Как бы то ни было, он ничем не напоминал бледное создание ночи. На щеках играл румянец, и мистер Томпсон казался счастливым безмерно.
Единственное, о чем он жалел, так это о том, что не успел отведать шампанского.
Уже не хотелось.
— -
[1] — тропы изгнанника (староанглийский). Цитата из стихотворения The Wanderer.
[2] — Год назад в этот день меня стащили с лошади
И уволокли меня в крепость внутри холма (гэльский).
ГЛАВА 27
Протяжно застонав, Эвике поднялась на локте и села на матрас. Когда ложилась спать, второпях забыла развязать чулки, обувь же оставила, чтобы не замерзнуть, а теперь пришла пора расплачиваться за такую небрежность. Ноги гудели. Казалось, что вены вот-вот лопнут, и Эвике, приподняв нижнюю юбку, распустила подвязки чулков, впившиеся в кожу чуть выше колен. От подвязок остались глубокие борозды. Сняла она и ботинки, что было не так уж просто, учитывая размеры ее живота, и попыталась пошевелить пальцами ног. Они набухли, как виноградины, каждое движение отдавало колкой болью. Прежней прыти у нее не осталось, и если понадобится пустить в ход осиновый кол...
Обернувшись, она встретилась глазами с вампиром, который успел проснуться и подпирал дверь. Ждет, поди, когда она еще выше юбку задерет. Радуется дармовому развлечению, предвкушает сытную трапезу. Она стянула его рубашку и, скомкав, швырнула ему. Пусть подавится своим благодеянием.
— Чего вы пялитесь? — спросила она грубовато. — А еще из благородных. Не стыдно?
Вампир начал одеваться, но от волнения все никак не мог попасть в рукав.
— Ну за что мне такое, а? — распалялся он. — Каюсь, убивал людей, но мало ли кто людей убивает. И рыцарем я был не то чтоб образцовым, но кодекс чести ни разу не нарушил....Так почему именно меня заперли в одной камере с бабой? Тьфу! Я ведь даже думать толком не могу, настолько вы мне мешаете! Правду говорят, от женщин все зло!
— Врете! — взвилась Эвике, глядя на него снизу вверх. — Зло — оно само по себе. Просто с появлением женщины иногда становится ясно, что зло уже было с самого начала! Так можно ли винить женщину, если она попросту привлекла к нему внимание?
— Не перечьте мне, мадам! Для споров с мужчиной у вас умишка не хватает!
— А вы раз такой умник, так давно бы вытащили нас отсюда!!
— Да как я нас вытащу, как, если я по рукам и ногам стянут цепями?!
— Нет на вас никаких цепей, глаза, что ли, протрите!
Тяжело дыша, они обменялись неприязненными взглядами.
— Вы только что надели рубашку, — попыталась урезонить его Эвике. — Будь у вас кандалы на руках, они бы вам помешали.
Но вампир досадливо отмахнулся.
— Ничего вы не понимаете. Эти цепи реальнее одежды. Они реальнее всего, что только есть.
Эвике дотянулась до керосиновой лампы и попыталась привстать, чтобы рассмотреть его получше — вдруг цепи и правда появились — но ойкнула, ступив опухшей ступней на ледяной пол. Хмурясь все сильнее, вампир наблюдал за ее попытками принять вертикальное положение.
— Вытяните ноги, — сказал он внезапно.
Сначала Эвике просто удивилась, и лишь затем вспомнила байки из детства, истории, рассказанные ночью под колючим одеялом, шепотом, чтобы ненароком не призвать злые силы. Правда, под злыми силами подразумевалась сестра Схоластика, которая запросто могла устроить взбучку не в меру болтливым подопечным.
— Еще чего! — возмутилась она, подбираясь. — Вы у меня кровь через пятку высосите! Знаю я вас, упырей. Наслышана.
Вампир хохотнул, но как-то невесело.
— Стану я возиться... Я кровь хотел разогнать...
— Вот видите!
— ...чтоб вам полегче стало. Ну? Давайте их сюда!
Он присел рядом, и Эвике, каждый миг готовая отдернуться, осторожно положила ноги ему на колено. Сгорбившись, вампир начал добросовестно их массировать. Спутанные волосы лезли ему в глаза, но он даже не удосужился их смахнуть, настолько был поглощен процессом. Его жесткие, по-змеиному холодные пальцы не разогрелись даже от непрерывного трения. Но в общем и целом, получалось у него хорошо. Удивительно хорошо.
— У вас отлично получается, — жмурясь от блаженства, похвалила Эвике, а вампир нагнулся еще ниже и что-то промычал.
— На жене упражнялись? Коли так, повезло ей.
— Нет, — рыкнул он.
Вампир умолк, но когда Эвике уже подумала, что чем-то его оскорбила, невнятно пробормотал:
— На матери.
— Что?
— На матери, говорю. Мы жили на острове, там все время шли дожди. Как зарядят, так месяцами не кончаются. И туман с моря. Вот у нее ноги и опухали. Особенно когда она брюхатой ходила. После меня у нее еще двое сыновей было... то бишь, трое.
— Ой, как славно! — обрадовалась Эвике, любившая такая разговоры. — Выходит, у вас была большая и дружная семья.
— Да, — согласился вампир, — большая и очень дружная. Правда, один из братьев потом убил нашу мать, второй поспособствовал моей смерти, но в остальном жили мы просто замечательно. Лучше не бывает.
* * *
...Дождь сопровождал его всю дорогу от Лотиана и до Оркнейских островов, но если на корабле можно было спрятаться в каюте и покрикивать оттуда на лентяев-матросов, то на суше укрыться от него было негде. Казалось, что вода не падает с неба, а висит в воздухе неподвижными серыми нитями, и сэр Агравейн нетерпеливо махал рукой, пробираясь через мокрую завесу.
К замку он шел пешком. Коня решил не захватывать, тем более что овсом его все равно не накормят, дома и сена не допросишься. Да и задержится гость ненадолго. Перескажет матери последние сплетни, попросит ее благословения и — если повезет — потискает в темном уголке какую-нибудь служаночку посмазливее, да завтра же и отчалит. Всего-то делов.
Чего бояться?
Замок стоял на холме и походил скорее на груду замшелых камней, чем на королевские палаты. По холму рассыпались овцы, напоминавшие издалека размокшие хлебные крошки на зеленой скатерти. Зеленый цвет довлел над островом . Все, что попадало сюда, рано или поздно приобретало этот оттенок. Любил его и сэр Агравейн, но сегодня буйство красок показалось ему злорадством со стороны природы, настолько оно не совпадало с его настроением. И когда же прекратится треклятый дождь?
Перед воротами он снял доспехи, долго провозившись с кожаным ремешком шлема, который намок и никак не желал расстегиваться. Негоже въезжать в родной дом, как на поле брани. Но вместе с тем он облачался в другую броню, внутри себя, повторив с дюжину раз, что опасаться ему совершенно нечего. Хотя он не знал наверняка, сколько ему лет, но за двадцать точно перевалило, третий десяток не за горами. Уже не мальчик. Кроме того, он рыцарь, а разве рыцарей страшит женская болтовня?
Повидается с ней и уедет. Всего-то.
После смерти отца, короля Лота, замок окончательно обветшал, а четыре принца-оркнейца — славные рыцари Гавейн, Агравейн, Гахерис и Гарет — не посещали родные пенаты более десяти лет. Их мать, королева Моргауза, не изнывала от тоски по сыновьям. Но крайней мере, домой не звала. Тем паче удивился сэр Агравейн, когда получил от нее приглашение. В грамоте он был не силен, так что заставил гонца трижды перечесть письмо, но поскольку количество прочтений не повлияло на смысл написанного, в конце концов пинком прогнал беднягу из покоев. Хотя никаких страшных вестей послание не содержало, рыцарь был настороже. С чего бы матери вообще проявлять к нему интерес? И остальные сыновья умом не вышли, но его, грубого и нескладного Агравейна, она любила меньше всех.
Сама ему об этом говорила в детстве.
Каждый день.
Во дворе широко раскинулась лужа — ладью утопить можно, — и сэр Агравейн обогнул ее, направляясь к крыльцу под деревянным навесом. Трухлявые доски навеса прогибались под тяжестью росшего на них мха. На верхней ступеньке сидел худой мальчишка лет четырнадцати, в зеленых чулках и серой тунике. Высунув кончик языка, он стругал палку кинжалом. Каштановые волосы с проблеском рыжины, прикрывавшие плечи, были слишком длинными для слуги, и уже это обстоятельство взбесило рыцаря.
— Эй, парень, чего расселся? — напустился на него сэр Агравейн. — Доложи королеве, что к ней гость.
Мальчишка и бровью не повел.
— Оглох?
— Нет. Я принц, а не мальчик на побегушках, — отозвался он с тихой, прочувствованной гордостью.
Рыцарь перескочил через несколько ступеней и влепил ему такую пощечину, что мальчишка отлетел назад и ударился затылком о дверной косяк. Зарвавшихся слуг надо сразу одергивать. Матушка только спасибо скажет.
— Ты принц? Еще чего! Поговори мне тут, пащенок!
Нахальный паж поднялся, слизывая кровь с губы, и кинулся на обидчика, тоже молча. Только кинжал свистел, рассекая воздух. Причем метил пониже, негодник!
Рыцарь отступил в сторону, но подскользнулся на мокрой древесине и упал навзничь, прямо в жирную грязь. Туда же спрыгнул и мальчишка. Пыхтя, они начали возиться в луже, и если сила была на стороне рыцаря, то по части ловкости мальчишка оставил его далеко позади. Но когда сэр Агравейн все же ухватил его за волосы и пару раз окунул лицом в бурую жижу, это в высшей мере приятное и поучительное времяпровождение прервал спокойный голос:
— Как славно, что вы успели познакомиться, мальчики.
Королева Моргауза стояла на крыльце, и шлейф ее некогда алого, а теперь грязно-зеленого платья стекал по ступеням. Неприятели вскочили и посмотрели сначала на нее — виновато, потом друг на друга — со злобой.
Первым к ней подошел гость и поцеловал руку, которую мать протянула ленивым движением. Кожа ее стала дряблой и, казалось, едва держалась на тонких косточках. Из-под белого покрова, стянутого золотым обручем, выбивались седые волосы, неряшливые, как паутина. Сердце рыцаря сжалось. Он хотел упасть на колени и вымаливать прощение за свое затянувшееся отсутствие, но мать столь же равнодушно убрала руку и поверх его головы окликнула мальчишку, который топтался под дождем, не решаясь подойти.
— Мордред, — так она его назвала, — распорядись, чтобы накрывали на стол. За обедом будешь прислуживать сэру Агравейну.
Мальчишка с мрачным именем шмыгнул в дверь.
— Еще отравит, — возмутился рыцарь. — Ну и распустили вы пажей, матушка.
— Мордред не паж. Он твой брат.
— Мой... кто?
— Заодно и кузен.
От его крика вспорхнули голуби, гнездившиеся под крышей, и захлопали крыльями, рассыпая по двору белые перья.
— Проклинаю!
— Придержи язык. Артур тебе не только дядя, но и государь, — она устало потерла виски, и рыцарь перешел на хриплый шепот.
— Он взял вас силой?
— Тебе так хочется, чтобы твою мать изнасиловали? Даже в ретроспективе?
От таких сентенций он всегда краснел до корней волос. Вот и сейчас не удержался, чувствуя, как от жара на нем просыхает рубаха.
— Артуру было предсказано, что его убьет ребенок, родившийся в мае, — продолжала королева. — Даже ты, наверное, запомнил эту историю. Он приказал погрузить всех майских детей на корабль и пустить в свободное плавание. Среди них был и Мордред. Когда случилась буря и судно перевернулось, выжил только он. Так что теперь у него есть хорошая причина отомстить отцу. Мордред убьет его, как только сил наберется.
Рыцарь отвернулся от матери. После четырех неудачных попыток она обрела такого сына, которого всегда хотела. Четырнадцать лет выковывала и точила этот клинок, чтобы сразить брата, который правит в белокаменном замке, в то время как сама она прозябает на богом забытом островке. Будет чем похвастаться и перед сестрой Морганой, которая, по слухам, связалась с нечистой силой. Теперь матушка всей родне нос утрет.
Но дядюшка-то каков! Казалось бы, чего проще — утопить младенца? Любая девка, залетевшая от хозяина, с такой задачей в два счета справится. Но только не наш Артур! Все-то у него по-людски — и за женой уследить не может, так еще и бастард недобитый за него примется.
— Мальчишка знает о своем предназначении?
— Я ему рассказала. Поначалу Мордред отнекивался, что зла на отца не держит, потому что совсем маленький был и ничего не помнит. Но я ему объяснила, что не стоит стесняться своих желаний. Это ведь естественное желание для любого мужчины — убить отца и переспать с матерью...
— А я вам на что сдался? — прервал ее рыцарь, которому было невмоготу слушать такие речи.
— Возьмешь мальчика в оруженосцы. Ты не обязан его любить, Агравейн, — добавила она, как только рыцарь возмущенно сплюнул. — Можешь с ним не церемониться. Рука у тебя тяжелая, о том я наслышана, но если от такого обращения он станет еще злее, это пойдет ему на пользу. Иногда он кажется чересчур мечтательным, а это не то качество, которое пригодится ему в жизни. Научи его убивать и постарайся отойти в сторону, когда он войдет в раж.
— Проще говоря, вы хотите, чтоб я воспитал волка из этого щенка? Потому что только я достаточно... жесток? — как он ни старался, его голос дрогнул, и королева не могла этого не заметить.
— Хотя ты наименее сообразительный из моих детей, Агравейн, но даже у тебя бывают проблески ума. Не разочаруй меня хоть в этот раз.
Не дав ему возразить, она скрылась в темном коридоре, а на крыльцо как ни в чем не бывало вышел Мордред . Небось, давно уже под дверью отирался и все подслушал. Ну и ладно. Ну и пусть. Одна радость осталась — можно на нем отыгрываться, сколько душа пожелает. А у рыцаря руки чесались задать негоднику такую трепку, чтоб неделю сесть не мог.
— Чего уставился? На колени и присягай на верность! — рявкнул сэр Агравейн, но мальчишка опять не шелохнулся.
— Я не хочу быть твоим оруженосцем, — сказал он.
— Да ну? — процедил рыцарь, примеряясь, как бы его ударить половчее, чтоб отлетел прямехонько к воротам. — А кем хочешь?
— Твоим братом. Но для этого мне не нужно дергаться лишний раз. Нужно просто быть.
Он поймал уже занесенную руку и провел ею по своим влажным волосам, и еще раз, а дальше рыцарь уже сам взъерошил ему волосы. Это было... приятно. Накатило чувство, о существовании которого он и не подозревал.
Неужели можно относиться друг к другу вот так? Правда, можно?
И мальчишка перестал казаться дерзким, лишь гордым и уверенным в себе, как и подобает принцу. Внезапно Агравейн осознал, что это его младший брат, и так обрадовался, словно тот родился вот только что.
— Так ведь больше нравится? — просиял Мордред.
— Ага, — сказал он и тоже улыбнулся широко-широко. — А знаешь что, братишка? Пошли отсюда прямо сейчас. К чертям обед, по дороге что-нибудь перехватим. Со мной не пропадешь.
Ему хотелось поскорее показать мальчику Камелот, королевский двор и всех этих глупых и чванливых, но по-своему милых людей. И если этот мир приглянется Мордреду, есть надежда, что тот не станет его разрушать.
По своему обыкновению, он ошибся.
Мордред разрушил все подчистую.
Его тоже не пожалел.
Но ему всегда казалось, что в разгар схватки брат не пришел на помощь, а потом бросил его умирать, отделавшись ничего не значащим "Прощай," именно по той причине, о которой ему напомнил Ричард Томпсон.
