Он чувствовал за собой силу, даже сам в свое время с этой силой столкнулся, и решил для себя, что ей стоит служить. Это не была сила чьих то рук, или отточенного интеллекта, и не сила мощного дара, или тайного знания. Он чувствовал за своей спиной силу совсем другого рода. Силу организации. Именно она делает тысячу пигмеев сильнее одного титана. Она почти непреодолима. Она, как змей из сказок может отращивать отрубленные головы, а потерю рук, или пальцев даже не замечает. Это чудовище действительно непобедимое, и в отличие от сказочного змея реальное. Оно часто вылупляется на свет из яйца добрых намерений и необходимости, но, взрослея, покрываясь матерой броней честолюбивых устремлений, само пожирает такие яйца. И нет для него пищи желанней.

Чудовище толкало сейчас грязно-серого между лопаток узловатым пальцем, заставляя говорить гордо и высокомерно.

-Нет, не по душе,— сказал Сетро.

Фолт внимательно прислушивался к разговору, и видимо ему не нравилось, к чему этот разговор ведет. Он покинул свое ложе в умятой траве, подобрался к грязно-серому, и зашептал ему на ухо. Третий, чей облик напоминал благородного флибустьера, хранил молчание, лишь чуть заметно кривил губы в усмешке.

Серый выслушал Фолта, склонив в его сторону голову, еще раз искоса глянул на Сетро, и зашел с бубновой девятки.

-Ну так и иди себе, куда собирался,— сказал он.

-Мы пойдем истоком,— сказал Сетро.

Грязно-серый не ответил. Флибустьер сбросил на девятку пятерку, но серый медлил со следующим ходом. Сосредоточено изучал карты. Сетро услышал, как за спиной масляно щелкнул затвор карабина. Болич готов к неприятностям. Стоит сейчас в отдалении, держа оружие, и если в движениях сборщиков пошлины промелькнет угроза, карабин взлетит к плечу, и юркая пуля, хоть она и дура, найдет себе цель. Ей не нужно для этого ума.

-Ну и иди себе,— сказал грязно-серый.— Тут говорят, ты могуч, не знаю, не мое дело проверять. Я тут плату собираю. Но ты учти, барон узнает все.

-И прекрасно,— сказал Сетро.— И еще передай ему, что я, Сетро, огненный маг оскорблен им. Если он отважится выйти на поединок со мной, я его убью. Если он струсит, я все равно доберусь до него, но тогда у него не будет шанса умереть благородно.

-Передать я передам,— сказал грязно-серый.— А не страшно тебе так говорить?— заскорузлый палец чудовища снова подтолкнул его в спину.

-Тебя как зовут?— спросил Сетро.

-Отом.

-Мне не страшно, Отом.

Сетро показал ему ладонь, сложенную ковшиком, и слегка качнул ее. Ладонь тут же наполнилась огнем, словно жидким расплавом. Миг, и пламя как вода стекло с руки в траву. По нижним, засохшим веточкам полыни побежали рыжие язычки.

-Ой, ой,— сказал, скривившись Отом, на всякий случай отодвигая ногу подальше, от места, куда падал жидкий огонь.— Напугал. Я же сказал, иди куда хочешь. Мне плевать. Нарушители не моя забота. Я плату собираю. А барону все передам, не сомневайся.

-Хорошо, что мы поняли друг друга,— сказал Сетро, и стряхнул последние капли огня с ладони.

-Поняли, поняли. До встречи,— сказал Отом, затаптывая слишком близко подбирающиеся к нему огоньки.

Сетро повернулся и направился к своим. Он не опасался, что его ударят в спину. Болич стоял неподалеку, и зорко следил за всем происходящим.

С верхов, с окутанного туманом и грозовыми тучами олимпа власти, громом докатилось грозное распоряжение: принять меры, активизировать работу, углубить и обеспечить. Подобные циркуляры, камнепадом сыплются с Олимпа чуть не каждую неделю. Этот оказался весомее прочих, благодаря показанному по местному телевидению сюжету, кроме того, он предлагал принять все меры для скорейшего раскрытия преступления, и наказать виновных. Начальнику областного УВД, строго поставили на вид, а дело взяла на контроль областная прокуратура. Ей не привыкать, у нее на контроле болталась целая связка подобных инцидентов.

В ответ, на Олимп стаей ласточек взлетела пухлая пачка отчетов, о том, что меры приняты, работа активизирована, все, что можно углублено и обеспечено. Это означало, что начальник зеленоморского УВД матерно выругался, патруль, обходивший прежде парк и стихийный рынок у автовокзала, получил команду заворачивать и на пляж, а в вечернее и ночное время на набережной появлялся и стоял подолгу милицейский уазик, в котором старшина и трое сержантов слушали радио и поедали хот-доги, слизывая с пальцев потеки кетчупа. Между собой они ругали бандитов, которым приспичило устраивать "разборки" в самом центре курортного городка, будто не существует рядом уютной лесополосы, традиционно, еще с начала гремящих девяностых, используемой для этих целей.

Прошла неделя, городок забыл о происшествии, только среди мальчишек еще обменивались на жвачки латунные гильзы (автоматная за два баблгама, пистолетная за пять), и пятно жирной копоти на асфальте, ждало, когда его смоет весенними дождями.

Сегодня уазик появился после шести. Давно стемнело. Машина приткнулась у круглой каменной чаши неработающего по зимнему времени фонтана, и застыла там. Иной раз Никита Москалев, заглядывая за угол, видел за темными стеклами вспыхивающие огоньки сигарет. Он завидовал ментам.

Им было там тепло, в машине. Они могли не экономить казенное горючее, гонять печку, слушать приглушенную попсу по радио, может быть, даже развлекались, разливая по пластиковым стаканчикам литровку. Никита же стоял на серьезном декабрьском ветру, пряча щеки в воротник куртки. Температура, днем державшаяся около нуля, к вечеру уверенно падала, мороз пощипывал в носу, десять с минусом, не меньше. Ветер свирепствовал, таскал по небу рваную вату серых туч, меж которыми поплавком металась обгрызенная луна. Задувало и сверху, и снизу. Все, что Никита мог сделать, это спрятаться за толстой колонной, одной из тех, на которых словно избушка Бабы Яги возвышался над набережной ресторан ''Девятый Вал''. Иногда он совершал подвиг, вытаскивал из кармана левую руку, и смотрел на часы. Ветер тут же вцеплялся в оголенное запястье, грыз ледяными зубами.

До черного четверга, дежурство на набережной было чем-то вроде "папиной" блажи. Ходили туда неохотно, правдами и не правдами стараясь обмазаться. В мистического гостя с мечем, что должен возникнуть на берегу, никто не верил, кое-кто позволял себе высказываться о психическом здоровье ''папы''. Но "папа" был строг и непреклонен, манкировать нелепым дежурством было себе дороже, конечно большую часть времени пацаны проводили в кафешках, нежели бесцельно глядя на берег.

В один день все изменилось. Гость объявился. Он оказался похож на свое описание как фотокарточка, вроде бы видели у него и меч. В результате погиб Филин, еще двое сильно обгорели, когда взорвался микроавтобус. Гость ушел.

Такого щелчка по носу Виктор Борисович не получал давно. Кто-то даже сказал Никите, что в тех кругах, где вращаются подобные ''папе'' птицы, некто молодой да ранний, осмелился выразить Борисычу сочувствие. Никита был далек от той кухни, но и он понимал, что такой намек может стать сигналом для своры — ату! И если борзых поддержат легавые, то Борисыч может не устоять.

Большинство тех, кто кормился под сенью "папиного" крыла, о такой глубокой политике не думали, им просто хотелось посчитаться, окончательно зарамсить вопрос, что бы никто, никогда не вспоминал, как один единственный лох, обидел десятерых ''папиных'' бойцов.

Борисыч обещал, что случай представится, что гость непременно повторит визит, и теперь в его словах никто не сомневался ни на грамм. Число бойцов на набережной увеличили вдвое. Хотели больше, но из-за ментов, не решились. Три десятка молодых и крепких парней, день и ночь трущихся на набережной, обязательно наведут ментовское начальство на правильные мысли. А в данном вопросе ментам и Борисычу не прийти к общему знаменателю. УВД не против, если люди будут решать свои проблемы доступными им средствами, но только не в центре города. Сегодня стрельба на набережной, завтра уличные бои?

Именно для того, чтобы не смущать служивых, Никита мерз на ветру. Один как перст, и без оружия, с мобильником в кармане. Четверо ждут звонка в круглосуточной игорной забегаловке. Остальные, те, что сидят в машинах — вокруг парка, и на стоянке пансионата, и те, что отдыхают в съемной хате, в шести минутах езды, все они подоспеют следом, чтобы дожать, и подвести черту.

Никита снова поглядел на часы. Время стало тягучим, вязким, как смола, и стрелки увязли в нем. Только пятнадцать минут прошло, с прошлого раза. Он снова вперил глаза в темноту, нарезанную уличными фонарями на ломти. Пусто. Волны налетают из темноты, грызут мерзлый песок. Откуковать еще час десять, и в тепло, на квартиру, пиво пить. Да какое к свиньям пиво, горячего чаю, побольше, и послаще. Водку нельзя. За водку Колян кастрирует без наркоза. Борисыч до сих пор уверен, что лажа вышла из-за того, что бойцы либо от рождения не умеют стрелять, либо нарезались так, что мушка двоилась. Команду Мухомора теперь усиленно гноили в тире, к дежурству больше не допуская, и хотя результаты они показывали вполне приличные, прощение им пока не светило. Видимо только, когда Гость, раскинув руки, свалится на песок, "папа" отойдет сердцем.

Сам Никита попал в засаду как раз за меткость. Мастера по пулевой он получил еще в те годы, когда на шестой части суши простирался единый могучий. Успел даже ненадолго стать знаменитостью, на международной спартакиаде, в Белграде. Надеялся уже на олимпийскую сборную, но не вышло. Потом и вовсе пришлось бросить спорт. А привычка к безбедной жизни осталась... Так и попал Никита Москалев в бандиты.

Он до сих пор относился к оружию, в первую очередь, как к спортивному снаряду, а уж потом, как средству убийства, и вот, поди ж ты, сейчас без волыны чувствовал неуверенность в себе. Что ни говори, а если настолько не повезет, что на его вахту выпадет визит Гостя, он первым должен будет его встретить. В прошлый раз был первым Филин. Хоронили его в закрытом гробу.

Но может быть вариант и похуже. Это если Гость появится, а Москалев его проморгает. В такую погоду это не трудно. Никита был уверен — такого зевка ''папа'' не простит. Тогда лучше сразу с пляжа на вокзал, без чемодана в Забайкалье. Осесть лесником в Нижнеангарске.

Никита закурил, уже третью за час, и снова окинул берег взыскательным взором.

Поднялась великая степь. Вскипела, забурлила, наполнилась криками людей, задрожала от топота табунов. В тяжкую минуту, колена забыли былую вражду. Гибель грозила всем, и только вместе можно отвратить ее. Так велело слово шаманов и вождей. Первым породил слово Камыюр, которого все давно звали за глаза старым засранцем, а в лицо мудрым. И остальные шаманы, подтвердили его, чего прежде ни разу не случалось. Следом подтвердили слово вожди, и вот небывалое — рядом стоят шатры Фаразов, и гордых Алтадыров, смешались стада Гызухов, и детей Мананаыса, и кровь не пролилась, в скрипе и грохоте прикатило на огромных колесах зимнее городище деревянных людей и подняло стены на виду у храбрых Табарканов, но не летят с них стрелы, и огонь не лижет стены неприступного городища. И всюду тянулись к небу дымы костров, непрерывно спрашивали предков шаманы, и предки благоволили, приходили в стуке бубнов слова уныния и слова надежды.

Уныние несла тяжелая весть, о том, что лоно Великой Матери осквернено колдунами нечестивцами. Оттого и высохла степь, оскудели от горя сосцы Великой Матери, иссякли соки земли, и гибель стоит на пороге шатров. Даже великое озеро Ун отступило от свои берегов, потеряло половину своей воды, выпитой жадным солнцем, и истомленными ртами людей и скота. Все, что есть живого в степи, стеклось сюда, к его желтым водам, спасаясь от гибели. Шестьдесят шесть родов, пришли, и поставили свои шатры, окружив озеро так, что дикие звери лишь ночами, пугаясь собак, осторожно пробирались меж шатров, чтобы напиться. А люди все приходили. Из дальних кочевий, измученные и полуживые, растеряв скот, забирая кровь у собак и боевых коней, чтобы отдать ее детям, влачились дальние роды к великому озеру Ун, за спасением, за жизнью. И слово шаманов, было верной защитой от врагов, на этом горьком пути.

Была и надежда, для детей Великой Матери. Колдуны, оскорбившие богиню, не ушли далеко. Если напоить землю их кровью, возрадуется Великая Мать, и отвратит гибель от своих детей.

Средь шатров шепотом говорили, что одного из нечестивцев, встретили в степи храбрые Вангаызы, и гнались за ним три дня и три ночи, да упустили, ротозеи. А то уже кончилась бы напасть, и вздохнули бы с облегчением люди и звери. Из-за этого, на Вангаызов поглядывали косо, но не пустить их к воде не могли. Слово шаманов для всех.

Теперь в белом шатре решали вожди и шаманы, где искать проклятых колдунов, как пролить их кровь. И предки шептали шаманам из дымных столбов, под грохот бубнов, идут колдуны, вчетвером, дерзко и богохульно попирают землю. Идут с восхода на закат, и если не перехватить их, долго не утешится Великая Мать.

Лучшие воины всех степных родов, и даже от деревянных людей трое, на быстрых скакунах помчались в степь. Щедро одарило их озеро Ун водой на три дневных перехода, и каждый дал клятву, или убить обидчиков Великой матери, или остаться в траве, желтеть высохшими костями.

-О, бляха, еще трое,— сказал Болич.

Над ковылями, мячиками покачивались головы степняков, в лохматых шапках. Довольно далеко, но глаз стрелка сумел разглядеть.

-Ага, увидели. Один развернулся, удирает,— Болич разглядывал врагов из-под ладони.

За последние три часа, их уже дважды с самоубийственной яростью атаковали небольшие группы всадников, по три — пять человек. Сначала Сетро отогнал настырных туземцев огнем, но сухая степь вспыхнула так охотно и весело, что загасить огонь удалось не сразу. Во второй раз Сет решил довериться Авлу Боличу, и тот споро и решительно, в три выстрела решил проблему.

-Сними того, что удирает,— велел Сетро.

Болич поднял к плечу карабин, ветер далеко разнес грохот выстрела по степи. Одна лохматая шапка пропала с глаз. Следом исчезли и две другие.

-Эти осторожные какие-то,— прокомментировал Болич.— Не кричат, не кидаются, в траву попрятались.

-Плохо,— подал голос пессимист Юко,— сейчас позовут остальных, и накинуться с трех сторон. Могут и стрелами закидать.

Юко шагал замыкающим. Первым Болич, за ним Сетро. Между Сетро и Юко, неугомонная Велка рыскала из стороны в сторону в поисках цветов. Безрезультатно, трава была сухая и ломкая.

-Стрел можешь не бояться,— сказал Сетро.

-Драл я на стрелы, и на все остальное,— сказал Юко, и Велка оглянулась на него с интересом.

-Кто будет ругаться матом, получит кадилом по хлебалу,— бросил через плечо Болич.— Мастер, в двух словах, куда идем? Потом боюсь, времени не будет рассказывать. Я ж... э-э-э, сердцем чую, скоро нас обложат, как бы нам не потеряться.