— Примерно к такому же выводу пришли и мои люди, — согласился Дворак. — Однако было бы более чем немного нереалистично ожидать, что люди, которым уже не нравится Планетный союз, признают это. И мы уже слышали от пары наших собственных защитников "прав человека", что очевидно, насколько броня Хайнлайна сделала наших морских пехотинцев такими же неуязвимыми, как и самих вампиров. Так что, очевидно, не было никакого оправдания применению смертоносной силы против людей, которые всего лишь пытались их убить.
Он не смог сдержать отвращения, закатив глаза, и Хауэлл фыркнул с горьким весельем. Дворака никогда не переставало удивлять, что все еще есть люди, способные с невозмутимым видом выдвигать этот конкретный аргумент, несмотря на все, что шонгейри сделали с человечеством. Большая часть человечества довольно существенно пересмотрела свои мнения, как и когда следует подставлять другую щеку тем, кто склонен к убийству; они этого не сделали. Их самым частым ответом, когда кто-то оспаривал их точку зрения, было: "Но предполагается, что мы лучше шонгейри". Дэйв Дворак не мог поспорить с этим и предположил, что предпочитает людей, которые не хотят проливать больше крови, чем необходимо, но он обнаружил, что его собственная утонченная чувствительность несколько перестроилась с тех пор, как кто-то пришел и убил большую часть человеческой расы.
— Это хорошо, — сказала Толлман, — но здесь есть еще одна проблема. Что, черт возьми, произошло? Я имею в виду, мы знаем, что произошло, но почему это произошло? Я уже несколько раз просматривала эти кадры, и в этом нет никаких сомнений. Она была в полном безумии убийства на уровне голливудского монстра. Если уж на то пошло, она была полна решимости убить Абу Бакра! И, насколько я могу судить, это первый раз в истории, когда мы действительно видим, как глаза вампира становятся красными. Так что, черт возьми, происходит?
Она очень многозначительно посмотрела на Дэйва Дворака, и даже когда он твердо ответил на ее взгляд, он почувствовал, как у него упало сердце. Он был постоянным экспертом кабинета по вампирам — за свои грехи — и он знал, что кто-нибудь задаст этот вопрос. Проблема была в том, что он действительно очень не хотел отвечать на этот вопрос.
С другой стороны, лучше бы это был он, чем кто-то другой. Собственно, именно поэтому он позаботился о том, чтобы Жасмин Шерман не присутствовала здесь сегодня, чтобы отвечать на вопросы Толлман. И это была не только его собственная идея.
Он отвел взгляд от секретаря по управлению, чтобы взглянуть на другого человека, который подписал его решение, и Джадсон Хауэлл выглядел ничуть не счастливее, чем чувствовал себя Дэйв Дворак. Ноздри президента раздулись, но затем он пожал плечами.
— Продолжай, Дэйв, — сказал он, но затем поднял руку, останавливая Дворака. — То, что Дэйв собирается вам рассказать, по очевидным причинам настолько засекречено, насколько это вообще возможно. И прежде чем кто-либо из вас спросит, Дэйв и его шурин, а также Петр Ушаков и майор Торино позаботились о том, чтобы я получил эту информацию в течение дня или около того после того, как об этом стало известно самому Дэйву. Другими словами, это не то, что он или вампиры пытались скрыть от меня.
Это было просто чересчур великодушно со стороны президента, — подумал Дворак, — вспомнив, с какой неохотой Ушаков и Торино изначально делились с ним этой информацией. Однако это было достаточно точно, чтобы продолжать, поэтому он только кивнул и оглянулся на остальных.
— Согласно Петру и Лонгбоу, — начал он, — определенный небольшой процент вампиров... сходят с ума. Это случается не со многими из них, иногда требуется довольно много времени, чтобы развиться, и нет никакого способа узнать заранее, в отношении кого это будет правдой. Поведение Сесилии, продемонстрированное в Найя-Исламабад, я думаю, является хрестоматийным примером того, о чем они говорили, и это, вероятно, основа для многих более ужасных легенд о вампирах в целом. Ты права, Джессика — она была в бешенстве, и, судя по тому, что сказали Петр и Лонгбоу, как только кто-то падает с бордюра, возврата практически не будет.
— Ну, разве это не великолепно, — сказал Толлман. — Так что, черт возьми, нам с этим делать?
— Это больше, чем я могу сказать, — признался Дворак. — Из того, что сказал Абу, и из всего, что сказал полковник Уилсон — если уж на то пошло, из того, что сказали Джилл и Сьюзен, — они не могли причинить ей больше вреда, чем могли бы мы. Они могли встать между ней и Абу, они могли держать ее связанной, когда она попыталась прорваться мимо них, они могли физически перехватить ее, чтобы она не прикончила его, но они не могли причинить ей вреда, и они чертовски уверены, что не могли убить ее.
— Если они не могут, то кто может? — спросила Толлман, и на этот раз в ее голосе прозвучал неподдельный страх.
— Все, что я могу вам сказать, это то, что Петр и Лонгбоу заверили меня, что они "разберутся с ней". Они не сказали мне как, но, насколько я знаю, эти двое мужчин никогда никому из нас ни в чем не лгали. Если они говорят, что могут "разобраться" с ней, это потому, что они искренне верят, что могут.
— Я согласен со всем, что вы только что сказали, — сказал секретарь Массетт, — но это скорее поднимает вопрос, который, как мне кажется, все мы уже некоторое время обсуждаем. Правда в том, что мы многое узнали о медицинских технологиях Гегемонии. Если уж на то пошло, мы уже несколько раз повышали их эффективность и научились применять многое из этого к человеческой физиологии. Но мы все еще ни черта не знаем о физиологии вампиров. Что ж, мы знаем, что, по-видимому, они питаются непосредственно поглощаемой ими энергией, а не кровяной пищей, как в легенде. На самом деле, это единственный способ узнать, что один из них где-то поблизости, если он сам не представится. Их не видно ни на одном из наших других инструментов, но они создают своего рода ... дыры в электромагнитном спектре вокруг них. Если бы щенки знали, что искать, это могло бы позволить им обнаружить, возможно, даже выследить ударные группы Влада, когда они атаковали их наземные базы. Возможно, этого тоже не произошло; это просто единственная возможность, которую мы смогли придумать. Но это все, общая сумма наших 'знаний' о них.
— Мы с Леонардом Гиллеспи и Нэнси Кауфман говорили об этом еще до того, что произошло в Пакистане. Мы делимся намеками уже более пятнадцати лет, и почему-то ни один из вампиров никогда не проходил никакого медицинского обследования. Ну, очевидно, что они не болеют и им не причиняют вреда, так что они не нуждаются в уходе врача. И у них всегда была дюжина мест, где они должны были находиться в любой данный момент, так что понятно, что у них нет времени сидеть в лабораториях прямо в тот момент, когда мы спрашиваем. Но по прошествии пятнадцати лет, я думаю, они могли бы найти время, если бы действительно захотели.
— Понимаю, о чем ты говоришь, Чарли, — резко сказал Дворак. — Но я также понимаю, что без них вся человеческая раса была бы мертва. Единственная причина, по которой мы должны беспокоиться о том, что они не позволяют нам обращаться с ними как с лабораторными крысами, заключается в том, что они, черт возьми, спасли нам жизни. И они ни о чем не попросили нас взамен — ни о чем, черт возьми! Они сотрудничали с нами, они помогли собрать мир воедино — черт возьми, они фактически включили себя в официальную военную цепочку командования, чтобы президент мог приказывать им что-то делать! Вы действительно задумывались о том, что это значит? Что эти существа — эти люди, — которые могут вливаться в замочные скважины, исчезать в облаке дыма, проходить сквозь сплошную стену пуль и которым от нас не нужно ни черта — даже еды, — готовы выполнять наши приказы и сражаться в наших битвах.
Он понял, что повысил голос, и внезапно откинулся на спинку стула, качая головой.
— Прости, — он поднял обе руки. — Прости, Чарли! Не хотелось, чтобы это прозвучало так, будто я отрываю кому-то голову. И не то чтобы у меня не было таких же мыслей. Но все же...
— Но, тем не менее, мы говорим о массовом вторжении в их частную жизнь и, по крайней мере потенциально, о том, что они позволяют нам — на самом деле помогают нам — определить, есть ли у них какие-либо уязвимости, из которых мы могли бы извлечь выгоду, — спокойно закончил Хауэлл его фразу. Дворак посмотрел на него, затем отрывисто, недовольно кивнул.
— Поверь мне, Дэйв, я понимаю, о чем ты говоришь, — продолжил президент. — На самом деле, именно поэтому я держался в стороне от всего этого. Я знал о намеках, которые были брошены, и я знал, что Лонгбоу и Петр отклоняли каждый из них. И из-за того, как многим мы им обязаны, и из-за того, как сильно я их уважаю — и из-за того, как сильно я им доверяю, — я был готов оставить все как есть. Но теперь, когда Сесилия стала неуправляемой, я не думаю, что мы можем так поступать дальше. Мне это не нравится, и я не ожидаю, что им это понравится, но пришло время, когда нам придется настаивать.
— А если они откажутся, сэр? — тихо спросил Дворак.
— Тогда у нас проблема, — так же тихо ответил Хауэлл. — Честно говоря, я не ожидаю, что это произойдет, но если это произойдет, значит, это произойдет, и нам придется иметь с этим дело, когда мы туда доберемся.
Их взгляды встретились, затем Дворак снова тяжело кивнул.
— Хорошо, мистер президент. Я свяжусь с Петром и передам сообщение.
. VI .
ВИЛЛА ДАКИАНА, ГОРЫ АРДЖЕС, РУМЫНИЯ
Ночной воздух был не по сезону холодным для конца лета, даже для гор Румынии. Было, конечно, слишком сухо и холодно для какого-либо тумана над долиной реки Арджес. Даже если бы это было неправдой, небольшое пятно тумана, неуклонно — и быстро — дрейфующее на северо-восток, имело странно четко очерченные границы... и двигалось оно против ветра.
Не было человеческих глаз, которые могли бы увидеть это, и все же оно путешествовало в своем собственном маленьком кармане тишины. Ночные шорохи девственного леса — щебетание маленьких птиц, ворчание диких кабанов, недовольное сопение медведя — все стихло, когда туман проплыл мимо, тихий, как крик совы. Он плыл под деревьями, петляя вверх по журчащему ручью, призрачно-бледный, когда луч холодного лунного света пробивался сквозь древесный покров, невидимый в темноте.
Туман выплыл на дорогу. Не очень заметную, но такую, которой там не должно было быть, судя по картам. В этот момент туман притормозил, и казалось, что он как-то колышется, если можно так сказать о неподвижном клочке пара. Затем он двинулся обратно тем же путем, каким пришел, но всего на несколько футов, прежде чем снова остановился. Он парил там в лунном свете, излучая — если бы у кого-нибудь были глаза, чтобы видеть, — возможно, своего рода упрямство.
Но затем, наконец, он снова двинулся, дрейфуя вдоль дорожного полотна к едва видимым стенам горной виллы. Он замедлился еще больше, когда перед ним замаячили стены виллы. Вилла — на самом деле скорее укрепленный замок — была спрятана в горной долине с крутыми склонами, окруженная вековыми деревьями, растущими вплотную к ее стенам. Она выглядела неизменной, как будто стояла здесь веками, но не была особенно большой. На ней также не было видно никаких видимых огней, и подозрительный человек мог бы задаться вопросом, почему она была построена так глубоко внутри долины, откуда не открывался вид на окружающие горы, и почему была практически невидима даже с точки прямо над ней.
Туман снова рассеялся, и на этот раз он определенно клубился от внутреннего волнения. Когда он опять двинулся в путь, то заметался взад-вперед по проезжей части, словно натягивая невидимый поводок, но каждое движение заканчивалось тем, что он оказывался ближе к вилле, чем там, где началось.
Внутри вилла была больше, чем казалась снаружи. Она была не просто построена у стены долины; она была глубоко врезана в скалистые останцы гор. Библиотека у подножия великолепной широкой лестницы выглядела так, словно ее следовало освещать свечами, а не современными светильниками, которые наполняли ее ярким освещением. Мраморный пол был покрыт замысловатыми геометрическими узорами ярких контрастных цветов, а полки были плотно заставлены тщательно составленными по каталогам книгами, из которых многие явно были древними.
Высокий светловолосый мужчина сидел за одним из богато украшенных резьбой столов для чтения. Если бы этот стол был настоящим антиквариатом — а так оно и было, — то до вторжения шонгейри он стоил бы не такое уж скромное состояние. Книга, открытая перед ним, стоила бы еще больше — переписанная от руки, прекрасно иллюстрированная Библия четырнадцатого века, обложки которой инкрустированы драгоценными камнями и металлами, — и он поднял глаза на тихий звук, доносившийся с верхней площадки изогнутой лестницы.
— Добрый вечер, Сесилия, — сказал он.
Тихий звук прекратился, и тиканье старинных часов казалось оглушительным в наступившей тишине.
— Спускайся, Сесилия, — сказал он, и это была команда, а не приглашение.
Тишина продлилась еще мгновение, а затем из темноты на верхней площадке лестницы выступила женщина. Она неторопливо спускалась по ней с высокомерной, дерзкой грацией — высоко подняв голову, расправив плечи, поджав губы. Но в языке ее тела было что-то еще. Возможно, что-то скорее ощутимое, чем увиденное. Это высокомерие было маской для чего-то другого, и ее глаза блуждали по библиотеке, словно ища какой-то путь к отступлению.
— Рад, что ты наконец добралась сюда, — сказал Петр Ушаков, закрывая Библию с заботой и благоговением, которых она заслуживала, когда женщина спустилась по лестнице.
— Действительно? — голос Сесилии был жестким, вызывающим, а в ее глазах разлился красный отсвет.
— Я ждал тебя, — сказал он, откидываясь на спинку кресла. — Тебе за многое придется ответить, и нам многое нужно обсудить.
— И что заставляет тебя думать, что мне есть дело до того, что ты хочешь 'обсудить'? — усмехнулась Сесилия.
— На самом деле мне все равно, есть тебе дело или нет. Мы все еще собираемся провести это обсуждение. Или ты думаешь, что это не так?
Его голос был спокойным, хладнокровным. Вежливо, но с железной властной ноткой, и румянец в ее глазах вспыхнул еще сильнее. Ее тело переместилось, как будто она откидывалась назад от сильного ветра, но затем — явно против своей воли — она сделала шаг. Не прочь от него, а навстречу ему.
— Пошел ты! — рявкнула она, останавливаясь и заставляя свое непокорное тело снова повиноваться ей.
— Почему-то я не удивлен, что ты так считаешь, — сказал Ушаков. — Но ты, конечно, уже поняла, что будешь повиноваться мне?
— Черта с два я это сделаю! — вызывающе прорычала она, но, говоря это, сделала еще один шаг к нему, и за этим вызовом скрывалось отчаяние.
С момента резни в Найя-Исламабаде прошло три недели. Три недели, в течение которых она сначала направилась в горы Афганистана, где могла спрятаться от дышащих и их вампирских лизоблюдов и найти множество этих невежественных, донельзя святых, религиозных фанатиков, которые думали, что они такие крутые, такие сильные, и на которых можно охотиться.
