...
Самое смешное, что турки так и не узнали о том, что всю эту кутерьму устроил один-единственный рядовой "ушастой" дивизии — Салават-Слава. Потому что, пока решались все эти оргвопросы, на взрывы и шум стрельбы подтянулся аж целый взвод, предводительствуемый эталонным фельдфебелем Скрипчаком. И первое, что увидели турки, было дуло ручного пулемёта "мадсен", приданного взводу для увеличения огневой мощи. Что лишний раз убедило турок в правильности выбранной линии поведения. Особенно в сочетании с добродушно ржущей физиономией пулемётчика.
В общем, "все выжили" и остались вполне довольны итогами этого эпизода Большой Войны, понемногу катившейся к своему странному и неожиданному финалу...
21-го июля. Четверг.
Дождь шел до 3 ч. Поэтому долго занимался и гулял только в садике, пока Алексей [играл] с маленьким кадетом Макаровым. До обеда принял Григоровича. Читал до 11?.
Выставка достижений армейского хозяйства
Конечно, это было чисто моё рабочее название. Официально это была Выставка военных трофеев. Москвичи валили на неё валом, почти с тем же энтузиазмом, как год назад шли громить лавки "германских пособников". Хотя, надо сказать, на мой-Виктора взгляд можно было бы экспозицию сделать и поживописнее.
Однако Пуришкевич ограничился тремя военными оркестрами, наяривавшими марши полков, и возможностью публике пообщаться с живыми и невредимыми Георгиевскими кавалерами "прямо от Луцка". Кавалеры, лихо крутя усы, рассказывали публике о различных видах русского и трофейного оружия и сетовали на то, что "пока мало своего, французское больше да английское, но наше лучше!"
Плюс — с десяток пленных, особо подготовленные и доверенные, больше — из Чехословацкого легиона, задвигали про славянское братство и демонстрировали "богатырки".
Лично Его Императорское Величество дало указание на включение в число "братьев-славян" охальника и балагура Гашека, только что оклемавшегося от тифа, но уже вовсю блестевшего глазёнками на московских "панёнок". К Гашеку персонально были прикреплены два агента с абсолютно-магнитофонной памятью, и специалист от недавно организованного Бюро Пристойности. Лично я-Виктор не прогадал: полученная агентурная запись доставила мне массу удовольствий, добрая половина из которых состояла в рассматривании лиц некоторых приближённых, ознакомленных с литературно обработанной стенограммой. Много позднее эта стенограмма, ещё раз отредактированная, вошла в Русское Собрание Сочинений почившего Ярослава, и составила там весьма читаемую часть...
Параллельно шустрые дамы-общественницы обменивали плакаты "Ты! Сделал для фронта всё, что смог?!" на наличные (у буржуазии и интеллигенции). На каждом вручённом плакате дама (по желанию) оставляла след поцелуя, а также вписывала фамилию и сумму, внесённую получателем плаката в Фонд Обороны.
Рабочая Москва также могла отметиться на празднике Оборонного Единения, подписавшись на энное число воскресников в пользу обороны. Или взять обязательство перейти на один из Императорских Оборонных Заводов "по усмотрению Государя". Впрочем, и прочий московский люд мог поучаствовать и приобщиться по полной: как трудовыми копейками, так и записью в "трудовой московский полк", ближайшей задачей которого было реорганизовать московскую логистику, расчистив "шанхайчики" и замостив несколько магистралей. Куратором Первого Московского Трудового ордена Сергия Радонежского Полка был лично о. Григорий Шавельский (ибо надо было занять его натуру чем-то материально полезным), ну а субкуратором... ну да, ну да, как же без ВЧК? Маннергейм, а точнее — Дзержинский.
Рядышком стоял знаменитый "еврейский броневик", заслуживающий отдельной исторической справки. Оный броневик был призван не только собирать деньги, но и крепить дружбу русского и еврейского народов. Российской Империи срочно нужна была широчайшая разведывательная сеть по всему миру, и это был один из узелков, с которых начинали ткачи.
По итогам было принято решение выставку не кассировать, а создать агитпоезд и продемонстрировать её во всех городах и весях, готовых поучаствовать. Заодно мы распорядились о создании нескольких новых музеев воинской Славы, включая обязательные музеи при военных заводах. А то, стыд сказать — тело Ильича до XXI века сохранили, а простейшего "Илью Муромца" или, скажем, Р-5, и посмотреть негде!
Аль-Рашид, Николай Александрович, очень приятно!
Идея "хождения в народ" начала превращаться во что-то конкретное.
Во-первых, большое количество дел были уже запущены, и требовали уже не внимания и управления, а спокойного выжидания. Так что небольшое частное приключение смотрелось вполне ко времени.
Во-вторых, Спиридовичу после помятия Нашего Величества его сотрудниками на недавнем покушении было всё ещё довольно стыдно, и он не мог протестовать против "этой авантюры" столь же активно, как неделей ранее.
И в-третьих, схема "путешествия" и, что немаловажно, охраны, сложилась и в голове, и на бумаге.
Так что в вечерних московских сумерках Государь привычно проследовал в трёх авто "на ближнюю дачу в Кунцево", и даже туда доехал, заночевал и наутро приказал его не беспокоить... Правда, в тех же вечерних сумерках из ворот Кремля вышел невзрачный штабс-капитан в сопровождении одного из офицеров дворцовой охраны. Поскольку документы у обоих были в порядке, караул пропустил их без вопросов.
Офицеры взяли извозчиков, несколько церемонно распростились, и каждый двинул по своим делам.
— Где Гиляй вечеряет, установили?
— Точно так, ваш-с-тво!
— Хорошо. Тогда давай и двинем к этому трактиру.
Пролётка резво, но без суеты, двинулась по вечерним московским улицам. Пассажир рассеянно поглядывал по сторонам с видом человека, который никуда не торопится, и у которого в делах и судьбе всё в порядке. По крайней мере, пассажир доволен этим порядком.
Я действительно никуда не торопился. Когда начинаешь погружаться в совершенно новый для себя мир, лучше не ставить конкретных задач. Иначе рискуешь нацепить на восприятие слишком сильные фильтры и пропустить много важного. В народ, так в народ. Причём медленно и аккуратно, поэтапно. Как учил инструктор по дайвингу: и при погружении, и при подъёме следует делать компрессионные и декомпрессионные остановки. Иначе организму может стать печалька. Начать знакомство с Москвой через знакомство с "дядей Гиляем" — мысль была в меру продуктивная и в меру безопасная. Но, если бы дядя Гиляй не пошёл бы нынче ужинать в свой любимый трактир, можно было задействовать и запасные варианты.
...
— Очень приятно, Николай Александрович Ротмистров! Весьма рад личному знакомству! Заочное знакомство по Вашим стихам, книгам и статьям произошло сугубо ранее...
— Да уж полно Вам, Николай Александрович! Пишем, что видим — вот многим и нравится узнавать себя и знакомые места! А Вы, скажите, с фронта? По виду — не москвич!
— Вы наблюдательны, Владимир Алексеевич! Наверное, так писателю и полагается? Не москвич, действительно. Но, не совсем с фронта, скорее наоборот.
Я постарался произнести последнее слово так, чтобы все вокруг прониклись. А некоторые и поняли. Основной моей легендой для офицерской аватары была "партизанская". Дескать, шустрил на неприятельских коммуникациях, только вернулся — вызвали в Москву с докладом, вот и не знаю многих тонкостей... и язык стараюсь не распускать.
Гиляровский, по крайней мере, осознал всё в нужном ключе. И даже для непонятливых, поглядывая на меня с подчёркнутым уважением, поведал пару баек из своего личного "спецназовского" опыта времён предыдущей турецкой войны.
Постепенно разговор, несколько всколыхнувшийся с моим присоединением, вернулся в русло.
...
"Да, земгусары, похоже, достали всех. И если начать чистить массово, то под этот повод можно спокойно прибрать многих из тех, кто мешается. Главное — делать "интеллигентно", и быстро показать, что органы работают аккуратно и справедливо. Прихватить с явным избытком, обращаться вежливо, условия содержания обеспечивать по категории "разбираемся", а не "колем"... И начать быстро выпускать... некоторых... с извинениями и намёками на оговор. Тогда отношение и к властям, и к органам, должно улучшиться и укрепиться. Запомним..."
— Да, нынче положение многих рабочих существенно улучшилось. С поправкой на войну, конечно. Единственное, чего им недостаёт — это времени на окультуривание! Всё же двенадцатичасовой рабочий день не располагает к чтению книг и хождению в театры, а в воскресенье дай Бог с семьёй в церковь успеть, и снова на работу!
— Вы полагаете, что для культуры необходим восьмичасовой рабочий день? Но ведь, насколько я знаю, иностранные рабочие имеют столь же, если не более, рабочий день — но живут не в пример культурнее!
— Вы заблуждаетесь, Пётр Сергеевич! Культурно живёт высшая прослойка иностранных рабочих — так у неё и рабочий день близок к восьми часам, и доходы позволяют тратиться на культуру. Даже у нас на Ижевских, скажем, заводах — и работают без надрыва, и получают хорошо, и условия труда вполне культурные — не сравнить с шахтами или красильней. Кроме того — любой может иметь свой домик с огородом, а это реальное подспорье и качество жизни. Тем более огородом и скотиной занимаются женщины, и мужчин это хозяйство не отвлекает. Так они своих детей, кто показывает тягу к гуманистическим дисциплинам, вплоть до гимназии обучают, не хуже купцов какой-нибудь второй гильдии! В домах чистота, топят голландками и шведками, а у некоторых дочери, верите, имеют на дому фортепиано и обучаются вполне на уровне! Но таковых — проценты, если не доли процента. Остальным на окультуривание нужно и время, и деньги, и условия.
— Начинать всё же следует со столиц. Культура из Ижевска в Петербург? Вы в это верите?
— А вы не скажите, Пётр Сергеевич! Вот мы любим сравниваться с нынешними союзниками. Да, у них вся культура, да и наука с техникой — почитай, в столицах. Но возьмите Германию или Североамериканские Штаты? Там что ни губернский, по нашим меркам, город — так и театры, и музеи, и университеты — не говоря об инженерных работах вокруг производств. И главное — самобытность, но на высочайшем европейском уровне. Тот же Гёйдельберг — это ж наш какой Бобруйск! А как славен!
"Это мне повезло с собеседниками! Вдумчиво, рассудительно — и о действительно важном, а не о Шаляпине и премьерах! Хорошо ещё, трактир — дамы не присутствуют..."
Хотя под конец ужина присутствующих потянуло на общерусское добродушие насытившихся, да и принявших, невзирая на сухой закон, людей. Начались уверения в дружбе и уважении... Я понял, что мне пора закругляться, да и спать уже реально хотелось, сослался на последствия лёгкой контузии и откланялся. Добившись напоследок приглашения от "дяди Гиляя" посещать сей трактир, когда буду бывать в Москве, и адреса гостиницы, в которой "не в пример тише и чище, чем в ваших номерах, а цена мало что на целковый ниже!"
Будучи человеком по натуре прижимистым, я искренне поблагодарил "певца Москвы" и двинул своей дорогой. Физохрана снялась буквально пять минут спустя, когда я с трудом "отшил" назойливого извозчика, согласного уже везти в любой конец за "как вашему благородию будет угодно". Усевшись в "прикреплённый" экипаж, я достаточно громко проговорил адрес гостиницы... и свернул к Курскому вокзалу. Было у меня некоторое желание и дела в "третьей столице"...
...
Когда мне принесли сценарий фильма "Государь в Семнадцатом", я даже вздрогнул. И чуть не затряс головой от ощущения дежавю. Хотя прошло уже больше пятидесяти, наверное, лет — или не дошло столько же? До "Ленина в 18-м году", я имею в виду?
Это ощущение меня долго не покидало — хотя казалось, что я уже плотно врос в это время — но вот такое простенькое даже не совпадение, а тень совпадения — навеяло столько... Может и к лучшему — что так ярко вспомнился конец того XX века и начало следующего. Обострилось восприятие, снова стало ярко понятно — ради чего работаем, против чего боремся...
А так хотелось произнести с кавказским акцентом: "Нэ так всё было!" — и оттоптаться по-полной...
Хотя кончилось простенькой резолюцией...
"Пускай!" (не удержался-таки!). И приписка:
"Надеюсь, потомки поймут — зачем сейчас столь глупый фильм. Но название — сменить на менее пафосное!"
В итоге на афишах значилось просто: "Семнадцатый". И — легендарный силуэт "Императрицы Марии".
...
Нэ так всё было...
...
Позёмка
Сцена: солдат Иван Шатров, с Георгием на поношенной и залатанной шинели, без ноги на самодельном деревянном протезе, торгует папиросами на улице неподалёку от фешенебельного трактира. Метёт позёмка. Входящие в трактир "земгусары" презрительно обходят Ивана. Иван голоден, видно по лицу. Из последних сил он пытается предложить дешёвые папиросы "господам", но те только более раздражаются. Один даже замахивается на Ивана. Он отшатывается, едва не падает, но натыкается на господина в партикулярном. Тот подхватывает Ивана и подаёт ему упавшую шапку.
Император (задумчиво глядя на "земгусар"): Да, неловко тебе, братец, с одной-то ногой! Где потерял?
Иван (узнаёт по выправке и обращению офицера): Благодарствуйте, Ваше высокоблагородие! В Карпатах, осенью пятнадцатого!
Император (задумчиво кивает, продолжая глядеть на закрывшуюся дверь трактира): Понятно! И давно так бедствуешь? Сам-то городской, или из деревни? Да и не благородие я нынче, а товарищ таким, как ты...
Иван, обалдело: Так вот с этой весны, почитай, и кормлюсь папиросами! Был до войны слесарем, да теперь с одной ногой сноровки нет, не берут! А ведь здоровье-то работать есть, да и руки помнят, а вот не берут, с одной-то ногой... Ваше высокоблаго... извиняйте, товарищ!
Император (поворачиваясь к Ивану и более внимательно оглядывая его): Да ты давно ли последний раз горячее ел?
Иван (пытается сохранить гордость): Да надысь! Только вот крайние два дня туго, деньги отдал за койку, да ещё должок остался... это с торговлишкой плохо, торопятся тут... на вокзал счас пойду, там скоро эшелон пойдёт, говорили...
[это точно, это я помню! Военной тайны в тылу в то время не существовало, только-только контрразведка начала обращать внимание на профилактику]
Император (решительно, но мягко): А пойдём-ка, товарищ, угощу тебя обедом... ты мне про Карпаты и пятнадцатый расскажешь, я тебе про шестнадцатый расскажу, вот и будем квиты!
(Император направляется к трактиру, Иван дисциплинированно двигает за ним, постепенно отставая в изумлении — Император идёт к тому самому трактиру, где скрылись земгусары. Иван всё больше робеет, но подходит к двери, где его ожидает Император. Император внимательно смотрит на швейцара, швейцар, обалдело — на Императора и Ивана)
Император: Что, дверь застыла?
Швейцар: Ваше... Ваше сиятельство! Нельзя его!
