— Между прочим, — сказал Флойд, — это то, что в представлении мадемуазель Оже считается благодарностью. Меня угостили этим, когда я вытащил ее из беды на станции метро и еще раз, когда мы были рядом с отелем.
Кюстин изучал Оже. — Что произошло возле отеля?
— Оже увидела что-то, что ей не понравилось, — сказал Флойд. — Теперь она отказывается говорить об этом.
Оже отхлебнула свой чай. Вся обстановка, когда они вчетвером — не говоря уже о хозяйке — сидели в этой очень изысканной обстановке, казалась до смешного неуместной. Менее часа назад она управляла контролируемым сокращением горловины червоточины после того, как отправила корабль обратно на настоящий Марс в другой части галактики. Теперь она балансировала фарфоровой посудой на коленях, чопорно выпрямившись в старомодном кресле с мягкой обивкой, в комнате, где даже мысль о насилии казалась неуместной.
— Я запаниковала, — сказала она. — Вот и все.
— Только когда увидела этого странного ребенка, — сказал Флойд.
Кюстин издал низкий рычащий звук, прежде чем заговорить. — Что за ребенок?
— Противный на вид маленький мальчик, — ответил Флойд. — Как будто что-то с картины Босха. Тебе что-нибудь напоминает, Андре?
— Как ни странно...
— В этом деле повсюду появлялись мерзкие маленькие дети, — уточнил Флойд. — Здесь девушка... там был мальчик... может быть, больше, чем по одному из них. Мы пытались приуменьшить их значение, но мадемуазель Оже была напугана мальчиком, которого она заметила задолго до того, как хорошенько его рассмотрела.
— Что это значит? — спросил Кюстин.
— Это значит, что она присматривала за ребенком или чем-то похожим на него, — ответил Флойд, устремив на Оже решительный взгляд.
— Я же говорила вам, — сказала Оже, — я просто запаниковала...
— Кто эти дети? — потребовал Флойд. — Какое они имеют отношение к убийствам? На кого они работают? Более того, на кого вы работаете?
— Извините меня. — Оже поставила чашку с блюдцем и встала с кресла. — Все это очень мило, но... — Она нащупала автоматический пистолет и вытащила его из-за пояса. Раздался коллективный вздох, даже у Кюстина, когда появилась ее рука с пистолетом. — Просто для протокола, — сказала она, снимая пистолет с предохранителя, — я знаю, как этим пользоваться. На самом деле, сегодня я уже убивала с его помощью.
Голос Флойда звучал спокойнее, чем выглядел. — Так можем ли мы, наконец, обойтись без легенды о прикрытии? Хорошие девушки не носят оружия. Особенно не автоматику.
— Тогда все в порядке, потому что я действительно не очень хорошая девушка. — Оже направила пистолет на Флойда. — Я не хочу причинять вам боль.
— Приятно это знать.
— Но поймите вот что: я сделаю это, если придется.
— Она говорит так, как будто это серьезно, — сказал Кюстин. Низкий гул его голоса напомнил Оже шум проходящего поезда.
Флойд медленно поднялся со своего места, поставив на стол свой чай. — Чего вы хотите?
— Сменить одежду. Вот и все.
Флойд взглянул на Грету. — С одеждой проблем не будет.
— Хорошо. Откройте свой офис. У одного из вас есть ключ.
Кюстин первым медленно полез в карман и подбросил ключ в воздух. Оже схватила его свободной рукой и бросила Флойду. — Остальные оставайтесь здесь, — приказала она. — Если кто-нибудь пошевелится, я пристрелю Уэнделла. Понятно?
— Никто никуда не денется, — сказал Кюстин.
— Двигайтесь очень медленно, — проинструктировала Оже Флойда, пятясь к выходу из квартиры, держа его на прицеле. Она рискнула оглянуться через плечо, прежде чем войти в коридор, но все было так, как они оставили, лифт все еще ждал. Она прижалась спиной к стене рядом с дверью из матового стекла.
— Идите внутрь, — сказала она.
— И если у вас там есть пистолет, не думайте им пользоваться, — ответил Флойд по-английски. Когда они были одни, в этом было больше смысла, чем во французском. — У детективов есть оружие только в кино.
— Вы сказали, что Грета оставила кое-какую одежду, которая подошла бы мне. Найдите чемодан и бросьте в него одежду.
Флойд отпер дверь из матового стекла. — Что за одежду?
— Не прикидывайтесь олухом. Просто добавьте подборку и позвольте мне побеспокоиться об этом позже.
— Дайте мне минутку.
— У вас есть тридцать секунд.
Флойд исчез в лабиринте комнат. Оже слышала, как в спешке открывались и закрывались двери, как разбрасывали вещи и рылись в них. Его голос отдавался эхом, когда он крикнул в ответ: — Почему бы вам не рассказать мне, из-за чего все это, теперь, когда мы в таких прекрасных отношениях?
— Чем меньше вы знаете, тем лучше.
— Я слышал это слишком много раз в своей жизни, чтобы найти в этом удовлетворение.
— Привыкайте к этому. Тот случай, когда это определенно применимо. Что вас задерживает?
— Ищу чемодан.
— Сумка подойдет. Что-нибудь. Я начинаю терять терпение, Уэнделл. Не выводите меня из терпения.
— Какого цвета чулки вам нравятся?
— Уэнделл...
— В любом случае, это не имеет значения. Вам просто придется довольствоваться тем, что дают. — Открылись и закрылись еще несколько дверей. Она услышала, как что-то скребется по дереву. Флойд снова повысил голос. — Так что дальше, Оже? Возвращаетесь в Штаты, миссия выполнена? Или вы все-таки на самом деле не из Штатов?
— Все, что вам нужно знать, это то, что я на вашей стороне, — сказала она.
— Думаю, это уже кое-что.
— И что я здесь, чтобы помочь вам. Не только вам, но и всем, кого вы знаете.
— А эти дети? И кто убил Сьюзен Уайт и Бланшара?
— Я не с ними. Поторопитесь.
— Вы могли бы, по крайней мере, сказать мне, на кого работаете. Нравится вам это или нет, но сейчас я вам помог. Мне не пришлось вносить за вас залог в участке.
— И я сказала "спасибо". Как бы то ни было, вы поступили правильно, и если бы могли видеть общую картину, согласились со мной.
— Так опишите мне общую картину.
Она постучала стволом автоматического пистолета по дверному косяку. — Не испытывайте свою удачу. Вы нашли сумку?
— Сейчас как раз наполняю ее.
Оже почувствовал, что что-то в ее голосе смягчилось. Каким-то незаметным, неохотным образом она не могла не распознать в Уэнделле родственную искру упрямства, которую она слишком хорошо знала.
— Послушайте, — сказала она, — я бы рассказала вам все, если бы знала все это сама. Ну, может быть, я бы и не рассказала вам всего, но я бы рассказала вам достаточно, чтобы удовлетворить ваше любопытство, если бы вы этого хотели. Но дело в том, что я еще не во всем разобралась.
— Как много удалось выяснить Сьюзен Уайт?
— Не все, но, думаю, больше, чем мне.
— Будем надеяться, что она умерла не из-за этого.
— Сьюзен знала, что она напала на след чего-то большого, чего-то, ради чего стоит погибнуть. Я думаю, она была напугана масштабом этого.
— Вы оба работали на одно и то же правительство?
— Да, — осторожно ответила Оже. — И это Соединенные Штаты.
Флойд вернулся, неся холщовую сумку с двумя ручками сомнительного состояния. Там было полно одежды, почти все черного цвета или оттенков фиолетового и синего, настолько близких к черному, что практической разницы не было.
— Но вы никогда не были сестрами, не так ли?
— Просто коллеги, — сказала Оже. — Теперь оставайтесь на месте и пните сумку в мою сторону. — Он подчинился. — Это хорошо. — Она подняла ее, взявшись за обе ручки одной рукой. — Поблагодарите за это свою девушку. Я знаю, что она была не в восторге от того, что одолжила мне свою одежду, но в конце концов все это того стоит. — Она продолжала целиться из пистолета во Флойда. — Мне жаль, что все так получилось. Я надеюсь, что у всех вас все сложится.
— Почему вы не можете просто рассказать мне все, что знаете, и позволить мне быть судьей? — спросил Флойд.
— Потому что я не настолько жестока. — Оже начала пятиться к лифту. — Ладно, вот в чем дело: я сейчас ухожу и не хочу, чтобы кто-нибудь следил за мной. Это понятно?
— Понятно, — сказал Флойд.
Оже вошла в кабину лифта, бросила сумку рядом с собой и закрыла решетчатую дверь. — На этот раз никаких смешных трюков по пути вниз, хорошо?
— Никаких смешных трюков.
— Хорошо. — Она нажала на нижнюю из медных кнопок. — Я говорила это раньше, но повторю еще раз: мне было приятно заниматься делом.
Лифт начал снижаться.
— Подождите, — позвал Флойд, его голос почти утонул в воющем грохоте лифта. — Что вы имели в виду, сказав "не настолько жестока"?
— Я имела в виду именно то, что сказала, — ответила Оже. — Прощайте, Уэнделл. Я надеюсь, что у вас будет долгая и полноценная жизнь.
ДВАДЦАТЬ
Оже поймала такси на бульваре Сен-Жермен. К тому времени она сменила свое разорванное и измазанное грязью пальто на черную куртку до бедер и шляпу в тон, низко надвинутую, чтобы скрыть грязное лицо и волосы. Она не выдержала бы пристального осмотра, но в сумерках позднего вечера преображение было адекватным.
— Северный вокзал, — сказала она водителю, прежде чем показать ему документы, которые ей понадобятся, чтобы пересечь реку. — Пожалуйста, как можно быстрее.
Водитель проворчал что-то насчет того, что он не чудотворец, но очень скоро они пересекли реку и уже петляли по узким улочкам Марэ, уворачиваясь от густеющих потоков субботнего транспорта. Оже почувствовала абсолютную усталость, нависшую над ней, как осыпающаяся пропасть, готовая обрушиться и раздавить ее в любой момент. Она прислонилась щекой к дребезжащему окну такси и затуманенными глазами смотрела, как мимо проносятся огни магазинов, неоновые вывески и автомобили в красных, белых, холодно-синих и золотых тонах. Город выглядел таким же неприкасаемым и нереальным, как голограмма; такая же хрупкая, как стекло, к которому она прислонилась. Ей очень хотелось думать об этом именно так. Ничто из этого не имело значения, сказала она себе: ничто из того, что произошло здесь, не могло иметь никаких последствий для ее жизни там, в Тэнглвуде. Не было никакой необходимости продолжать расследование, начатое Сьюзен Уайт, поскольку ничто из того, что выяснилось в результате этого расследования, не могло повлиять на существование Оже дома. Даже если бы здесь действительно произошло что-то ужасное (а она не могла отделаться от ощущения, что что-то ужасное действительно должно было произойти), то это было бы не более трагично, чем сожжение книги или, в худшем случае, библиотеки книг. Возможно, E2 и потеряна, но месяц назад она даже не знала о ее существовании. Все и вся, кого она действительно знала, остались бы неизменными, и в течение нескольких месяцев обычная рутина ее жизни, с ее приливами и отливами повседневного давления и кризисов, превратила бы эти воспоминания в тонкую, похожую на сон пасту. И дело было не в том, что все из E2 было бы потеряно навсегда, если бы случилось что-то плохое, поскольку многое, несомненно, уже было извлечено из документов, которые были контрабандой доставлены обратно в Отдел древностей. И хотя она испытывала некоторую симпатию к людям, запертым в E2, хитрость заключалась в том, чтобы помнить, что на самом деле они были вовсе не людьми, а отброшенными тенями жизней, которые уже были прожиты 300 лет назад. Испытывать жалость к ним было бы все равно что испытывать жалость к изображениям на горящей фотографии.
Оже чувствовала, что ее решимость тает с каждой минутой. Она не хотела садиться на ночной поезд до Берлина, не тогда, когда был гораздо более простой вариант — остаться в Париже и дождаться возвращения корабля. Ее послали сюда выполнить работу, и она сделала это в меру своих возможностей. Никто не смог бы винить ее, если бы она сейчас остановилась и думала только о своем собственном спасении.
Такси замедлило ход и остановилось на привокзальной площади, его двигатель все еще работал, пока водитель ждал оплаты. На мгновение Оже не могла пошевелиться, застыв в нерешительности. Она подумала о том, чтобы попросить водителя развернуться и отвезти ее в другой отель где-нибудь в другом районе города, где Флойду и остальным не пришло бы в голову искать ее. Или же она могла бы осуществить свой план, пойти на вокзал и сесть на поезд до Берлина, тем самым направляясь вглубь Европы и вглубь E2. От одной мысли о поездке на поезде у нее в горле встал комок, как будто ее попросили подойти поближе к краю чего-то высокого, от чего у нее закружилась голова. Ее не готовили к такой миссии. Калискан заставил ее — едва-едва — вызволить документы, но не углубляться в E2. Конечно, были и другие люди, которые были более квалифицированы для этого, чем она...
Мысль о том, что это может быть правдой, ужалила ее, как удар плети.
Ты можешь это сделать, сказала она себе, повторяя это как молитву.
Водитель повернулся на своем сиденье лицом к ней, волосы на его шее встали дыбом из-за воротника рубашки. Ему было все равно, сколько времени это займет. Счетчик все еще работал.
— Вот, — сказала Оже, протягивая ему несколько банкнот. — Сдачу оставьте себе.
Минуту спустя она была под железным и стеклянным сводом вокзала и искала билетную кассу. Платформы кишели путешественниками, они толкались и кружили друг вокруг друга, как стая серых пчел, каждый знал свою миссию и совершенно не обращал внимания ни на кого другого. За ними, нетерпеливо фыркая, ждали поезда, поднимая к крыше столбы белого пара. Пока она смотрела, выехал спальный вагон, направляясь в Мюнхен, Вену или какой-нибудь другой город, еще более погруженный в европейскую ночь. Его красный задний фонарь пролил кровь на полированные поверхности рельсов.
Сначала о главном. Оже нашла билетную кассу и с облегчением увидела, что очередь на международные рейсы была намного короче, чем у других. Она уже поклялась, что если в ночном поезде не останется мест, то она просто сядет в него и будет отстаивать свою правоту позже. Взяточничество всегда было возможным вариантом, как и воровство. Но на семичасовой поезд все еще оставались свободные диванчики — позже, чем ей хотелось бы, но лучше, чем ничего.
Она протянула деньги, кассирша и глазом не моргнула, увидев ее почерневшие руки и покрытые коркой грязи ногти. Она вообразила, что клерки научились не моргать глазом при виде многих вещей.
— Какая платформа? — спросила она. Служащая сказала ей об этом, также предупредив, что поезд будет готов к посадке только за тридцать минут до отправления.
Таким образом, у нее оставался почти час, прежде чем она сможет сесть в поезд. Первые двадцать минут этого времени она потратила на то, чтобы найти женский туалет и, насколько могла, устранить грязь и повреждения, которые она получила в туннеле. К тому времени, как она закончила, кусок карболового мыла почернел, и раковина выглядела так, словно ей пользовалась группа шахтеров после смены в шахте. Но она снова выглядела и чувствовала себя человеком, и к тому времени, когда она переоделась в одежду Греты, запихнув свою собственную грязную и порванную одежду обратно в сумку, она также начала чувствовать, что вероятность ее узнавания снизилась. Поскольку до отправления поезда еще оставалось время, Оже испытала искушение совсем покинуть вокзал, чтобы найти относительную анонимность в местном бистро или пивном ресторане. Она ничего не ела с самого завтрака, и голод начал одолевать ее. Но она знала, что если покинет Северный вокзал, у нее может не хватить смелости вернуться, сколько бы денег она ни потратила на билет. Вместо этого она остановила свой выбор на ресторане внутри вокзала и в его зеркальном лабиринте интерьера нашла уединенную кабинку, откуда могла наблюдать за тем, кто приходил и уходил, не будучи сама объектом внимания. Она заказала сэндвич и бокал вина и пожелала, чтобы стрелки на ресторанных часах повернулись к половине седьмого.
