— Вас кто-либо видел в оружейной после ухода Рау и его знакомых?
Да, похоже, что этого алиби недостаточно.— Не уверен. Кажется, нет.
И еще два раза я отвечаю "нет". Нет, я после этого не заходил больше в оружейную. И нет, я ничего оттуда не выносил. Хотя я понимаю, что это вопросы скорее риторические, на которые способен ответить "да" лишь умственно отсталый злоумышленник.
— Вы повторите свои показания на официальном допросе с использованием фаст-пенты? — интересуется полицейский, складывая бумаги, и, разумеется, получает мое согласие.
Наркотик правды на мне еще не пробовали. Говорят, на полчаса превращаешься в хихикающего идиота, но это я как-нибудь стерплю. Дома цетская разведка меня допрашивала по старинке... коротко передергиваюсь при этом воспоминании. Ситуация допроса сама по себе не сахар, а допрос у цетагандийцев волей-неволей вызывает еще и старые ассоциации. Спокойно. Это — не враги... пока. Зато фаст-пента — единственный быстрый способ оправдаться от всяких подозрений и пресечь глупости, приходящие в голову ретивым полицейским служакам.
Видимо, вызванный незаметным сигналом своего шефа, появляется полицейский ниже чином с медицинским чемоданчиком в руках. Он достает оттуда плоскую бумажную упаковку, достает и отлепляет с пластиковой основы кружок пластыря. — Препарат переносите? — интересуется он, и, не дожидаясь моего ответа "не знаю, не пробовал", сообщает: — Сейчас проверим. Руку протяните и закатайте рукав. Да, любую, хоть правую, хоть левую.
"Кожная аллергическая проба", диктует следователь в записывающее устройство. "Эрик Форберг".
Я делаю, как велено, хоть и трепыхнувшись мысленно: вдруг это яд, а не аллергическая проба? Полицейский медик клеит мне на запястье пластырь и засекает время. Спокойно, спокойно... Сейчас все разъяснится, и меня отпустят.
Под пластырем тем временем зарождается нервный зуд, стреляющий вплоть до кончиков пальцев. Медик, выждав пару минут, отдирает пластырь, являя всеобщим взорам красное припухшее пятно, словно от пчелиного укуса, которое невыносимо хочется драть когтями.
— Аллергическая реакция, — пожимает плечами полицейский. — Подозреваемый не может быть допрошен под препаратом.
Следователь кивает, как будто ждал подобного исхода. — Что ж. На основании открывшихся обстоятельств, позволяющих заподозрить Эрика Форберга к причастности в покушении на Лероя Эйри, а именно — реального мотива, возможности и способа совершения преступления, и невозможности подозреваемого оправдаться признанием под воздействием фаст-пенты, я выношу решение о задержании господина Форберга и препровождении его под стражу в охраняемое помещение.
О, черт... Я в растерянности замираю; возвышающийся рядом охранник уже готов предложить мне пару новеньких наручников и эскорт в уютную уединенную камеру.
В эту самую минуту дверь распахивается и входит, почти влетает, Иллуми, с жесткой спиной и острой как бритва, улыбкой.Часть 4. "Подследственный"ГЛАВА 23. Иллуми
В происходящее верится с трудом. Ножевое ранение, поражена печень, обширная кровопотеря. Не может быть, чтобы вечер в приличном доме превратился в такой ужас — сквозь обрывки разговоров окружающих я прохожу, словно в сонном кошмаре, тягостном сером мороке, не позволяющем очнуться. Ледяные пальцы едва держащейся на ногах Кинти намертво зажаты в моей руке, наш сон разделен на двоих, и только то, что хрупкая женщина, привыкшая к благополучию, не должна увидеть своего ребенка окровавленным и разложенным на операционном столе, помогает мне самому не рвануться туда, в залитую белым светом комнату, где сейчас спасают жизнь моего Лероя.И нет никаких гарантий. Ни малейшей возможности вымолить, повлиять, помочь. По пальцам одной руки можно пересчитать то, что хуже такой беды.
Кто? Кто мог сделать с ним это?! Никто из тех, кого бы я мог назвать с определенностью. Я думаю об этом, глядя на то, как деловито суетящиеся медики перемещаются в операционную. Счастье, что семья Табор, по старой моде, строила свой дом как самодостаточную крепость.
Никто из моих врагов не ненавидит меня до такой степени, никому не выгодно срезать молодую ветвь, чтобы иссох корень... или все же?..
Боги, пусть он останется жить. Как угодно, каким угодно, возьмите любую плату — только бы жил.
Кинти, ледяным столпом застывшая у дверей госпитального блока, дрожит мелкой дрожью, и я успокаиваю ее, чужим голосом и не слыша себя. В утешениях нуждается не только она: гости, несомненно, шокированные произошедшим, требуют его не в меньшей степени.— Все закончится благополучно, — с усилием отведя взгляд от белой двери операционной, говорю я. — Лорд Табор, вы успокоите собравшихся?
Хозяин дома, держащийся удивительно хорошо для человека, чье обиталище стало местом преступление, касается моего плеча. Он выражает сочувствие и уверенность, что происшедшее не останется безнаказанным, как будто наказание преступника сейчас важнее всего.
— Не сомневаюсь в этом, — автоматически подтверждаю я, — полиция уже едет?
— Уже на месте, — отзывается Табор. — Я лично проводил их в сад. Моя охрана следит, чтобы никто не смел приблизиться к... месту.
Подобная неуклюжая тактичность должна быть оценена по достоинству, как и то, что обе хозяйки дома уводят бледную, как бумага, Кинти. Надеюсь, кто-нибудь догадается дать ей успокоительного; нрав моей леди, хрупкий и твердый, как алмаз, может быть расколот только направленным ударом, и сейчас она на грани срыва.
Тягостное осознание своей беспомощности здесь гонит меня прочь, и прохлада сада принимает меня прежде, чем я успеваю понять, что именно намереваюсь найти на месте с примятой травой и лужей чернильно блестящей крови. Здесь тоже царит деловая суета: люди в форме ходят, ищут, переговариваются, то и дело исчезая из поля зрения и появляясь вновь.
Кажется, я тоже на грани срыва, — сознаю не сразу, и надеюсь, что никому не придет в голову сейчас вступать со мной в близкий контакт. Убью. Все окружающее воспринимается с отвратительной четкостью ярости, и так уже было однажды, я помню.К счастью, от меня держатся на приличном расстоянии, точно всех отталкивает какое-то силовое поле. И от оскорбительных слухов о вспыльчивости Эйри бывает польза.
Крупные темные пятна отблескивают вдоль дорожки, ближе к сломанной живой изгороди превращаясь почти в ручей, чудовищный узор из крови моего ребенка. Я смотрю на них, перебирая в памяти все события этого вечера, и нашу ссору, и то, как нервничали оба дебютанта...
— Милорд, — слышится сзади почтительное и деловое, — мы нашли... изволите взглянуть?
Офицерские нашивки на мундире полицейского свидетельствуют о неплохом послужном списке, я киваю.
— Оружие? Изволю.
Из-под куста тяговым лучом извлекается что-то тускло-металлическое, пойманной рыбой поблескивающее в желтых отсветах переносных фонарей. Метательный нож. Довольно хорошей работы, судя по рукоятке, но без именных знаков. Липкое, еще не просохшее лезвие в комочках земли. Я морщусь от омерзения. Оружие не виновато, но даже смотреть на него неприятно, как неприятно смотреть на несовместимое с нормальным ходом вещей уродство.
Вот этот кусок стали, ведомый злой силой, едва не стоил жизни любимому созданию. И еще неизвестно, чем закончится дело... я отгоняю эту мысль, как насекомое с ядовитым жалом. Все будет хорошо, Лери крепкий мальчик.
— Неизвестно, кому он принадлежит, — сообщает полицейский. — Вы не видели этой вещи ранее?Самообладания мне хватает лишь на то, чтобы покачать головой, и полицейский продолжает:— Мы снимем генную пробу, милорд. До того времени почтительнейше прошу Вас поделиться с нами соображениями, что могло стать причиной этого преступления. Ваш сын с кем-то враждовал? Ему угрожали?
Не считать же угрозой жизни школьное соперничество.— Не больше, чем любому другому благоразумному юноше из хорошей семьи, — отвечаю я. Неприятное предчувствие низкой струнной нотой звучит в душе, но умолкает почти сразу: со стороны боковой дорожки появляется хозяин дома.
— Мне сказали, вы что-то нашли, — морща лоб, объясняет он свое появление.
Офицер, коротко кивнув, щелкает пультом переносного головидеоустройства, и в воздухе возникает увеличенное в несколько раз изображение находки. Медленно поворачивается, демонстрируя кожаную рукоять и грязь на хищном лезвии. Надо полагать, теперь это изображение будут безрезультатно показывать всем, в тщетной надежде на опознание. Человек, задумавший покушение на Эйри, должен был иметь в голове что-то, помимо ненависти, и оружие бы припрятал. Все это слишком странно. Слишком... правильно, как бы дика ни была подобная мысль.
— Мои люди сейчас проверяют, кому принадлежит кровь, но у меня сомнений практически нет. Вам знаком этот предмет, милорд? — повторяет полицейский заученный вопрос.
— Знаком, — внезапный ответ хозяина дома заставляет меня вздрогнуть и обернуться. — Этот нож — из коллекции трофеев. Целый набор таких висит в соответствующем зале.
Зудящая тревога впивается в меня снова, громче и страшнее на этот раз. Да что же происходит, во имя всех и всяческих богов?
— Если это поможет расследованию, вы можете забрать остальные у меня из оружейной, — добавляет Табор, и я с удивлением обнаруживаю, что замерз до невозможности.
— Это трофейное оружие? — уточняет полицейский. — Где и и у кого его взял ваш Дом, милорд?
— Не совсем так, — поправляет хозяин дома. — Набор для удобства хранился рядом с трофеями, но это обычные ножи. Я сам заказывал их лет десять назад у оружейника, и долгом мести они не заточены.
Мысль, пришедшая ко мне в эту секунду, ужасна настолько, что избавиться от нее нет никакой возможности, можно лишь не выпустить ее наружу. Ледяной крошкой вниз по спине, враз пересохшими губами — это даже не подозрение, я знаю точно, что Эрик не мог поднять руки на моего ребенка, но от моего знания никому не легче.
— Поблизости от оружейной был буфет, — уточняет хозяин дома, и офицер ловит намек на лету.
— Там стоял кто-то из слуг? — говорит он. — Мы расспросим их немедля.
В разговорах ни о чем и напряженном молчании проходит еще четверть часа, пока комм на руке у полицейского не пищит. — Видел? Да. Пускай опишет, — выслушав сообщение, оборачивается защитник закона. — Последними в оружейной были господа офицеры.Он прислушивается к тому, что произносит невидимый осведомитель, и вновь обращается к нам. — Пурпурный и шафран. Милорды, кто из вас будет так любезен напомнить мне, чьего дома эти цвета?
Бывает такой страх, что кажется — земля уходит из-под ног. И сейчас я стою, пожираемый им заживо, думая только о том, что бедность мимики и плохое освещение служит мне хорошую службу.
— Дом Рау, — первым вспоминает Табор. — В списке приглашенных гем-майор Рау. Полагаю, он не откажется прийти и помочь следствию, видя горе лорда Эйри.
А Рау, помнится мне, побывал в плену и чудом избежал смерти. Великолепно, черт бы его подрал. Ни с кем другим судьба не могла свести моего барраярца в этот проклятый вечер.
Гем-майор, появившийся в сопровождении полицейских с пугающей поспешностью, не скрывает обеспокоенности. Я бы тоже беспокоился, оказавшись в подобной ситуации. Пусть между нашими домами нет и не было вражды, для нее никогда не поздно.Рау принимается спешно выражать сочувствие, путаясь во фразах; стоящий рядом офицер, коротко глянув на выражение моего лица и перебивает излияния Рау вежливым покашливанием.
— Милорд, позвольте задать вам несколько вопросов? — явно для проформы осведомляется полицейский. — Вы были в комнате с трофеями примерно за час до... инцидента?
Я подхожу поближе, вполне овладев собою. Нет смысла гневаться на молодого болтуна, не понимающего неуместность своих соболезнований.
— Недавно был, — подтверждает Рау. — Не знаю в точности, час или больше, но недавно. У нас с Сетти вышел прелюбопытный спор насчет одного экспоната. Разумеется, прав оказался я.
— Не откажитесь перечислить имена ваших спутников? — продолжает полицейский, и Рау охотно откликается.
— Конечно. Я, капитан Далет, Сетти... лейтенант Сеттир, и еще Окита. Но мы там пробыли недолго. Барраярец разрешил наш спор, я получил с Сетти свой выигрыш и отправился спускать легкие деньги за карточным столом.
— Барраярец? — вскидывается полицейский. — Какое странное прозвище!
Ах, если бы. Рау пожимает плечами. — Да нет, какое прозвище! Как раз милорда Эйри, — кивок в мою сторону, — новый родич.
Полицейский ошарашенно смотрит на меня, но льющийся из уст Рау словесный поток не позволяет ему пребывать в ступоре слишком долго.
— Задиристый такой, — с невольным уважением произносит Рау. — Но его помощь пришлась кстати. Там был один необычный клинок, для кавалерийского мал, а баланс смещен к острию... вам это наверняка ни о чем не говорит, но барраярец с ходу назвал род войск, и все стало на свои места. Погодите-ка, а при чем тут это?
Молодой Рау действительно такой глупый мальчик или хорошо разыгрывает роль светского анацефала с хорошо подвешенным языком?
— При том, — отвечаю я, — что офицер, кажется, вполне уверен в кандидатуре первого подозреваемого.
Как бы первый не оказался единственным. Мне срочно необходимо увидеть Эрика; как в кончиках пальцев зудит невыносимая тревога, так в ошеломленном уме ядовитым насекомым мечется чудовищная мысль. Я не верю в его виновность. Но не могу игнорировать доказательства прежде, чем взгляну ему в глаза.
— Вы пришли к такому же выводу, милорд? — уважительно переспрашивает полицейский, медленно понимая всю ситуацию в целом. — Позвольте, я закончу... Майор Рау, вы ушли из оружейной вместе с названным вами человеком?
— Да нет, — пожимает плечами Рау. — Он остался что-то там разглядывать, зачем он нам?
— Полагаю, сказанное вами могут подтвердить свидетели из перечисленных вами господ? — сухо интересуюсь я, вынимая из уст офицера положенную ему реплику. Рау чуть поспешнее необходимого кивает, и мне же приходится поблагодарить его за содействие, прежде чем юнец удалится.
Меня колотит мелкой дрожью, как нервическую барышню, полицейский скороговоркой излагает полученную информацию в комм и, закончив, вцепляется в меня. Словно охранный биоконструкт в незваного гостя.
— Вы позволите, лорд Эйри? — не предполагая возможности отказа, спрашивает он. — К сожалению, дело не терпит отлагательств. Касательно упомянутого майором вашего родича... простите, как его зовут?
— Эрик Форберг. Вдовец моего младшего брата, Хисоки Эйри, — отвечаю я. Пульс бьется в ушах траурными колоколами.
— Он действительно барраярец? — давая волю своему изумлению, уточняет офицер.
Я киваю с безразличием статуи:— Действительно. Сражался, попал в плен и таким образом познакомился с моим ныне покойным братом.
Следователь качает головой, но комментарий оставляет при себе. Я ему почти благодарен: у меня есть время опомниться, выстроить линию поведения, сформулировать максимально сдержанные ответы на вопросы, которые последуют... в том, каких именно щекотливых тем они будут касаться, как и в том, что молчанием дела не поправить, я не сомневаюсь ни секунды.
