Консерватория:музыка моей души

— Это не твое дело! — повысила тон леди Уорд, начиная покрываться злым румянцем.

— Мое, Мила! Очень даже мое! — категорически не согласился с ней глава тайной службы.

— Маркас — мой друг! По крайней мере, он видит во мне человека, а не выгодное вложение средств и времени! — не сдержавшись, выпалила женщина и, осознав, что именно сказала, сомкнула губы.

— Так, я не понял. Это заявление сейчас относилось ко мне? — еще больше помрачнел лорд Бирн. — Милдред, ты считаешь, что я вижу в тебе выгодное поле для инвестиций? Какой идиот тебе это сказал, милая?

— Ты. Это сказал ты. — тихо ответила леди Уорд. И, видя непонимание в глазах мужчины, добавила. — Много лет назад. В разговоре с моим отцом. Вы обсуждали меня, как кобылу на торгах, Гаррет. А я не хочу быть с мужчиной, который видит во мне лишь полезное приобретение. Да, Маркас не любит меня, но он ценит меня как человека, как друга и как работника.

Лорд Гаррет Бирн ошарашено смотрел на прекрасную рыжеволосую женщину, в которую превратилась юная трепетная девушка, воспоминания о которой он хранил все эти годы.

— То есть, ты услышала наш разговор и поэтому сбежала и вышла замуж за того мальчишку, лорда Уорда? — потрясенно спросил глава тайной службы.

Милдред не ответила. Она просто отвернулась. Гаррет Бирн разжал пальцы и произнес, смотря на женщину перед собой со смесью вины и нежности во взгляде:

— Мила, прости меня. Я был самонадеянным напыщенным ослом. Но я не позволю тебе выйти замуж за Маркаса.

Леди Уорд грустно хмыкнула и повернулась.

— Он хороший человек и друг, не бросающий в беде. С ним мне спокойно. Назови мне хоть одну причину, почему мне не стоит выходить за него?

— Ты ведь не любишь его, — произнес глава тайной службы и стал медленно обходить стол.

— Верно, но это не причина не заключать брак. Иначе большая часть семейных союзов не заключалась бы вовсе, а остальные расторгались после первых трех лет совместной жизни, — фыркнула рыжеволосая женщина и сделала шаг назад.

— Ты права, — слишком покладисто согласился лорд Бирн и сделал последний шаг, останавливаясь вплотную к секретарю. — Тогда вот тебе другая.

С этими словами он быстрым и четким движением обхватил ее за талию, прижал к себе и коснулся губами ее таких желанных и манящих губ. Несколько секунд Милдред пыталась оттолкнуть от себя мужчину, но с каждым его движением ее сопротивление становилось все слабей. В какой-то момент упирающиеся ему в грудь руки схватились за отвороты зимнего пальто в попытке придвинуть его владельца еще ближе к себе. Сетуя на слабость собственного сердца, Милдред Уорд ответила на поцелуй. Ответила, потому что хотела. Хотела, чтобы этот мужчина ее целовал, и хотела, чтобы он был в ее жизни.

Через некоторое время, оторвавшись от губ любимой женщины, лорд Гаррет Бирн произнес хриплым полушепотом:

— Я люблю тебя, несносная женщина, и хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Это не вопрос, — улыбаясь, констатировала очевидный факт леди Уорд.

Глава тайной службы коварно улыбнулся, хитро блеснул пронзительно-синими глазами и согласился:

— Не вопрос, — после чего, снова стал опускать голову к ее лицу, не в силах противостоять желанию постоянно целовать свою женщину.

— Значит, свадьба отменяется? — донесся от двери знакомый обоим голос.

— Маркас... — Милдред повернула голову к выходу и стала пытаться высвободиться, но лорд Бирн не позволил. Он еще крепче прижал к себе свою женщину, перевел взгляд с ее губ на хозяина кабинета и своего подчиненного, лукаво прищурился и ответил:

— Почему же отменяется? Ни в коем случае. Она просто несколько видоизменяется. Состав брачующихся претерпит некоторые изменения, а в остальном меня все устраивает, особенно дата. Верно, дорогая? — глава тайной службы с предвкушающей улыбкой снова повернулся к Милдред и увидел, как щечки той медленно, но верно покрываются смущенным румянцем, чего не случалось последние лет двенадцать.

* * *

С каждым разом посещения музыкального кабинета вместе с Дарраком давались мне одновременно и сложней, и проще. Я привыкала к виду его танцующих по клавишам пальцев, старалась представить мелодию, которую он играл, и одновременно накатывало чувство бесполезности и безысходности. Все чаще мелькали мысли, что все это зря и ничем не поможет.

В один из дней, зная, что он зайдет за мной, в три часа пополудни, как всегда, я просто заблаговременно ушла из комнаты. Я давала себе мысленные пинки и оплеухи за то, что не могу пересилить себя, но упорно удалялась от здания женского общежития. Мне было стыдно перед Дарраком, но объяснять, почему не хочу сегодня присутствовать на его занятиях, казалось невозможным. Как можно написать то, чему нет слов? Мои чувства в полной мере могла бы передать только музыка. Музыка...

Какое-то время я бродила по парку, но сердце все сильней сжимало чувство острой потребности. В итоге, я тяжело вздохнула и направилась в сторону главного корпуса консерватории, не переставая повторять про себя, что делаю глупость. Тем не менее, остановиться я уже не могла.

Третий Этаж. До боли знакомая дверь. Не знаю, издала ли она хоть малейший скрип. Наверное, нет. Ведь раньше-то не скрипела. Пустой кабинет и одинокий рояль. Инструмент будто излучал тихую печаль. Я закрыла дверь и подошла. Учитель... Как бы я хотела снова слышать твой голос. Грустно улыбнувшись, провела подушечками пальцев по крышке и, поддавшись порыву, привычным движением откинула ее.

Черно-белый ряд клавиш, незыблемый и спокойный, как всегда, находился на своем месте и постоянном ожидании музыканта. Я аккуратно, словно боясь, легко прикоснулась указательным пальцем к белой глянцевой пластине и тут же отдернула руку, так и не нажав на нее. Усмехнувшись собственным чувствам, села на винтовой табурет. Тишина вокруг меня словно еще больше сгустилась. А мне вдруг так захотелось если не услышать, так хоть почувствовать механическую часть музыки, причаститься невесомой материи души, что руки сами потянулись к черно-белому ряду.

Все свои мелодии я знала досконально: я могла играть их с закрытыми глазами. Найдя первые ноты на клавиатуре, опустила пальцы на пластины и закрыла глаза. Руки ничего не забыли. Они помнили каждое, даже самое короткое движение и совершали его с филигранной точностью. Клавиши рояля под моими пальцами казались то мягкими, словно воск, то непробиваемо-твердыми, как гранит.

Я играла и старалась представить, вспомнить, как выглядела эта мелодия в моей любимой тональности Лунный Сапфир. Я силилась воскресить в памяти ощущение маленьких мокрых брызг моря на своем лице, его волшебные переливы от самого темного синего до почти небесного голубого, веяние прозрачного немного лазурного ветерка, который, казалось, еще чуть-чуть — и разметает мои волосы в порыве игры. Я подавалась вперед все сильней, желая всем сердцем тех ощущений. Той яркости и насыщенности цвета, той благодатности звука. Моя душа алкала, стонала и молила, будь у нее голос, стены содрогнулись бы от ее отчаянного воя. Нет. Я не слышу. Ни звука.

Руки безвольно соскользнули с клавиш и упали на колени. Слезы, одна за другой, покатились из глаз. Я склонила голову над белыми глянцевыми пластинами и с силой зажмурила глаза. И в этот момент в темноте вокруг меня полыхнула маленькая тусклая вспышка... вспышка, имеющая короткий глуховатый плоский звук. Затаив дыхание, я открыла глаза и медленно подняла голову, не отрывая взгляда от клавиатуры. Звук... Звук! Как если бы капля упала на одну из клавиш. О, небо... неужели...

Я снова подняла руку. Пальцы мелко дрожали, а сердце стучало так быстро, что казалось, сейчас разорвет грудную клетку и вырвется на свободу. С силой сжала пальцы в кулак, а затем резко отпустила и нерешительно нажала на клавишу. Тихий отзвук тоники моей любимой тональности цвета ультрамарина, проникающий, словно луч, сквозь окутавший меня коконом мрак был мне ответом. Тихий, немного тусклый, но он был! Я слышала! Неужели, неужели, неужели?!!!

Боясь даже вздохнуть, я снова начала играть ту же мелодию. С каждой нотой оттенков добавлялось все больше, цвета становились все ярче. Они острыми лезвиями пронзали темноту, ярившуюся отчаянными клубами, сопротивлявшуюся из последних сил, но неотвратимо тающую под светом новых и новых нот, звучащих все громче и сочнее.

Мой мир постепенно яркими красками наполнял цвет. Дыхание сбивалось от обилия оттенков, которых становилось все больше и больше. В голове пульсировала только одна мысль: я слышу! Лунный Сапфир обволакивал меня и заполнял пространство музыкального кабинета темно-синими волнами с гребнями цвета индиго, волнующимися, радующимися, искрящими голубыми искрами восторга. Мелодия разрядами срывалась с пальцев, стремясь впитаться в клавши. Руки не могли оторваться от пластин, даже самую короткую паузу воспринимая как невыносимо долгую разлуку. Музыка сквозила между пальцами, огибала меня мягкими стремительными подводными течениями, пронизывала все мое существо своим светом. Мир вокруг меня снова обретал яркость и смысл.

Я играла исступленно, пытаясь вобрать в себя все богатство оттенков, напитать истомившиеся глаза, насытить отчаявшуюся душу. В тот момент, когда мелодия закончилась, уступая место тишине, я не испугалась, потому что уже слышала шум собственного сбившегося дыхания и чей-то судорожный вздох.

Повернув голову к двери, я встретилась глазами с Даром. Он неотрывно смотрел на меня, словно боясь пошевелиться. Напряженно вглядываясь в мои глаза, он негромко произнес:

— Талли?..

— Дар, — ответила я, не только ощущая вибрации собственных связок, но и слыша звук своего голоса. — Дар, я слышу!

Эти слова словно оборвали натянутые в тугую тетиву нервы молодого мужчины. Он стремительно приблизился ко мне и обнял крепко-крепко. Подхватив на руки, он поднял меня с табурета и стал покрывать короткими легкими поцелуями мое лицо, шепча:

— Моя маленькая. Я верил, что у тебя получится. Ты сделала это, Талли. Ты смогла. Ты слышишь.

Я же только и могла, что счастливо улыбаться и чувствовать, как он выцеловывает непросохшие соленые следы с моих глаз, щек и губ. Мой дар! Сердце готово было разорваться от переполнявших его эмоций: от того, что я снова слышу, снова вижу звуки, и Дар разделил этот момент со мной.

Когда первая волна безудержного восторга схлынула, Даррак присел на винтовой табурет и, все так же, не спуская меня с рук, произнес с ощущаемым на физическом уровне, невесомо-облачным облегчением:

— Люблю тебя.

Я улыбнулась и в этот раз первой потянулась к его губам, стремясь передать всю глубину ответных чувств и благодарность за то, что был со мной все это время. За то, что верил в меня каждое страшное безрадостно-темное мгновение, за то, что облек в слова то, что я так хотела услышать.

Отстранившись, я посмотрела в его глаза цвета расплавленного серебра и ответила:

— Люблю тебя.

Я знала, этот миг я сохраню в душе навсегда, потому что прямо сейчас в ней рождалась новая мелодия.

Немного позже, когда мы оба пришли в себя, я спросила:

— Дар, а как ты нашел меня?

Я почувствовала, как любимый прячет улыбку в моих волосах, а потом услышала насмешливое и в то же время невероятно нежное:

— Музыка — твоя жизнь, Талли. Где же мне было еще тебя искать, как не в музыкальном кабинете, моя небесная девочка?

Я снова счастливо улыбнулась. Поколебавшись минутку, не удержалась чтобы задать уточняющий вопрос:

— А почему небесная, Дар?

Даррак легко вздохнул и ответил:

— У тебя невероятно-красивые голубые глаза. Мой маленький кусочек неба.

— Кусочек? — переспросила я. — Кому нужен кусочек, когда за окном целый небесный океан.

— Мой мир серый, Талли. Я не различаю цветов с восьмилетнего возраста. И только твои глаза дали мне шанс вспомнить кого цвета небесная высь, — он обхватил мой подбородок двумя пальцами и заставил посмотреть на себя. — И я сделаю все, чтобы они всегда лучились счастьем, как сейчас.

Я улыбнулась моему Дару, подняла руку и провела подушечкой указательного пальца сначала по одной дуге брови, потом по другой. В его глазах цвета дождевых капель мелькнули голубоватые отблики, и я не смогла не спросить:

— Почему ты не видишь цветов, Дар?

— Последствия травмы, — ответил слегка хрипловатым голосом он. — Сорвавшаяся груженая телега на большой скорости врезалась в нашу карету. Мать с отцом погибли, а я ударился головой. С тех пор мой мир раскрашен только в черно-белые цвета.

— Мне жаль, — прошептала я и обняла его, прижавшись всем телом.

В таких ситуациях слова не помогают, они не могут выразить сочувствия — слова вообще мало что могут выразить.

Руки Даррака сомкнулись вокруг меня, и он ответил:

— Это было давно. Меня забрал к себе дядя. Он водил меня от одного целителя к другому, но все заявляли одно: способность видеть цвета осталась, монохромное зрение — последствие сильного стресса и психологической травмы. Дядя разглядел во мне потенциал оллама и после музыкальной школы направил в консерваторию, надеясь, что музыка души поможет мне, и в чем-то он оказался прав: я нашел свой островок цвета, ту, чья музыка эхом отзывается в моей душе, — он заглянул мне в глаза и продолжил. — Ты мое небо, Талли. Я хочу провести с тобой всю жизнь. Хочу просыпаться с тобой в одной постели. Хочу смотреть, как растут наши дети.

— Дар... — потрясенно выдохнула я.

— Я хочу, чтоб ты была моей женой. Хочешь ли ты этого, Таллия? — он пил мой взгляд, как путник холодную воду, а я не могла насмотреться на игру голубоватых отбликов вокруг радужки его глаз.

— Хочу, — выдохнула я прямо в его губы и закрыла глаза, растворяясь в поцелуе любимого мужчины.

* * *

Следующим утром после звуковых фейерверков, устроенных друзьями и одногруппниками, когда те узнали, о переменах в моем состоянии, я сидела в знакомом музыкальном кабинете и не в силах остановиться перебирала клавиши в ожидании преподавателя. Я не могла находиться рядом с инструментом и не извлекать из его струн мелодий, даже самых простых: слишком долго я не слышала его богатого чистого сильного голоса. Наигрывая арпеджио различных гамм, я с улыбкой вспоминала вчерашние события.

Из музыкального кабинета первым делом мы направились в кабинет первого проректора и по совместительству моего куратора и преподавателя композиции. Все мое существо бунтовало против малейшего промедления. Мне хотелось приступить к практическим занятиям немедленно. Мозг едва сдерживал безумные порывы. Дар только смотрел на это извержение энтузиазма и улыбался.

Милдред на ее привычном месте в приемной не оказалось, так что мы беспрепятственно подошли к двери в кабинет, и Дар постучал. Звук отозвался усиленным боем дождевых капель о дощатый настил, веселый и звонкий. Мои уши, казалось, вбирали в себя малейшее звучание, словно оголодавшие после его долгого отсутствия.

Дождавшись приглашения войти, Даррак открыл дверь и пропустил меня перед собой. Лорд Маркас Двейн при виде посетителей удивленно приподнял брови и обратился к моему спутнику: