Роман Злотников Генерал-Адмирал

А вот принятие на вооружение мосинской винтовки прошло буднично и просто. Моя практика оперировать фактами и результатами испытаний, а не пространными рассуждениями и ссылками на иностранные образцы и мнения авторитетов, прижилась в ГАУ довольно быстро и принесла свои плоды. По результатам испытания "мосинка" оказалась вне конкуренции — и по удобству, и по надежности (ну да Мосин и в той истории сделал очень неплохую машинку, а уж сейчас, после того как я его "подгрузил" с помощью зарубежной командировки и усилил людьми...), и как ни странно, по цене. Когда разговор уперся в цену, Мосин потребовал предоставить ему возможность сделать закрытый доклад, на котором заявил, что предусмотрел использование в производстве винтовки двух новых технологий — горячей и холодной "вырубки". С помощью холодной вырубки должны были производиться заготовки для ствольной коробки, крепления антабок, спусковой скобы, некоторых пластинчатых пружин и защелок, а с помощью горячей — заготовки для затвора. И в случае внедрения данных технологий стоимость производства его винтовки будет наименьшей из всех представленных образцов. Поскольку его доклад состоялся уже после обсуждения патрона и соответственно моего спича о необходимости технологического развития, вопрос о принятии на вооружение "7,62-мм магазинной винтовки Мосина", как она была названа здесь,[47] решился просто и без споров. Принятый на вооружение образец весил менее четырех килограммов, то есть был легче винтовки Бердана, имел отъемный штык, открытый прицел-планку с дальностью прицеливания до тысячи двухсот аршин и магазин на шесть патронов. После замены патрона на новый, без закраин, в тех же габаритных размерах, что занимал прежний магазин, оказалось возможным разместить шесть патронов. Так же шестипатронными стали и обоймы.

Некоторые проблемы были с выбором образца бездымного пороха. Кое-кто из членов комиссии активно проталкивал французский пироксилин, уж не знаю, искренне ли считая его наиболее подходящим либо будучи неким образом "заинтересованным" в его продвижении, но я помнил еще с училища, что он жутко гигроскопичен. Между тем Дмитрий Иванович Менделеев активно работал над другим типом пороха — пироколлоидным, причем при активной поддержке моего министра адмирала Чихачева. И я был склонен подождать результатов его усилий. Впрочем, надо было посоветоваться с Дмитрием Ивановичем и посчитать. Возможно, будет удобнее действительно сначала купить технологию у французов, оснастить производство, а потом уже просто переключиться на порох Менделеева. А пока решено было просто закупать порох у французов.

Кроме того, Главное артиллеристское управление объявило конкурс на новые полевые орудия. Новые среднекалиберные орудия для флота уже выбрали — это были 75-мм, 120-мм и 152-мм орудия французского конструктора Канэ. Они произвели на членов комиссии столь сильное впечатление простотой эксплуатации, легкостью и, главное, скорострельностью, что контракт с Канэ был заключен, еще когда я был в Трансваале. Я слегка погоревал — сам, мол, собирался двигать отечественную артиллерию, однако ознакомившись с конструкцией и характеристиками орудий, быстро успокоился. Система была вполне достойной, и чтобы создать нечто схожее по характеристикам своими силами, обойдя патенты Канэ, при существующем в мире на данный момент технологическом уровне надо было встать на уши.

После окончания работы комиссии ко мне подошел Мосин и пригласил на скромное торжество по случаю своей победы на конкурсе. Я рассмеялся:

— А не боитесь, что совсем в мои протеже определят? И так уже все вокруг говорят, что я вам одному благоволю.

Мосин улыбнулся:

— Нет, ваше высочество, не боюсь. Да и правы они. Без вашей поддержки я бы никогда такой винтовки не сделал. Многое из того, что я в ней применил, у меня в мозгах родилось после той поездки, что вы мне организовали.

— Значит, не зря съездили, — усмехнулся я и, поймав счастливого Сергея Ивановича за локоток, отвел его в сторону. — А как, кстати, дела с вашим пулеметом? Вы там про него не забывайте. Он нам нужен.

Мосин удивленно воззрился на меня:

— Но... как... у вас...

Он отлично знал, что на Сестрорецком заводе уже работает участок по производству пулеметов "Максим". Пока там шла отработка технологии и они производили по одному пулемету в неделю, причем еще под старый, с дымным порохом, патрон для винтовки Бердана. Но столь неторопливое производство имело своей причиной как раз отсутствие на вооружении патрона с бездымным порохом. После сегодняшнего решения о принятии на вооружение патрона Роговцева производство должно было развернуться до десяти пулеметов в месяц. Более масштабный выпуск я планировал начать уже на своем заводе в Магнитной, который еще только строился.

— Поймите, Сергей Иванович, пулемет Максима очень хорош. Он мощный, надежный, способен поливать противника огнем, будто из брандспойта, — только ленты меняй. Но... он тяжелый. Ваш же пулемет можно сделать легким. Таким, который способен будет переносить на поле боя один солдат, не отставая от товарищей. Подумайте, как увеличится мощь пехотного подразделения, если на его вооружении, кроме ваших винтовок, будет еще и подобное оружие. А уж кавалерия... Так что поздравляю вас и... через год жду пробный образец.

Мосин задумчиво кивнул. Похоже, он уже был весь там, в мыслях о пулемете.

— Кстати, — решился я сделать небольшую интервенцию, — на участке в Сестрорецке сейчас разрабатывается типовая металлическая лента для "Максима". Матерчатые уж больно много задержек дают. Так вот, она рассчитана на пятьдесят патронов, но ее куски можно соединять в ленту любой длинны. Так если будет возможность, сделайте ваш пулемет тоже с ленточным питанием. Я думаю, если эту типовую пятидесятипатронную ленту в какую-нибудь прицепляющуюся к пулемету коробку засунуть — самое то будет...

На следующий день после торжества у Мосина я уехал на опытовую станцию, где проторчал несколько дней. Макаров уже оттуда слинял. Дело в том, что в последнее время, в связи с регулярными экспедициями крейсерских эскадр за трансваальским золотом, бюджет флота имел ежегодную внебюджетную и, кстати, очень неплохую прибавку. Причем вся она, по моему настоянию, уходила на боевую подготовку и учебные плавания. Корабли, в основном крейсера и броненосцы, активно плавали и стреляли, расходуя за год иной раз по три-четыре комплекта снарядов, выделяемых на учебную стрельбу за счет бюджета. Большинство стрельб проводилось не просто так, а по разработанной офицерами опытовой станции и Главного артиллеристского управления программе, предусматривающей широкомасштабные исследования баллистики орудий, зависимости процента попаданий от условий стрельбы и так далее. География же походов была чрезвычайно обширной, кроме того, во время оных походов так же выполнялась большая исследовательская программа. Даже "золотой караван" при следовании в Лоренсу-Маркиш, и то занимался исследованиями плотности и солености воды, морских и океанских течений. Да что там говорить, если у меня практически все командиры крейсеров уже были действительными членами Русского географического общества...

Вот Макаров и не усидел на берегу, выпросившись все ж таки у меня в дальнюю экспедицию на Тихий океан. Опытовую же станцию возглавил Николай Евлампиевич Кутейников. Умнейший мужик оказался. Гений! Представьте себе, он запустил, наверное, первую в мире программу исследований по эргономике. Называлась она так: "Определение наименьших площади и объема, при коем расчет морского орудия при стрельбе не будет заметного стеснения испытывать". Идея была в том, чтобы создать наиболее компактную башню для морских орудий, в которой, однако, у расчетов не было бы никаких неудобств при ведении огня, а за счет снижения линейных размеров и оптимизации формы этой башни либо усилить ее защиту, либо получить возможность устанавливать на корабли более крупнокалиберные орудия. Ну и все остальные исследовательские программы, ведущиеся на опытовой станции, были им так же изрядно переработаны и скорректированы. Например, он заставил-таки Алексея Федоровича Можайского отставить в сторону разработку все новых и новых вариантов своего летательного аппарата с паровым двигателем, которые раз за разом терпели катастрофу, и заняться теоретическими разработками в области аэродинамики, для чего контр-адмирал Можайский построил на опытовой станции большую аэродинамическую трубу. А еще Кутейников привлек для работы над новыми двигательными установками инженера Кузьминского, в 1887 году начавшего разработку парогазовой турбины.

Кстати, когда я прибыл к Николаю Евлампиевичу, у него сидел человек с еще одной фамилией, которую я помнил из этого времени. Вернее, вспомнил, когда мне его представили. Инженер Шухов. Я-то знал о нем как о строителе, начавшем внедрять легкие металлические конструкции. Вон в Москве до сих пор Шуховская башня стоит. А он, как выяснилось, еще и сконструировал какой-то чрезвычайно удачный паровой котел. Вот Кутейников его к себе и вытянул с мыслью адаптировать его конструкцию под корабли...

Так что по окончании моего пребывания на опытовой станции я со спокойной душой запустил ему идею разработать для моих трансваальских конвоев проект скоростных бронепалубных крейсеров с максимальным использованием результатов тех исследовательских программ, которые уже велись. Николай Евлампиевич мгновенно загорелся.

Ну а потом я отправился к себе в Магнитную. Вернее, уже в город Магнитогорск. Здесь уже работало три завода — из числа основных, а так-то их было больше. Одних кирпичных три штуки... На главном — металлургическом — уже действовали три домны и шесть мартенов. Кроме того, начали пробную эксплуатацию прокатный и волочильный станы. Еще два — мостовых и строительных конструкций и сельскохозяйственного оборудования — только набирали обороты. Николай 19 мая во Владивостоке торжественно открыл строительство Великого сибирского пути, председателем комитета по постройке которого он был назначен, так что я надеялся воспользоваться родственными связями и урвать кусок пирога. Тем более что строительство железных дорог до Экибастуза и Джезказгана подходило к концу, обе ветки уже действовали, но в облегченном однопутном варианте. Пока их пропускная способность меня вполне устраивала, а там потихоньку реконструируем. Между тем сформированные для их строительства подразделения вполне можно было задействовать и на прокладке Великого сибирского пути, к тому же в стране только у меня имелось в наличии шесть американских экскаваторов на железнодорожном ходу. Вот теперь и я наконец начну дома зарабатывать, а не только тратить, и сроки строительства магистрали с помощью мощной техники уменьшим. Ну и мосты я тоже был готов строить... ладно, буду готов года через два. Ну так буду же...

Пироцкий и Тесла заканчивали подготовку к запуску первой в стране гидроэлектростанции и сейчас были в мыле. Потому что, кроме электростанции, оба состояли совладельцами нового завода электрических машин и приборов, который также строился здесь, в Магнитогорске. От Теслы только что уехал Попов. За год он так и не решил проблемы устойчивости сигнала, и я послал его пообщаться с Теслой, смутно припомнив, что тот вроде как тоже занимался радио. Попов пробыл здесь несколько месяцев и еще до моего приезда сообщил мне телеграммой, что со всем разобрался. И умчался отсюда, даже не дождавшись меня.

Тимирязев был в отличном расположении духа. Его хозяйство умножилось на целый табун лошадей, в основном битюгов Хреновского завода и схожих с ними силачей, закупленных в Голландии (ну так целину пахать-то надобно), но едва мы поздоровались, он тут же привычно начал просить у меня увеличить финансирование. Пришлось пообещать.

Николай добрался до меня в конце июля. Он был бодр, шутил и приобрел привычку почесывать шрам от самурайского меча. Мы объехали все заводы, наведались к Тимирязеву, посетили несколько образцовых крестьянских хозяйств из числа тех, что курировала тимирязевская опытовая станция, после чего я имел с племянником длиннющий разговор по поводу того, как я представляю себе дальнейшее развитие России. Итогом разговора стало его решение создать при себе что-то вроде Ближней рады Грозного царя, в которую он вытребовал у меня финансиста из числа подчиненных Каца. И попросил порекомендовать ему еще пару-тройку человек.

А затем пришла пространная телеграмма от Попова, в которой он просил меня непременно быть в Санкт-Петербурге 20 августа, поскольку именно в этот день он собирается устроить публичную демонстрацию нового прибора "беспроводной связи". Я чертыхнулся про себя. Ну кто ж так делает-то? Публичные показы такого рода необходимо устраивать, когда все ключевые технологии у тебя прикрыты патентами, а если это невозможно, то уж хотя бы когда готово производство, чтобы сразу после демонстрации начать продавать серийные образцы. Пришлось мчаться в Петербург и срочно заниматься патентами и производством. С патентами вышло не очень, то есть несколько ключевых узлов, которые использовал Попов в своей конструкции, были изобретены и обнародованы другими учеными. Так что в патентном зонтике, которым я старался постоянно закрывать все ключевые технологии, наличествовали изрядные дыры, позволявшие при некотором напряжении создать работающее устройство, не нарушая наших патентных прав. С производством было получше. Перед началом показа успели набрать и начать обучать персонал и даже приступили к изготовлению некоторых компонентов, например индукционных катушек.

Сам показ, на который прибыли ученые из Германии, Франции, Великобритании и Швеции (среди них был и Генрих Рудольф Герц, с чьего "электрического вибратора" все началось), произвел фурор. Попов установил связь между помещением своих минных классов в Кронштадте и аудиторий в Санкт-Петербургском университете, где делал доклад. Для этого ему потребовалось поставить в Кронштадте и Санкт-Петербурге две антенные мачты. Съехавшиеся на доклад ученые три дня игрались с изобретением Попова. Несколько человек даже умудрились сплавать в Кронштадт, для чего мне пришлось лично давать разрешение и организовывать сопровождение, и оттуда часа четыре общались с коллегами телеграфным кодом. Кроме того, удалось заинтересовать работой на вновь созданном предприятии по выпуску радиотелеграфных станций того самого Герца и по совету Попова, к которому я обратился с просьбой порекомендовать мне кого-нибудь из присутствующих, француза Бранли. Кроме приличной зарплаты, им была обещана первоклассная лаборатория, оборудованная всем, что может потребоваться. Это, похоже, и решило дело. Лабораторию планировалось развернуть и при новом производстве, и при университете. Так что вопрос с лаборантами тоже решился. Даже с избытком.

В конце ноября из Трансвааля прибыл Канареев. Он привел почти девять тысяч пудов золота. Похоже, мы вышли на пик. Прииски работали как часы. Отношения с бурами тоже нормализовались — в основном потому, что у них испортились отношения с англичанами, которые уже бесились от того, что такая река золота проходит мимо них. Что ж, по большому счету, главное Трансвааль сделал: первые заводы и вся необходимая для дальнейшего развития инфраструктура были уже построены, а для окончания строительства должно хватить и того запаса, который есть. Одна последняя поставка принесла мне в текущих ценах около ста шестидесяти миллионов рублей. Полтора миллиона уйдет флоту, еще миллионов пять — на различные сторонние проекты, около семидесяти пяти было запланировано в бюджете следующего года, остальное — излишек, запас на будущее. А ведь уже и заводы продукцию дают. Да и с прежних поступлений еще довольно много золота лежит на хранении. Вернее, даже не на хранении, а выдано в виде кредита государственной казне под три процента годовых. Негоже с родного государства большой процент брать...