Гренадеры. Кинуть снаряд из движущейся повозки, через ограду, не так-то просто. Но знаток этого искусства у нас на примете уже есть: Моти Бенни, обиженный вояка-отставник. Он же непризнанное светило в области химии. Добытчик разных товаров, многолетний доброхот многих наших подследственных механиков.
На Мельницах его ждут. На квартире у Тачи тоже. И в Мастерских. И в Народном театре. И еще по четырем адресам, включая здешний. Потому что не понимаю я теперь, как Первая лечебница сумеет оказаться не завязанной в это дело.
Повозку, подходящую по приметам, рано утром нашли. Брошена была на Приморской дороге, за городом, без коней. Видимо, ездоки их в поводу увели или уехали верхами.
Записан этот возок за Сельскохозяйственной гильдией. Вверен в долгосрочное пользование некому Ручи Калле. Мохноногу, огороднику из поселка Яблочного за восточной окраиной. Я уж готов был услышать, что никакого Ручи в Яблочном нету и не было — как Венко Луппи среди тепловиков. В доме действительно пусто. Следов подпольного химического производства не обнаружено. Однако сам Ручи существует. Двадцать третьего числа сего месяца поранил ногу при работе в саду, по знакомству был устроен на излечение в Первую Ларбарскую. К доктору Чиллу Пулли.
Кабинет профессора Мумлачи находится на втором этаже, в самом конце коридора. Другого бы посетителя остановили еще на входе: куда ж это Вы, милейший, — в Хирургию да в верхней одежде, да в сапогах? А Мэнгри вот препятствовать не решились. И не потому, что стражничий сотник. Слишком грозен нынче вид у господина Барданга.
Из дверей с надписью "Перевязочная" высовывается румяная девичья мордашка в зеленой косынке. Дожидается, когда Мэнгри поравняется с ней:
— Господин сотник, спасибо Вам за нашего Талдина!
О пользе хмельных возлияний. Вместе с пострадавшими вчера увезли было и врача, который им помогал. Как этот доктор оказался на Канатной — говорит, что случайно. "Шел домой, увидал над крышами зарево... И исполнил свой долг. А личность мою, если нужно, подтвердит господин сыскной сотник, имени не знаю, восточный такой человек. Потому что мы с ним за полтора часа до пожара вместе выпивали. В гостях у Магго. Как, вы не знаете мастершу Магго? А еще лекарями называетесь..." Одного не понимаю: с чего он решил, будто я помню, как его мне назвали? Но я подтвердил. Зря, как вижу.
После недолгого разговора с профессором сотника провожают в одну из палат. Раненный мохноног там и вправду лежит. Один. Требование Короны — перевести его в отдельное помещение. Называет себя: Ручи Калле, огородник. На вопросы отвечает с готовностью. Применительно к мохноногу это значит — не дожидаясь, пока Корона спросит что-то сверх данных из гильдейского удостоверения.
— Мягкотелые, господин сотник. Мы их устрицами и не называем никогда. Почему — спросите? Так потому что они виноградные улитки. Сухопутные, так сказать. "Мягкотелые по-восточному". Заметьте — ни слова лжи. Яблочный — он же к востоку от Ларбара.
— За Вами числится возок. Грузовой, трехдверный, выкрашен черным. Колеса окованы. Две лошади: гнедой масти, гривы стриженные. Так?
— Изымете? Но ведь ничего ж противозаконного, господин мой. Ну сами посудите: наши-то виноградные морских чем хуже? Это ж если только кто понимает. Так он там и покупать не станет. Вот Вы! Вы же — понимаете. Вы же — не станете? А остальным — не все ли равно? Природное продовольствие, никакой отравы.
— Уважаемый Ручи Калле, Вы задержаны Королевской Стражей Приморья по делу о взрыве на Канатной улице двадцать шестого числа месяца Целительницы сего года. Подрывники приехали на Вашей повозке. Обычно Вы ею правите сами?
— А что с лошадьми?
— Пока не ясно. Извольте отвечать на вопрос.
— Бывает, что и да. Или Ча. А как это — "не ясно"? И еще — это даже по документам видно — двадцать шестого я ими править никак не мог. Ну сами посудите: я — и Крамола?
— Кто такой Ча?
— Так работник мой. По найму. Ну, то есть, по договоренности. С лета еще.
— Полное имя, прозвание, племя, возраст, приметы.
— Да эх, господин мой, прозвание... Лунча — это имя. Я ж объясняю: по договоренности. Значит, бумаг не спрашивал. Вы ж вообразите: ведь как хорошо, когда у каждого будет причина помолчать. Ну, молодой по-вашему. Человек. Дюжий такой мальчик, расторопный. Волосы цвета репы поспевшей. На баллуского усача похож. Только без усов и бороды... Ну знаете же — собаки такой породы. Вам собака не нужна? Для розыска. След умеет брать.
— А собак вы из кого растите — из крыс амбарных?
— Из щенков. Но Вы — зря Вы так. Крыса ведь — умнейшее животное.
— Одежда какая у Вашего работника на это время года?
— Теплая. Я ему фуфайку подарил. Но еще плащ клеенчатый есть. Сапоги тоже.
— Шапка?
— Есть. Камбуранка. Еще он шляпу носит. Когда к зазнобе своей идет. В город. Но тут я Вам скажу: видел я эту зазнобу. Страмота — да и только. Вот у нее — да! И усы, и борода — все на месте.
Сотник достает из сумки листок с набросками. Несколько разных человеческих лиц:
— Тут Вам никто не знаком?
— Она! То есть, пожалуй, он. Зазноба.
Мастер Тачи из Механических Мастерских. Зарисован по описаниям гильдейских товарищей.
Батрак Лунча условно подходит под описание нашего возницы. Двое в повозке — друг его Тачи и кто-то еще. Возможно, Моти.
Больничное начальство под свою ответственность заявляет: недужный Ручи с тех пор, как поступил сюда, лечебницы не покидал.
— Где Вы видели Вашего работника с его приятелем?
— Около Восточного вокзала. Лунча у меня отпросился, как товар разгрузил. Правлю домой сам, у переезда вижу — эта парочка.
— А почему Вы решили, что этот парень и есть "зазноба"?
— А Ча говорил, что к ней пойдет. Ну а еще не скажу, что они в обнимку стояли, но уж голова к голове — точно.
— Не знаете, где "зазноба" живет?
— А откуда? Я ж с ним не беседовал, только видел. Но в городе, наверное. Лунча тоже все в город перебраться думает. Кстати, а сам-то он — где?
— В розыске. Чем скорее отыщется, тем лучше для Вас.
— Ага, понимаю. Лошадок, значит, он свел. Развелось, однако, жулья!
Огороднику предлагается еще один рисунок:
— Вот эта особа Вам не знакома?
— Мохноног. Вы не обижайтесь, господин сотник: сразу видно, что люди рисовали. Как если бы Вам предложили опознать личность, которую Вы только при чародейском свете видели, да и то слабеньком. Или наоборот, очень резком... Нет, этого мастера я не знаю.
Почти в точку. Рисовал Моти Бенни художник из ОО, глядя в хрусталь через плечо кудесника-ясновидца. Засекли мохнонога в утреннем тумане, где-то в полях. Что и неудивительно, раз повозку бросили за городом. Лошадей рядом не было. Направлялся Моти в Ларбар или от Ларбара — непонятно.
Увидеть таким же способом механика Тачи и возницу не удалось.
* * *
78.
За четыре дня до Новогодия, четыре часа дня.
Западный берег, Училищная часть. Первая Ларбарская городская лечебница.
Чабир Чанчибар, дневной ординатор Четвертого хирургического отделения.
Дангман Чамианг, дежурный ординатор Третьего хирургического отделения.
Рабочий день мастера Чанчибара уже с полчаса как закончен. Недужные прооперированы, записи в тетрадях сделаны, и даже балахон повешен в шкаф. А доктор все не уходит. На рабочем столе — самом дальнем от окна — раскрыты "Очерки военно-полевой хирургии" мастера Ичаварры. Только читать что-то не хочется. И кофея больше не хочется — одиннадцать чашек уже выпито за день. Но кофейник на спиртовке все равно греется. Может, хоть дежурному лекарю пригодится. Если у того, конечно, проснется совесть, и он изволит наконец заглянуть в Четвертую хирургию.
Дежурит сегодня, разумеется, Дани. Кого другого Чабир бы не стал дожидаться. И тревожиться бы не стал. А этот... Мало ему давешнего безобразия, учиненного со Стражей, он еще и опаздывать взялся. А то и вовсе на работу не приходить — все равно уволят! Мастер Чанчибар подождет еще с четверть часа. А после — придется идти искать.
"...ибо в рыхлой клетчатке подгрудного пространства могут встречаться лимфатические железы, находящиеся на пути иногда проходящих здесь лимфатических сосудов, и железы эти могут дать начало аденофлегмоне под грудной мышцей."
— Чабир, а Чабир? Сознайся: это — ты?
Доктор Чамианг остановился в дверях. Глядит проницательно.
— Что — я?
— Таве в глаз — ты заехал?
— С чего?
— Не скромничай, друг мой. Видна рука мастера.
Мастер Дангман закрывает за собой дверь. Подходит ближе и усаживается прямо на стол:
— Я уже час, как здесь. Захожу в ОТБ за кофеем. Там — Харрунга. Сидит, ложку мою к щеке прижимает. Я даже забирать ее не стал — ему нужнее. Ну и что? Где вчера был Харрунга? В гостях у Магго, вместе с тобой. Много ли требуется воображения, чтобы понять, с кем он там подрался?
— Ну?
— Что "ну"? Не с Талдином же! Талдина вчера за другое замели, говорят. За отвагу на пожаре. Нет, право слово, я не понимаю нашу Корону. Меня вот тоже — ни за что ни про что. Добро бы я еще что-то сделал. Но я же не делал ничего! Ты слышишь, Чабир? Ни-че-го! Ну ладно там взыскание за пьянку, за безобразие, за какой-нибудь проступок.
— Не оказал содействия.
— Пытался не оказать. А Талдин вот оказал — и что? Или, ты думаешь, он из-за меня пострадал? Но ты ведь так не думаешь, правда?
— Угу.
— Тогда возвращаемся к мастеру Харрунге. Так за что, ты сказал, ты его стукнул?
— У него не спрашивал?
— Да как же не спросить! Только Тава говорит, что не помнит. И я ему верю почему-то. Но ты-то — должен помнить, а?
— Просил.
— Ага. Так и сказал: "Чабир! Дружище! Дай мне, пожалуйста, по морде. Лучше — вот сюда и сюда...".
— Угу. "Раз меня тут никто не любит...Да и за что меня любить?".
— Но это же гнусная ложь!
— Ложь. Его, не моя.
— Чабир, но когда тебе так говорят, надо же немедленно начать объяснять человеку, что ты его любишь. За то-то и сё-то. Как можно подробнее и дольше. Лучше даже по пунктам.
— Я объяснил. Действием.
— Что? Неужели единственное, что ты любишь в Харрунге, — это умение держать удар? Но ведь это дурно, друг мой. Дурно и явно недостаточно.
— Пойти добавить?
— Вот кто ему добавит — так это мастерша Харрунга. Ночевал он, как я понимаю, у тебя?
— Угу.
По лицу Чабира видно, что на Харрунгу он давно уже не сердится. Да и когда это мастер Чанчибар сердился на тех, кому оказывает гостеприимство? Доктор Дангман знает об этом не понаслышке.
— Можно подумать, Таву любить не за что. Да хотя бы за одно то, что он в любви этой твоей нуждается. И не скрывает, как некоторые. Он вообще ничего не скрывает. И что ни делает — все с душой. И выпивает, и работает. Приятно.
— Ты его — за это?
— Ну да. А еще за то, что нам с ним разные женщины нравятся. В смысле — не одни и те же. А значит, никто не обижен, и все вниманием охвачены. Разве это не замечательно?
— Угу. Каждая женщина имеет право на счастье?
— Именно. Но речь сейчас не об этом. Сам-то ты из-за чего расстроился?
Мастер Чанчибар захлопывает книгу, поглядывает на приятеля снизу вверх. Когда болтаешь по пустякам — можно делать вид, что читаешь. Но теперь разговор становится серьезным. Для орка Чабира — очень серьезным.
— Не дотянул. Значит — предал.
— Барышню Магго. Чего-то важного для нее не сделал. А что ей, собственно, нужно-то было? Ты это понял? Ей зачем-то в тюрьму очень надобно. Вот ты ей в этом готов способствовать?
— В рабы отдать. Хорошего человека. Не могу.
— Значит, есть все-таки предел? Обругать хорошего человека — можно, по роже заехать — пожалуйста, а тут — нельзя?
— И что теперь? Мать смирилась.
— "Отдать"? Отдать можно кого-то, кто тебе уже принадлежит. А с чего ты взял, что это так? Всею силой собственной любви живое существо не присвоишь. И очень хорошо на самом деле, что это так. Иначе я бы уже был раб не то что дюжины господ, а половины Ларбара.
* * *
79.
За четыре дня до Новогодия, около семи часов вечера.
Западный берег, Коронная часть. Квартира госпожи Маррбери на Диневанской улице, 7.
Боярышня Маррбери, хозяйка.
Благородный Таррига Винначи, гость.
Дунга Гидачи, десятник Сыскного отдела Старо-гаванского участка Стражи.
Стражники из Коронного участка.
Мэйанские граждане, чьи отношения с законностью небезупречны, по театрам не ходят. Балаган — развлечение, угодное Судии. Если совесть нечиста — покарает или обличит устами своих служителей. "Ты! Предатель рабочего дела!" — взвоет с помоста праведный дух... Можно подумать, божья кара в другом месте не настигнет.
Божья кара. Отчего-то Судия не торопится наказывать истинно виновных. Мардарри, которого больше нет, Гирри... А Тачи еще жив? Вы уверены, что жив. Свидетельство тому — вчерашний взрыв. И что теперь будет с Вами?
Если кто-нибудь думает, что после утренних вестей Вы застрелитесь или, к примеру, отравитесь — так напрасно. Не станете Вы стреляться. В лучшем вкусе мэйанского Семибожия поедете в театр. С доброю своею подругой, госпожою Маррбери.
Речная лилия в темно-каштановых волосах. Очень немногие знают, сколько ухищрений затрачено на то, чтобы скрыть седину. Платье цвета топленого молока вышито золотом. Ах, как бы блистала нынче вечером госпожа Маррбери в театральной зале, когда бы не уснула внезапно. Вот так — прямо на полу, спиною к зеркалу, опершись на скамеечку.
Все, Таррига, можете отпускать кучера. Покуда Вы ходили вызывать экипаж, дама успела приложиться к бутылке. Кажется, уже третьей по счету за сегодняшний день. И что с ней — такою — прикажете делать?
Будь вы любовниками, как поговаривают некоторые злые языки, — Вы раздели бы ее, уложили в постель. Может быть, так и поступить? Едва ли боярышня припомнит наутро, как оказалась в кровати. Или встряхнуть как следует, отхлопать по щекам, приводя если не в чувства, так хоть в сознание? Тоже не годится...
А ведь четверть часа назад еще была ничего. Разве что слегка во хмелю — но это как раз обычно. Не хватает только, чтоб с госпожой Маррбери удар случился. Нет, господин Винначи, Вы прямо-таки счастливец!
Запойного порошка в доме нет. Или запасы надежно спрятаны. Напоить водою с лимонным соком? Это если госпожа сможет пить. И хорошо бы, чтоб еще лимон в доме отыскался. А если вправду удар? Вы ведь ни разу не видели, как это случается. Как понять — спит человек или в обмороке? Может, за лекарем лучше послать? Ну и кого Вы пошлете, если прислугу она отпустила еще с утра? Дворника? А лекарь придет и опять заявит, что госпожа Маррбери всего-навсего безобразно пьяна. Так что погодите уж Вы с лекарем...
