Зверь лютый Книга 27. Чума

— Что-то люди видели. А может, она сама... про свою любовь ко мне... Ростик помер, власть взяли волынские. "Потьмушники" поотваливались. Все ли? — Не думаю. Подойти ты к ней сможешь. А вот увезти с собой... рискованно. Придёт Боголюбский в Вышгород, придёт и Благочестник. С Благочестником у нас... любовь до гроба. Кто кого туда первым положит. Его сестрица... это ж не единственный случай.

— Ой, Ваня, ты и жену его...?!

— Уймись. Я немало баб да девок на Руси... Но не всех. Из княгинь... пока одна была. Да и то вдова.

— Ой, а кто? Ты б похвастал, Ваня. Я ж — никому, ни-ни!

— Меньше знаешь — крепче спишь. Спать ты нынче будешь крепко. Поняла? Дальше. Попадёшь ты в Вышгород в Рождеству. Чуть раньше. Идти двум молодым одиноким красавицам черниговскими землями навстречь войску... Боголюбский, наверняка кыпчаков своих позовёт. Да и прочие... парни молодые... бабы на путях...

— Ой, да что ты выдумываешь! Одна. Одна молодая да красивая...

— Этого не хватит?

Таскать баб по Руси... только с автоматическим, многоствольным, крупнокалиберным и чтобы цинки — стопкою. Я это ещё со своего первого забега из Киева запомнил.

— В феврале Михалко, брат Боголюбского, нынешний князь Торческий, Жиздором на Рось поставленный, поведёт торков на Смоленск. Шапки у них другие, не кыпчакские. А так-то... Всё что плохо лежит — ноги приделают, всё, что на виду стоит — ноги раздвинут. Тебе такое надо? Боголюбский примет выбор полусотни городов русских: себя — Великим Князем. Михалко, как узнает, перейдёт на его сторону. Со смоленцами пойдёт назад к Киеву. Как бы не с середины февраля в Вышгороде смоленские "потьмушники" ходить будут вольно. Могут прибрать. Или Катерину, или тебя. Тогда... на подвес под кнут. Будет хуже, чем когда вас под Вержавском об серебре пытали.

— Гос-споди! Да с чего меня сечь-пытать? Я ж не знаю ничего!

— Голова Дворцового Приказа Всеволжска очень много знает. И про дела, и про людей. Э-эх... Не пускать бы тебя. Но к кому другому Катерина не пойдёт. А на мне долг перед ней.

— Не пойму я: с Вышгорода идти нельзя, оставаться нельзя. А чего делать-то?

— Идти. Но не по Десне, а в Киев. Первого марта — Новый год. На другой день войско Боголюбского обложит город. Дня за три до того Жиздор с города сбежит. Оставит брата Ярослава, жену, семейство, дружину... И побежит собирать новое войско.

— Вва... Ваня. А ты откуда такое...? Ты... ну... ты пророк? Как Иезикииля?

— Ага. Чту ясно по свитку кожаному. Брось, Гапа, я не знаю. Я так думаю...

— Тебе Богородица... эта... озаряет?

— Факеншит! Гапа! Озаряет! Да, итить молотить, хреновастенько светит! Ладно. Через неделю Боголюбский возьмёт Киев. На щит.

— Да ну. Не может того быть! Киев лет сто никто на щит не брал.

— Как не сладка халва, а и она кончается. Когда войско берёт город, то... бабам с девками не сладко. Но не долго — день-три. Потом всякие... приключения заканчиваются. Можно и в подполе пересидеть. А главное... Я там буду. Найду и обороню.

— Пойдёшь? С Боголюбским?

Подобно Андрею, я не хотел идти к Киеву. И находил для того множество причин. Если суздальские да рязанские уйдёт, кто останется рубежи беречь? А вдруг эмир Ибрагим воевать надумает? — Хотя я знаю, что после "гаремного зеркала" и последующей смуты Булгария не может даже башкортов по степи гонять. А вдруг кыпчаки наскочат? — Пока Боняк ханом сидит — половцы ни на Всеволжские земли, ни на Рязанские не пойдут. А ежели новгородцы нападут? — Не "ежели" — нападут. Летом следующего года. Не на меня, а на Белозерье.

"Причин" я находил множество. Но возможности, которые открывались от участия в перемене власти на стороне победителя...

"Пёрышко сломало хребет верблюду". Присутствие в тех местах в это время Агафьи и Катерины, необходимость их защитить, оказалось таким "пёрышком".

— Пойду, Гапа. И на стены полезу. Чтобы поскорее вас найти да от всяких глупостников защитить.

— Ванечка! Хороший! Эта... а может мы с Катюхой какую пользу сделать сможем? Изнутри? А? Ну, там, воротников напоить, ворота открыть. А то — лестницу верёвочную скинуть. Как в Антиохии было. Трифа тут давеча книгу нам читала...

Социал-демократия, ить её. В смысле: кружки самообразования. Книжки, они, вишь, читают. А после соберутся и устроят... Революцию. Какую-какую. До какой додумаются.

— Не лезь ты в это дело. Голову на раз оторвут.

Вот так я её и испугал. Полезет. И на стены, воев высмотреть где сколько, и в башни воротные, и в казармы — дома, где пришлые отряды поставлены... Совсем нехорошо. Воин, который из смертного боя вышел или завтра в него идёт... не вполне адекватен. Когда смерть чудом мимо прошла — на многое в жизни смотришь иначе. И на женщин — тоже. А уж когда такие неадекваты толпой...

Словами её не остановить. Дело какое-нибудь придумать... Эдакое. Чтобы важное и без дурней толпами обочь.

— Есть у меня забота. Наиважнейшая. Я тебе сказал, что Жиздор, дня за три-пять до подхода войска к Киеву, из него сбежит. Он — Великий Князь. За него куча народа смертно биться будут. Ежели его... цап-царап... много меньше крови русской прольётся. В Киеве его не взять. На Волыни или на Роси, куда он побежит — тоже. А вот в дороге... Кабы я знал, когда он побежит, да каким путём — выскочил бы на дорогу и...

Несет меня лиса

За темные леса,

За быстрые реки,

За высокие горы...

И стало бы на Святой Руси одним петухом меньше.

Гапа ошеломленно смотрела на меня. Потом начала смеяться.

— А ты... ты выдь пораньше. Стань под стенами да кричи громко:

Люди бежали,

Орехов насыпали,

Куры-то клюют,

Петухам не дают...

Он головку в окошко и выставит:

Ко-ко-ко! Как не дают?!

О-хо-хо! А-ха-ха! А ты его цап-царап — и в мешок. Ой-ёй... умора... Великого Князя... Ха-ха-ха... курохват уволок... ой же ты боже мой...

Я очень люблю смотреть как она смеётся. Последнее время это не часто бывает. Не так часто, как мне хотелось бы. Дела-заботы, положение начальницы, огромное и разнородное хозяйство. Но когда она заливается — мир светлеет. Я б в скоморохи пошёл. Просто чтобы чаще видеть её веселье.

Ещё сохраняя ответную улыбку на лице объяснил:

— Сильно раньше нельзя. В Киеве воинов много — выйдут и малый отряд затопчут. Большое войско... издалека слыхать — убежит. Да и не собрать мне столько. За день-два до Боголюбского к городу подойти можно. Киевляне вылезать поопасаются — Вышгород близко, в одиннадцати верстах. Выходит, чтобы перенять Жиздора, надо чтобы он в эти два последних дня побежал. Не ранее.

Гапа отсмеялась и снова, в который уже раз за этот разговор, смотрела не меня ошарашенно:

— Так ты чего хочешь? Чтоб я к тому Жиздору в постелю забралась и за письку держала? Пока у тебя духа-смелости не наберётся к городу подойти?

— Ты хоть поняла — какую глупость сказала?

— А ты?

— А я сказал не глупость, а предположение. Прикинь: Катерина — инокиня досточтимейшего на Руси монастыря. Боярского рода. Что ж ей не пойти к Великой Княгине в услужение? Да растолковать той, что князю семейство своё под мечи вражеские бросать не по чести. Даже не княжеской, а просто мужской. Тогда... "Ночная кукушка всех перекукует". А пока семейство собираться будет — время-то и пройдёт. А ты сидишь в городе, тихо-незаметно. Через день-другой с Катериной встречаешься. Тайком. А там уже и я к городу поспею.

— А ежели..

— А ежели что — не лезь! Наплевать и забыть. Еды, питья набрать — и в подпол. В церковке какой не сильно славной, каменной. Пожары будут. А церкви будут грабить суздальские, не степняки. Завтра позову Точильщика — тогда и обговорим. Что, где, когда и с кем. А пока — спать. Завтра мне ещё Акима целый день слушать.

И я отправился спать. К Курту на коврик.

Интересно: когда на человека венец надевают — венчание. Когда корону — коронование.

На Боголюбского будут бармы великокняжеские возлагать.

Это как называют? Бармание? Барматание? Обрамление? Или, как у иудеев — бармитство? И кем он будет? После этого. Человек в бармах — бармалей? Обармот? Бармаглот? "Летит и пылкает огнём". Боголюбскому... подойдёт.

Ну-ну, поглядим.

Конец сто восьмой части

123 ... 424344