— Да, — протянул тезка, осмотрев Виктора с разных сторон и подергав дубленку, — что-то я недопетрил. Виктор Сергеевич, ваши предложения.
— Знаете, я тут в цуме китайскую куртку присмотрел... полуспортивную...
— Финскую, — решительно поправил Виктор Марксович.
Он отступил на шаг, на всякий случай еще раз глянул на дубленку, и махнул рукой.
— Снимайте. Нужна финская "Парка" на натуральном меху удлиненная. И чтобы из настоящего "дюпона", черного цвета.
Принесенная финская "аляска" отличалась от изделия китайских товарищей красивыми кожаными нашивками, блестящими карабинчиками и кучей карманов.
— Вот, — резюмировал Виктор Марксович, — вот в ней действительно фигура Делона. И к техасам подходит. Подберите еще к ней черные немецкие зимние ботинки, натуральная кожа и мех, и ушанку из кролика, мех некрашеный. Не нашу.
— Канадская есть из кролика, — подсказал завсклад, — несколько. Мы в Канаду минские трактора поставляем. Тоже вид полувоенной и нашивка на ней круглая.
— А что, советских нет таких? — спросил Виктор, когда они после всех бумажных процедур садились в микроавтобус.
— Есть. Но у вас развалился Союз, и здесь вы должны любить все западное. Как стиляги.
— Но я не стиляга. Я бы и отечественное носил.
— Виктор Сергеевич... Короче, так надо. Понимаете?
— Понимаю, — ответил Виктор, хотя ничего не понимал. — А как же со скромностью? Общественность не осудит?
— Насчет этого не беспокойтесь. Народ от китайского не отличит.
Значит, это все неспроста, подумал Виктор. Нужен определенный прикид. Похоже, готовят к какой-то операции, где одежда должна быть частью легенды. Народ не отличит... А кто отличит? Кто-то из спецов или из-за бугра? Дресс-код, условный знак? А Марксович тоже — видок, как у блатного пацана с Орловской, а в шмутках рубит, как Дом Моделей...
"Циклон", покачиваясь и подпрыгивая на рельсовых ветках, пронизавших пространство складов, как рояльные струны, выкарабкался из лабиринта проездов; спустя несколько минут он затормозил и стал, по расчетам, еще в Фокинке.
— Подождите пару минут...
Марксович толкнул за собой дверь, но слабовато; замок не щелкнул, и дверь немного приоткрылась. Тезка возвращаться не стал.
"Невнимательность? Прокол? Или... Что там, снаружи?"
Виктор осторожно заглянул издали через образовавшуюся щель, стараясь бы то не видным снаружи.
Это был сквер возле депо; он был разбит недавно и невысокие деревца оголенными кронами не закрывали старого здания. Посреди сквера, на небольшом постаменте, стоял зеленый паровоз с тендером. Даже здесь, холодный, с погашенной топкой, он высился над серым потрескавшимся асфальтом, и скрытая мощь веяла от двухметрового цилиндра котла, гордо поднятого над стройным рядом огромных, в высоту потолка маленковской квартиры, колес и стальных мускулов движения. Тонкая белая линия площадки на высоте в два человеческих роста уходила вдаль, обрываясь у будки, которая казалась на этом гиганте такой маленькой и скромной. Было в этой машине что-то от пропорций античных храмов.
"Пассажирский "ИС"... Ну и красавец! А в нашей реальности единицы сохранились".
Спина Виктора Марксовича показалась у монумента; минуту он неподвижно стоял, потом, повернувшись, поспешил обратно.
— Классный памятник, — не выдержал Виктор, когда тезка захлопнул дверь, и они снова куда-то порулили. — У нас такого нет.
— Отец помощником работал. Крушение было...
— Понятно...
Со станции долетел электровозный гудок — ровный, басовитый сигнал машины в несколько тысяч сил. Казалось, локомотивная бригада телепатически-незримо услышала их разговор и салютовала ушедшим, всем, кто своим здоровьем и жизнью поднял этот край из руин и довел до точки нового взлета.
5. Заложник без права выкупа.
На углу перед коопторговским подвалом стояла гипсовая скульптура из детства. Взрослый и какой-то мальчик. Виктор только сейчас обратил на нее внимание.
Из машины его высадили на Комсомольской, в проезде между довоенным домом и будущим сквером Морозова. В полусотне шагов — сберкасса. Та самая сберкасса, куда в альтернативном пятьдесят восьмом поспешил часовщик, чтобы заложить в МГБ о подозрительном "Ориенте".
Сберкасса показалась мелкой и зачуханной. Барьерчик, на окнах — решетки, на стенах — плакаты с призывами хранить деньги, покупать трехпроцентный займ и брать кредиты. Старый стол с бланками извещений и перьевыми ручками у старой эбонитовой чернильницы. На стене — здоровые часы с боем.
Виктор подошел к барьеру и, не зная, что собственно делать, подал паспорт. Девушка молча встала и через минуту вернулась, протянув Виктору его паспорт и серую книжечку со счетом в восемь тысяч пятьсот сорок два рубля. Несколько месячных зарплат, подумал Виктор, здесь явно привычное дело.
Стараясь не посадить кляксу, он аккуратно расписался в получении ученическим пером, воткнутым в солидную, сталинских времен, вставочку из бронестекла, и хотел уже выйти на свежий воздух, но спохватился.
— Скажите, могу я погасить кредит со счета?
— Какой кредит?
Виктор подал бумаги за радиолу — после кражи из камеры хранения он таскал финансовые документы с собой.
— Сколько хотите перечислять?
— Весь остаток.
Государство зря платить не будет, думал он, шагая знакомой дорогой к вокзалу, а в этом по-американски расчетливом и прижимистом СССР — тем более. Даже если полагать, что это вознаграждение за возможно спасенные детские жизни, пойманных шпионов и выданную нацистскую преступницу. Здесь награждают публично, чтобы Родина знала героев. Или — по результатам предварительного торга. Как на продажного, на него здесь не смотрят, подумал Виктор, и это как раз очень хорошо. Значит, это что-то вроде командировочных, подотчета. И еще — нет никаких гарантий, что у БНД здесь нет другой агентуры. Например, подстраховать того же Альтеншлоссера, он у немцев из вербованных, а не из проверенных и воспитанных агентов. Что они могут сделать? Самое простое — захватить Соню и шантажировать. Требуя не заявлять о похищении. Тупо, конечно, сейчас это штамп любого криминального сериала. А почему они должны что-то изобретать? Да и для СССР конца шестидесятых заложники — новинка, редкость...
Мимо, в сторону Орджоникидзеграда, с фырканьем проехала зековская машина. Обычный бортовой "газон" с погруженным в кузов оцинкованным коробом, у выходного проема перед решетчатой дверью — пара часовых с судаевскими автоматами. Странно, но зековскую машину он увидел только в этой реальности...
Как же вывести из этого дела Соню, думал Виктор. Не надо рассчитывать, что оперативные работники будут охранять всех его знакомых, тут и на Альтеншлоссера группы захвата не нашлось. Или не должно было найтись? Чтобы была встреча без слежки, и все чисто? Тогда и с Соней тоже может получиться, чтобы "чисто". Война — это миллионы жертв. Одной больше, одной меньше...
Просто сказать — все, мы разошлись? После того, как позвал в загс? Еще застрелится, чего доброго. Бредовая ситуация. Убьют шпионы или убьет он сам. При самом лучшем раскладе морально убьет. Может, и ее хотят спасти, отправив на этот фестиваль в Югославию? Чушь, там наоборот, опаснее, лучше бы этих битломанов перед оленеводами петь отправили. В его реальности даже Кеннеди застрелили...
А ведь в его реальности и Уоллеса застрелили, подумал Виктор. Позже, в семьдесять втором. Правда, не совсем, он до конца жизни парализованным был. Как же ему раньше в голову не пришло? Два кандидата, Кеннеди и Уоллес, жертвы покушений.
На мосту сифонило. Ветер разгонял по небу последние облака, и неяркое солнце подсвечивало рыжеватые дымы далеких стальзаводских труб. Серый трехсекционный тепловоз прорезал гудком идиллическую тишину у переезда; через минуту он уже обдал сизым соляровым дымом железные балки пешеходного моста у решетчатых щитов с табличками "Опасно! Высокое напряжение!", и под ногами Виктора покатилась на запад длинная вереница ржаво-коричневых шестиосных грузовых вагонов, однообразных, не разбавленных платформами, полувагонами или хопперами.
"Странно для товарняка... Замаскированный военный эшелон? Или... Или все эти путешествия были только в моем мозгу? Почему все-таки в самый первый раз я попал в вокзал пятидесятых, а не предвоенный? Что еще там должно было сохраниться? Я должен был видеть трехэтажную поликлинику у Первых проходных вместо техникума. Она была? Не обратил внимания, торчит какое-то здание, и ладно. А вот вечерняя школа на месте дореволюционной больницы точно была. Почему? Старая же больница в пятьдесят восьмом еще была ничего, там второй этаж надстроили. Хотя и маленькая. Две довоенных школы, за вокзалом и на Молодежной. За вокзалом я был при переносе, темно было, школы мог не заметить. Должен был увидеть еще одну школу, мощную, четырехэтаэжную, с окна бессемейки. Вспоминай, вспоминай..."
Вагоны продолжали свой бесконечный бег. Состав на две тысячи тонн, а может на все три.
"Что-то в этом направлении светилось. А школа или нет, не вспомню. Не до того было. Вот каменное училище исчезло, а приют — нет. Это, пожалуй, самый важный довод в пользу галлюцинаций. Если расширять площадь перед ДК, они бы снесли в первую очередь приют. Каменное училище и вечерняя школа... Что еще? На углу Комсомольской, где Детский Мир, должно быть такое же довоенное здание, как напротив Почты. Вспоминай же... Четырехэтажное крупноблочное здание там было на углу нынешней Медведева, а потом... И оно не должно было там находиться, там должен быть "Горелый дом". Он еще до войны горел, и, вроде, не раз. Какой-то над этим домом рок висел. А он не мог во второй реальности просто сгореть к началу пятидесятых? Так, что решили не восстанавливать, а строить по новой технологии и СНИПам? Еще — на Молодежной... "
Виктор на мгновение остановился.
"На Молодежной был второй Дом Специалиста. Как и положено. Значит... Или это реальность, или я видел лишь то, что знал о Бежице до первого попадания. Замечательно. Опять хожу по кругу. Будем исходить из того, что все реально."
— Але? А вот он как раз идет. Виктор Сергеевич! — крикнула ему с порога старушка-вахтерша, махая в воздухе трубкой телефона.
— Ну что еще там... — машинально вырвалось у Виктора.
В трубке раздался тревожный, надрывный крик Сони.
— Это ты?! Ты не представляешь, что случилось! Это ужасно!
"Почему мне, а не в милицию или еще куда? Или..."
— Ты где находишься?
— О чем ты?
— Ты где? Что вблизи тебя?
— Да при чем тут это?
— Тебя похитили?
— Не говори глупостей! Я что, кавказская пленница? — Виктору показалось, что голос Сони поднялся до "соль" седьмой октавы. Хотя, конечно, это просто показалось.
— Спокойно, связки береги. Что случилось? Ты застрелила не того маньяка?
— Того... То-есть, не застрелила. В общем, Егор приехал.
— Он тебе угрожает?
— Ага, попробовал бы. Мы с ним знакомы со школы, потом... слушай, не путай меня, он теперь в Брянске и он все эти годы меня ждал.
— А ты его?
— Да, но я не знала... теперь это неважно.
— То-есть, ты уходишь к Егору?
— Он сделал мне предложение... тоже... а как же ты?
— Ну ты его хорошо знаешь? Где он был все это время, и все прочее?
— Ну конечно, что я, дура, что ли? Я сначала не знала, что это он приехал, потом он меня нашел... И что теперь делать? Я уже сделала выбор. Я выхожу за него.
— Ну, тогда поздравляю.
— Это что, ты меня вот просто так оставляешь?
— Мы взрослые люди. Или ты готова передумать?
— Нет... В общем, через полчаса я заеду за вещами.
— Ну и прекрасно. Как раз успею согреть чайник.
6. Шведская семья.
— Ну, проходите. У нас, правда, тесновато...
Счастливый соперник Виктора оказался парнем простоватого вида, в коротком пальто, голой головой и с большим портфелем о двух замках. Он стеснительно мялся в коридоре эконома, пока Соня не ухватила его за руку и не втянула силой в прихожую.
— Вот, — сказала она, сияя, — это Виктор Сергеевич, это Егор... Егор, ну что ты стоишь?
— Здравствуйте, — произнес парень, спокойно протягивая руку Виктору. — Никогда не думал, что вот так...
— Люди, ну сейчас шестьдесят восьмой год, — отпарировал Виктор. — Спутники связи, вычислительные машины, радиотелефоны. Ученые расщепляют атомы, скоро ступят на поверхность других планет, и это... в общем... — он почувствовал, что запутывается, — в общем, я хочу, чтобы Соня была счастлива.
— Я буду... счастлива. — смущенно ответила Соня. — Обязательно буду.
— Ну чего вы в дверях-то стоите, — перехватил инициативу Виктор. — Давайте хоть с холода кофе попьем, с коньяком, раз уж такой день. У меня есть.
— Коньяк за мной, — решительно возразил Егор, расстегивая портфель, и вытаскивая из него янтарную бутылку пятизвездочного "Арарата", — раз такой случай, и чтобы обиды не было.
Рядом с "Араратом" из портфеля появились шпроты, палка краковской и кусок голландского сыра.
— Да ну, какие обиды, — ответил Виктор. — Сейчас посмотрим, что у нас есть.
— Я готовлю, — решительно заявила Соня. — Мужчины, вешайте одежду и давайте собирать стол.
Автор понимает, что Виктор Сергеевич одной фразой уничтожил динамичное развитие целой линии сюжета. Наличие интимной близости главного героя с главными и неглавными героинями резко упрощает задачу создания современных романов и сериалов. Не поделившие мужика героини (или герои, не поделившие бабу) начинают страдать, интриговать и вынашивать планы мести, что дает возможность зрителю или читателю проглотить нужный объем текста или экранного времени. Кроме того, после интимной близости у героев и героинь появляется повод сходиться или расходиться под соответствующий фрагмент музыкальной темы сериала, подмонтированный в эпизод.
В остальном те же сериалы у нас до ужаса похожи на штампованные советские производственные фильмы с несколькими отличиями. Во-первых, если в советском фильме герои что-то весомо, грубо, зримо делают — точат детали, кладут кирпичи, валят лес, что-то или на что-то забивают — но забивают конкретно — то в нынешнем сериале совершенно непонятно, что же полезного делает главный герой в кабинете, за десктопом (ноутом, и-подом и прочее), проходя по заведению, на совещаниях и деловых встречах, или просто торча на улице в пробке. Предполагается, что они делают деньги, но как деньги и благосостояние главного героя получаются из показанного ничегонеделанья и пустой болтовни — совершенно неясно. Возможно, это коммерческая тайна менеджеров, креативщиков и олигархов.
И дело не в специфике управленческого труда. Если в советском фильме герой может довольно убедительно поругаться на планерке от того, что под отгрузку продукции железнодорожники недодали вагонов, то в сериале герой, похоже, не представляет, что такое вагоны, сколько их надо и вообще какая у него продукция; его видение предприятия не простирается дальше бухгалтерских отчетов, в которых он также ни бельмеса (единственная грамотная фраза, которую он может рожать — "Я в налоговую"). Как остается неясным и то, что делает весь показанный в сериалах остальной персонал, а именно офисный планктон; впрочем, некоторые из персонажей могут заваривать кофе. Любимые для советского кинематографа вопросы перевыполнения плана в текущем квартале, освоения новой продукции и повышения качества оной путем осознания главным героем своего долга перед обществом заменены вопросами, как разорить или замочить конкурента, отбиться от рейдеров и купить чиновников, горестно сокрушаясь при этом, какие те продажные. Партсобрания заменены фуршетами и сауной, вопросы экономии — вопросами имиджа в виде показа роскошных интерьеров. Единственными, кто делает в сериалах что-то реальное, остаются бандиты, хакеры, террористы и те, кто их ловит.
