а, вот, освободить вас могло и не получиться.
— И что вы её оба так испугались? — удивился мастер Лучель. — Обыкновенная старуха. Что делать теперь будем?
— Не знаю, — вздохнул певец. — Лаура, чем ты ей насолила?
— Не знаю, — эхом вернула вздох девушка. Она была искренна.
За Дуней пришли, когда узники ещё не успели заскучать. Каждый замкнулся в себе, не ища поддержки у других, и думал о чём-то своём, потому трудно было определить, сколько секунд — минут? часов? суток?! — пробежало. Вот златовласка оставила их. Вот они перекинулись парой-другой слов. Вот закрыли рты... И загремели ключи, заскрежетал засов, скрипнули петли — дверь с зарешечённым оконцем отворилась. Менестрель даже не попробовал встать на защиту подопечной — лишь рукой осторожно и незаметно коснулся руки. Девушка и не ждала большего. Она поднялась, чувствуя, как в спину ей шепчут губы "прости". За что? За то, что действительно не может помочь? Да он даже не обязан.
Златовласка прислала за пленницей охрану. Хозяйка встретила Дуню за ближайшим поворотом.
— Кто ты?
Признаться, девушка не нашлась с ответом.
— Хм, я и не сомневалась, что не скажешь, — златовласка не выглядела ни разочарованной, ни сердитой. — Ну, пойдём.
Стражники окружили их, ясно давая понять, что сбежать арестантке не удастся. Однако, если забыть про этих крепких мужиков, могло показаться, что две подруги — как когда-то два друга, Вирьян и сэр Л'рут — идут по полупустому коридору и мило беседуют о чём-то своём, то ли обсуждая нынешние дела, то ли вспоминая минувшие дни. Так в некотором роде и было, разве что удав и кролик более похожи на приятелей, нежели Дуня и низвергнутая белокурая богиня.
— А ты знаешь, я забыла своё имя. Давно забыла. Иногда мне кажется, что у меня его и не было. Свою молодость я помню смутно, но ты и твой фокусник оставили по себе яркие картинки.
— Не выдумали ли вы их? — осмелела Дуня.
— Ого, какая ты стала вежливая. До того тыкала, будто мне ровня... Может, и выдумала, — если не считать вспышки у камеры, златовласка и впрямь стала спокойнее: раньше — девушка тому случайный свидетель — узница бы уже схлопотала по лицу, а сейчас на неё даже не накричали. Теперь златовласка, словно хитрая змея, не кидалась на всякого наступившего на неё, а ждала лишь ей удобного момента для нападения. — Может, я намечтала и счастливое детство, и любящих родителей, и мой замок, но в тюрьме ты оказалась не моей фантазией, без моего участия. Тебя арестовала стража за торговлю телом, своим телом.
Не так всё было! Верно ведь? Их взяли за пьянство и почти отпустили. Дуня приоткрыла рот, но так и не издала ни звука. К чему? С тем, кто слышит только себя, не поспоришь, разве что подкинешь ещё доказательств своей неправоты.
— Это ли не подтверждает мои слова? — пожалуй, златовласка и разговаривала-то с собой. — Но они мне не поверили. Они называли тебя невинным ребёнком. Ребёнком! Тебя! Переростка! Шваль подзаборную. И всё требовали сказать, что я с тобой сделала. Женишок твой... сэр, ага, как же! такой же фокусник, как тот, лысый. Он всю душу из меня вытряс. А ты молодец, красиво всё подстроила. Умна. Кто ж знал, что влюбку открывать не надо — фокусник как запах учуял, прямо-таки взбесился, а потом ещё и кровь нашёл. Следы оставила, а инструмент с собой прихватила...
Инструмент? Дуня нахмурилась. Это о кинжале и флаконе?.. Ой, а ведь действительно, тогда в запале девушка прихватила "подарочки" златовласки и благополучно забыла о них, как о совершенно бесполезных вещах. Как она себя обозвала? Хомячок запасливый? Точно! Небось дурман и клинок болтаются где-то на дне сумки — то-то та казалась хозяйке чересчур тяжёлой. Н-да.
— Потом твой фокусник, когда поостыл... хотя, по мне, он больше прикидывался, видать, ты и его надурила... В общем, сэр фокусник всё вызнать пытался, где ж я так научилась людей привораживать. А чему учиться, если я прекрасна? Влюбку, было дело, на всякий случай выменяла, — рассказчица внезапно вернулась из далёких времён. — Хм, всё никак не пойму, что ты такого в хозяйской сокровищнице приглядела — мне там на глаза ничего интересного не попалось, а ради цацек ты и за фокусника пошла бы.
Дуня пожала плечами. Её охватили сомнения.
— Что-то пропало? — попробовала она зайти с другой стороны.
— Меня не спрашивали. Заперли в темнице, а эта хозяйская шлюха, Вруля-оглобля...
Все-то у златовласки шлюхи. Конечно, дамы в замке сэра Л'рута отличались весёлым нравом, целомудрием не страдали, но с моралью считались. Да и Вруля... Ничего такого этакого за старшей горничной Дуня не замечала.
— ...а затем женишку твоему не до меня или тебя стало...
"Сладкоежка?" — вспыхнуло в мозгу, радостно и обречёно одновременно.
— ...с невестушкой господина и хозяина, — златовласка буквально выплюнула эти два слова, — беда приключилась: сначала внезапно осиротела, потом её замок вместе с ней до основания разрушили. Народу полегло... Чёртов ключник новостями последними поделился. Сэр фокусник по нижайшей просьбе Императора туда ускакал. Ну как же! Племянница Его Величества, видите ли, внучато-троюродная, кажется. А я, между прочим, кузина короля!
Они остановились у глухой, окованной двери. За ней что-то шипело.
— Сэр фокусник-то меня в покое оставил, да собаки тело бродяжки какой-то под руинами нашли, лекарь, сказали, тебя по ауре крови определил. Господин и хозяин не смог мою судьбу решить, фокусник твой не возвращался всё, потому людишкам своим на суд отдал. Они меня к каторге приговорили. Представляешь? К каторге! За то, что я ничего не сделала! Ничего! А я ведь просила, умоляла поставить меня перед Высшим судом, но, видите ли, Император да чародеи заняты, варваров диких никак одолеть не могут.
— Мне жаль, — тихо пробормотала Дуня. — Верите?
— Верю, — она кривовато улыбнулась. — Верю-верю. Ты ведь понятливая. Я тебе сейчас расскажу... и покажу, что мне пришлось пережить в каменоломнях, потом — в солеварне, затем — в Истоке Серебра...
Дуня побледнела.
Её вернули в камеру. Привели. Поставили где-то по центру, да и заперли дверь. Дуня не двигалась, лишь смотрела куда-то широко открытыми глазами.
— Что тебе сделали? — рядом вырос Тацу.
— Ничего.
Ничего. Только действительно показали, что было и что собираются. И тот, кого мучили, проклинал не мучителей и не ту, что велела мучить, а ту, которая смотрела. Дуню.
— Ничего, — повторила она.
— Глупая, — шепнул менестрель и прижал несчастную к груди, начал укачивать, ласково поглаживая по давно нечёсаным и немытым волосам. — Лу! Придумай что-нибудь!
— Что? — глухо откликнулся волшебник. — Не знаю, откуда у местных такая сила, но здесь и сейчас я всего лишь старикашка, обвешанный жемчугом да золотом. — В голосе чародея где-то глубоко-глубоко внутри тлел всепоглощающий ужас, готовый в любое мгновение вспыхнуть яростным пожаром и сожрать мага. Оно и понятно: всемогуществу вдвойне страшнее, когда оно беспомощно, хотя чем нынешняя ситуация отличалась от той, что сложилась в мёртвом мире? Неужели у них и впрямь нет выхода? — Мальчик мой, это ты у нас специалист по тюрьмам. Тебе, похоже, и искать дорогу на волю.
— Пожалуй, — кивнул музыкант. — Есть у меня кое-что...
Он отстранился от Дуни и потянулся к груди. К кобуре под мышкой, к "пистолету" — догадалась девушка. Медленное движение отрезвило странницу, привело в чувство. Ведь это секрет! Секрет от мастера Лучеля. И, вроде бы, это — крайнее средство. Наверняка есть иной, более разумный путь! Дуня остановила руку друга, обхватив ту ладонями.
