— Вота будет диво дивное — из загона-то поганым не вырваться, и другим в ворота тож не попасть, — огласил сотский свои догадки. — А мы на них сверху обрушимся градом стрел и копий.

Вятка попытался пригасить улыбку, успевшую, как у других воев, растянуть углы рта, он положил десницу на плечо другу:

— Это была бы радость великая, почитай, малая победа козельской дружины, как на той охоте, когда мы отправили к мунгальскому богу половину тьмы ихних воинов, — он с сожалением подергал щекой. — Но тебе придется стоять со своими ратниками на другом месте.

— Гли-ко, небывальщина такая! — оглянувшись на соратников, попытался отодвинуться Званок от товарища. — Моя сотня стоит на проездной башне как прихваченная, али получше успел сыскать?

— Твоя сотня лучшая и все это знают, поэтому ты пойдешь с ней на прорыв, чтобы увести от ворот другие полки нехристей, — твердо сказал воевода. — Даю тебе в подмогу Мытеру с тремя десятками воев, остальные будут стоять тут.

Звяга обернулся на то место на пряслах, где лютовала над погаными его супружница, и хлопнул друга по груди:

— Вота и славно, важно не где стоять, а какую тем стоянием пользу гражданам принести, так я мыслю, друг?

— Так, Званок, у нас одна земля, один народ и один на всех город, — сказал Вятка под общее одобрение. — И мы должны запросить за него самую высокую цену.

— Тако и будет, они заплатят сполна, — ощерился сотский крепкими зубами. — Когда думаешь зачинать?

Воевода прищурился на расплавленное солнце, на тьмы мунгал, штурмующих стены, зрачки у него стали неподвижными:

— Когда Ярило подкатится к верхушкам сосен, а поганые соберутся завертывать полки в свои стойбища на ночной отход, тогда и отворим для них проездные ворота, пускай под конец дня порадуются победе над нами.

Звяга хитро прикусил губу и хлопнул себя ладонями по бедрам:

— Ай да Вятка, ай да светлая голова! Тут ихний прорыв в крепость, тут ворота закрываются, а тут Ярило за лес покатилося! Накося выкуси, немытая морда, деревянную козельскую игрушку-неваляшку, — он даже присел от избытка чувств. — На такую ловитву мы согласные, глаголь, что нам тут мастеровать.

Воевода указал рукой на пролом в стене за две вежи от места разговора, наскоро заваленный бревнами с досками, и посмотрел на сотского, черты лица у него огрубели:

— Посылаю вас испытать ратную судьбину, — начал было он.

— Глаголь дале, опосля жалковать будем, — дружинники придвинулись к нему ближе.

— Тогда такое дело, когда ворота откроются и ордынцы хлынут в них со всех концов, всем надо выбежать из пролома и пустить стрелы им вдогонку, — он положил ладонь на яблоко меча. — А когда они заметят вас и повернут обратно, успеть схорониться за стенами и заделать дыру снова.

Звяга проследил путь, который нужно было пройти его сотне, и потянулся пальцами к бороде, ратники за спиной продолжали терпеливо ждать решения. Наконец сотский откачнулся назад, складки вокруг рта рассслабились.

— Тако мы и поступим, Вятка, и мунгал порешим немало, и пролом закрыть успеем, верно я сказал, вои?

— Вота еще заковырина какая, сам воевода огласил нам дивье блазное! — откликнулись те. — Управимся, не первый день бьем нехристя.

По равнине за Жиздрой и по полю за Другуской с Клютомой побежали длинные тени, но атака ордынцев на стены крепости не ослабевала, наоборот, она крепчала с каждым разом, успев перейти в беспрерывный штурм. Ханы Кадан и Бури надеялись на усталость защитников и наращивали мощь, подключая свежие полки, те мчались к подступам города и натыкались на жесткий отпор, который получали все семь недель осады. Это упорство, невиданное мунгалами доселе, выводило их из себя, заставляя делать множество ошибок и не замечать мелочей, от которых зависел чаще всего исход брани. Вятка стоял в забороле на проездной башне и наблюдал за действиями противника, под ногами у него раскачивалось на цепях бревно, бьющее в центр ворот, защищенное вместе с обслугой деревянными щитами, оно сотрясало сооружение до основания. Еще одно бревно, окованное железными листами, старалось развалить часть стены, измочаленную тараном в прошлые дни, но огромные плахи будто вросли друг в друга, не спеша раскатываться в разные стороны. И все-таки долго так продолжаться не могло, защитников оставалось все меньше, подмоги ни от кого не ожидалось, а у противника не иссякал колодец, наполеннный до краев свежими силами, степняки, несмотря на ощутимые потери, не собирались уходить домой не солоно хлебавши. Это понимал каждый житель Козельска, и брань по этой причине превратилась не в защиту города от жестокого ворога, а в защиту себя от лютого зверя, не щадившего ни малого, ни старого. Горожане стояли насмерть, понимая, что иного выхода нет, несмотря на подземный ход, прорытый монахами, который в любой момент могла обрушить простая случайность. Не слишком верил в такое спасение и Вятка, хотя прошел пещеру из конца в конец, ведь из нее все равно придется выбираться наружу, а там вокруг будут одни мунгалы. Вот почему он решил драться до конца. Была и другая причина, она заключалась в том, что жизнь под погаными превратилась бы в бесконечный ад, избавиться от которого не было бы никакой возможности. Об этом сожалел и Звяга с многими дружинниками.

Воевода дождался момента, когда ярость мунгальских воинов достигла пика, они словно ошалели, поднимаясь на стены с одними ножами, их кони тоже стали грызть морды друг друга. Казалось, еще немного и обезумевшие от ужаса, они собьются в кровавый змеиный клубок. Пришла пора осуществить задуманное, Вятка обернулся назад и крикнул сторожевому, стоявшему на полатях:

— Давай сигнал открыть ворота!

Приказ полетел вниз, где за створками прятались воротники, готовые отодвинуть тяжелые заворины, а Вятка уже отдавал новую команду воям, оседлавшим навершия по бокам узкого прохода между стеной и днешним градом:

— Ратники, встречайте незваных гостей каленым железом!

Под пряслами раздался громкий стук чеканов по заворинам, потом натужно заскрипели петли и обе створки распахнулись настеж, пропуская вовнутрь бревно тарана, пролетевшее туда по инерции. На подступах к главным воротам наступила на какое-то время тишина, она мигом обложила крепость, заставив защитников и осаждающих замереть на месте. Люди на обеих краях жизни и смерти словно почувствовали, что случилось что-то необычное, будто ветерок овеял их лица, успев шепнуть о том, что после затишья наступит кровавая развязка, которая может повернуть сечу в ту или иную сторону. Это продолжалось несколько мгновений, сравнимых с тенями, беспокойными перед заходом солнца, и сразу раздался вопль животной страсти и безрассудства, охвативший всполохом алчности передние ряды ордынцев, они ринулись в ворота, обтекая пороки, не замечая, что рвут о них одежду и даже тела. Они стремились вовнутрь крепости, надеясь первыми отыскать спрятанные горожанами сокровища, обещанные джагунами и тысячниками, и успеть присвоить себе то, что можно было от них утаить. А еще отобрать в вечное пользование пленных и скот, вещи и предметы быта, княжеские украшения и церковную утварь — все пошло бы в дело, а потом насладиться молодыми наложницами там, где захватила страсть, где они попадали бы на землю, опьянев от крови и радости победы. Ордынцы хлестали коней плетями, они срывались со стен, попадая под копыта, ползли ползком, чтобы только не оказаться в числе неудачников, они ждали этого момента почти два месяца. Проход был узким, он мешал не только разбежаться по городу в поисках добычи, чтобы она оказалась весомее, но даже оглядеться по сторонам, чтобы вовремя выбраться из столпотворения. Скоро в победные кличи стали вплетаться крики раненных и раздавленных, они усиливались, перекрывая другие звуки. Все было напрасно, задние ряды продолжали напирать, проталкивая передних в тупик с высокой стеной, вдруг выросшей перед глазами, окончательно забивая узкий коридор людьми и животными. Началась давка, похожая на битву армий на малом пространстве или на беспорядочное бегство от неприятельских полков, когда лошади наседали на пеших воинов, а всадники не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой.

В этот момент на стенах показались защитники крепости с луками и копьями, одни натянули тетивы, другие отклонились назад для броска, шквал наконечников сверкнул железом в закатных лучах солнца, чтобы сразу впиться в незащищенные доспехами места на ордынцах. Крик ужаса вырвался из сотен глоток, затмив гул городских колоколов, он прокатился назад, заставив напиравших нехристей ослабить давление, но этого предупреждения об опасности им оказалось мало. Кипчакам не попавшим в первые ряды, по прежнему не хотелось упускать добычу из рук, они ринулись вперед с удвоеной энергией, уплотняя человеческую массу до состояния окаменения. Стрелкам на навершиях не нужно было выбирать цели, любая стрела находила ее, даже если она была пущена детской рукой. Козляне не щадили захватчиков, пришедших со злым умыслом, старики и старухи старались бросить в них камень или опрокинуть на головы горшок с расплавленной смолой или с кипятком, не говоря о подростках с женщинами, которые отжимали от себя по мунгальски налучья и поражали врага с близкого расстояния. Большая половина всадников была перебита в моменты, ордынцы падали с седел под ноги лошадям, те метались в узком пространстве осатаневшими скотами, готовыми порвать зубами и забить копытами все живое, встававщее на пути. Так продолжалось до той поры, пока один из кипчакских джагунов не опомнился и не схватился за лук, не уставая кричать что-то задним рядам, первые стрелы полетели и в защитников, принудив их попрятаться за зубцами. На стены полетели крюки с привязанными к ним лестницами и арканами, по ним завиляли ящерицами воины в окровавленной одежде, осознавшие, что терять им нечего и стремившиеся теперь не вырваться из западни, откуда выхода не было, а проникнуть в урусутский днешний град, где простора было больше. Им казалось, что там их никто не достанет ни стрелой, ни копьем. Кипчаки за воротами тоже наконец сообразили, что соплеменники попали в ловушку, полки попятились назад, обстреливая ратников на стенах и не давая воротникам закрывать створки.

Защитникам держать оборону на две стороны стало труднее, тем более, что главная преграда, ворота, штурму больше не препятствовала, мунгалам оставалось перегруппироваться и устремиться на осаду стен детинца, которые были ниже городских. Вятка понимал, что дать нехристям опомниться означало самим впустить их в родной дом, он поднялся на смотровую площадку на проездной башне и обернулся к пролому за двумя вежами, увидел Званка, стоявшего во весь рост. Мунгалы там отхлынули от пробоины и пустились по направлению к главным воротам в надежде завладеть козельскими богатствами, эта оплошность позволяла засадному полку напасть на них сзади. Воевода вынул из ножен меч, клинок прочертил в предвечернем воздухе сверкающую полосу и упал вниз, давая сотскому добро на охоту. Званок что-то крикнул дружинникам, ожидавшим его слова у основания стены, те споро взялись за дело, растаскивая доски и бревна от пролома. Когда дыра была расширена, сотня с приданными ей дружинниками из отряда Мытеры вышла из крепости и побежала к проездной башне со скопившмся возле нее неприятельским войском. Мунгалы топтались на месте, не зная, с чего начинать новый штурм, внимание приковали к себе ратники, снующие по стенам и пускающие стрелу за стрелой в их товарищей, не могущих вырваться из ловушки. Они так увлеклись возможностью ворваться в город для его разграбления, что не замечали ничего вокруг, стремясь не прозевать момета, когда передние ряды снова хлынут в ворота. Засадный полк вскинул луки и не добегая сажен двадцати, сходу пустил стрелы нехристям в спины, не прикрытые доспехами, затем встряхнул колчаны и опять натянул тетивы, прокашивая задние ряды будто косой. Плотно сбитая масса воинов орды продолжала напирать в открытые створки, не сдвигаясь на деле с места, сквозь сплошной вой не слышно было хрипов убитых и криков раненных, падавших с коней на землю где-то позади, кроме того, со стен в мунгал летели стрелы и копья, заставляя прикрываться щитами, мешавшими им осмотреться. Вятка приник к бойнице в забороле на верху башни и мысленно уговаривал Званка не увлекаться охотой, как сделали это близкие друзья, навсегда оставшиеся на равнине. Скоро он не выдержал, подозвал к себе крепкого воя и приказал ему бежать по пряслу к первой веже, оказавшейся, если провести незримую черту, между ордынцами и охотниками, чтобы в случае опасности подать дружинникам сигнал, и вдруг увидел, что опоздал. С правого берега Жиздры в воду хлынули новые сотни нехристей, спешащие отрезать отряду путь к отступлению, конная лава перед воротами наконец-то дрогнула и развернулась мордами назад. Званок тоже заметил, что охотников намереваются обложить спереди и сзади, и как только очередной рой стрел полетел в цель, он дал команду на отход. Козляне устремились к пробоине, теперь прорваться к пролому предстояло из-за того, что наперерез мчались узкоглазые всадники, кто в чапанах и чалмах, а кто в шубах с драными малахаями на головах. Сотский заставил охотников прибиться поближе к стене, по которой сновали дружинники, и ускорил движение, слышно было, как взвыли нехристи возле проездной башни, сорвавшиеся в погоню, им вдогонку посылали стрелы и болты ратники, оборонявшие подходы к воротам. Расстояние между противниками, что спереди, что сзади, сокращалось быстрее, чем пропадали на равнине летучие вечерние тени. Наступил момент, когда до кипчаков, мчавшихся наперерез, можно было добросить копье, дальше медлить с отражением атаки было нельзя, поэтому ратники задержали движение и спустили тетивы луков. В первых рядах атакующих произошло замешательство, позволившее отряду продвинуться к пролому еще на десяток сажен, Званок, не замедляя хода, обернулся к Мытере, и указал на мунгал:

— Отсекай поганых, иначе мы не успеем забежать в пролом все.

Дюжий дружинник махнул рукой, его маленький отряд в три десятка воев отвернул от сотни и побежал навстречу всадникам Батыги, мокрым от речной воды, на суровых лицах не проявилось никаких чувств, будто вои решили отбросить от крепости группу разбойников числом всего с пяток. Тем временем основная масса охотников достигла пролома, первые из них забежали вовнутрь крепости и поднялись по взбегам на навершие, чтобы отражать нападение оттуда, остальные снова потянули на себя тетивы, стараясь отсечь отряд Мытеры от окружавших его ордынцев. Но события разворачивались быстрее, на сотню накатывал плотной волной поросячий визг нехристей, сорвавшихся в намет от проездной башни, ему вторили кипчаки, замкнувшие кольцо окружения вокруг ратников Мытеры. Видно было как те выдернули из ножен засапожные ножи и бросились на врагов, стараясь продать жизни подороже, а Мытера завладел мунгальской лошадью и засверкал саблей, потускневшей вскоре от крови. Званок в бессилии заскрипел зубами, отвернулся, чтобы скрыться с остальными воями в навале из досок и бревен, и здесь их накрыла туча стрел, пущенная ордынской лавой, летевшей от ворот. Многие дружинники, оборонявшиеся рядом, попадали как подкошенные под основание стены, другие заспешили к пролому с древками, торчащими из рук и спин. Пролом забился скованными в движениях раненными, заставляя воев, не успевших в него проскользнуть, обернуться лицом к врагу и схватиться за ножи. Две стрелы впились друг за другом сотскому в грудь и в шею, следующая сбила с головы шлем, он попытался взяться за край бревна, измочаленного мунгальским пороком, чтобы подтянуть тело к проему, где ждали верные друзья. Но очередное зазубренное жало воткнулось в тыльную сторону руки, пригвоздив ее к дереву и сбив начальный порыв, сотский рванул стрелу из раны, она с хрустом обломалась. Званок сорвал с древка руку, сунулся опять в пролом и вдруг понял, что сделать тройку шагов до спасительного края на той стороне стены ему не удастся — там продолжали толкаться раненные ратники, не успевшие убраться вовнутрь. Он откачнулся назад и зашарил по поясу, отыскивая костяную рукоятку ножа чтобы метнуть оружие во врага, набегавшего на него с раззявлеными пастями на плоских лицах. Почти все охотники были убиты, лишь несколько человек прижались плечом к плечу, луки были закинуты за спины, для них не было стрел, они ощетинились ножами. Оставалось встретить поганых так-же, как перед этим поступили ратники Мытеры, порубленные мунгальскими саблями. Охотники пошли на ордынцев, выискивая каждый свою добычу, за ними шагнул сотский, старавшийся удержаться на ногах, их убойным роем стрел поддерживали со стен ратники, собравшиеся к опасному месту из разных веж. Званок не успел сделать второго шага, в голову попал дротик, глаза сразу залила кровавая муть, сквозь которую виделось как в тумане. Он собрался с силами и метнул нож в ближайшего нехристя, несущегося на него со вздетой саблей, успел заметить, как попытался тот уклониться от клинка и не смог этого сделать, лезвие нашло малую щель между пластинами доспеха и погрузилось в тело по рукоятку. Так он и пронесся мимо сотского, истыканного стрелами его соплеменников, и обрастая будто будыльем стрелами защитников со стены, вихляясь тряпичным чучелом. Ордынец пролетел мимо вятича, не желавшего падать на землю до тех пор, пока какой-то кипчак не проткнул его дротиком насквозь. Последнее, что увидел Званок, это стену вокруг родного города, за который дрался не щадя живота, она была сплошной с многими лучниками на ней, казнившими нехристей железными роями стрел и копий. И будто не было в ней никакого пролома...