— И не таких трубочкой скручивал! — рявкнул, весь покрывшись испариной, Гердак.
— Кого ты там скручивал? Кого? — наступая на лейтенанта, хрипел посланник "Эрмия". — Арсенеску с его гайдуками по горам ловил? [3] Легионерские "гнезда" жег? А может, просто крестьянам клеммы к яйцам подключал да током лупил, пока мать родную в основатели Железной гвардии[4] не запишут?
Мокрое от пота лицо Осонеску цветом своим уже напоминало перезрелый помидор, дышал лейтенант часто-часто, с присвистом. Взгляд бесцветных глаз скользнул по столу — и пусть по тому взгляду убийственного умысла, равно как и чего-либо еще, прочесть было по-прежнему нельзя, самого едва уловимого движения мерзких белесых пятен Болотину хватило с избытком.
Гердак успел разве что охнуть — мгновение спустя подполковник, уже схвативший его за воротник, что есть сил толкнул незадачливого следователя на стол, сдирая с последнего молоток. Занося над потной, взлохмаченной, трясущейся головой.
— Так ты свои премии получал? — прошипел Болотин. — Пальтишки свои белые, чтоб было в чем походить, повыдрючиваться? Когда в стране уже холодильник зимой дорого включить? Когда я от самого Бухареста сюда поездом пер, а за вагонами на каждой станции дети бежали, у которых живот к спине уже от голода прилип?
Гердака била крупная дрожь, глаза-пятна продолжали неотрывно следить за молотком. Открывая и вновь захлопывая рот, словно выброшенная на сушу безжалостной волной рыбина, лейтенант весь затрясся, захлебываясь кашлем. Швырнув инструмент куда-то в угол, Болотин отпустил смятый воротник следователя, позволив тому сползти на пол. Издав горлом звук, похожий на тот, что доносится из всасывающей воду раковины, Осонеску, силясь встать, принялся слепо шарить по столу, пока, наконец, не ухватил там большой бумажный пакет, в котором тут же спрятал нижнюю часть лица, задышав часто-часто, словно запыхавшаяся от бега собака.
— Товарищ Осонеску это голова, — передразнивая блеющий тон полковника, протянул Болотин. — Квадратная. Столичный гость, талантище... — в сердцах сплюнув на пол, посланник "Эрмия" потянулся к лежащей на столе сигаретной пачке. — В пакетик он у нас дышит. Ты следователь или мясник? Отец твой мясник? Дед, может?
Кое на что глаза Осонеску все же были способны — вытаращившись на Болотина так, словно с секунды на секунду грозили покинуть свои орбиты, бесцветные пятна дали подполковнику понять, что в своем предположении он неожиданно попал в цель.
— Парашютные группы он ловил...если из человека два месяца отбивную готовить, он тебе и ЦРУ вспомнит, и что с Луны прилетел...
— За...что...так-то... — простонал, отнимая пакет от взмокшего лица, Гердак. — Ему ведь...все равно...суд и расстрел...
— Суд и расстрел, — неожиданно тихо повторил Болотин, будто пробуя новые слова на вкус. — Суд и расстрел. Вот за это, лейтенант, за это самое. А ну как его на что другое осудят? А ну как новые детали всплывут? А ну как он не во всем и виновен?
— Н-но...
— Но ты у нас что говоришь — суд да расстрел. Приговор выносишь еще до суда, самолично, — холодно продолжал сотрудник "Эрмия". — А почему? А потому что для тебя суд — так, плюнь да разотри. Форма для убийства. Ты знаешь, что суд к тому приговорит, что ему нашепчут. И тебе это нравится.
Гердака трясло.
— Таких как ты, щенок, у нас в свое время табунами стреляли. Потому как от крови одурели, ничего, кроме той крови, в головушки-то им не шло...вот и давили, как клопов кровавых...полковник!
Дверь с лязгом открылась.
— Полковник, — поправляя воротник, выдохнул Болотин. — Уберите это дерьмо!
— Товарищ инспектор... — оглядывая камеру, заблеял Попеску. — Заключенного сейчас вряд ли стоит...
— А я не про него вовсе. Чучело ваше столичное унесите — и если оно мне сегодня еще хоть раз, хоть разок на глаза попадется, я вам обещаю, полковник, ваши делишки во времена оккупации кому надо на стол лягут, для освежения памяти, так сказать.
Попеску был близок к обмороку. Подхватив тяжело дышавшего Гердака под руки, Попеску потащил его к порогу — когда за сотрудниками Секуритате в очередной раз хлопнула тяжелая дверь, Болотин уже и думать про них забыл.
В конце концов, теперь все помехи на пути к цели были убраны.
— Виорел Щербанка, сын Мирона...
Пусть даже сама цель с трудом шевелила головой. Пусть даже в грубо обрезанных русых волосах запеклась кровь, а лицо так оплыло от побоев, что едва походило на человеческое.
Оставались еще глаза. В этих, в отличие от пятен Гердака, читать было куда легче, даром, что из всех эмоций, какими одаривает человека природа, осталась там ровно одна.
Глухая, безотчетная ненависть.
— Родился в сорок первом году в городе Констанца...
Маг, четыре последних месяца выступавший в роли груши для битья, едва слышно захрипел что-то неразборчивое. Покрытая коркой губа треснула, рождая кровавый пузырь. Алая струйка скользнула по шее.
— В последнее время проживал в городе Клуж-Напока, жудец Клуж. Служит в должности лесника...
Удерживать голову на весу магу удавалось с огромным трудом — не проходило и десятка секунд, чтобы она не опускалась вновь на грудь. Каждое движение, пусть даже самое слабое, причиняло ему боль — но голова, обожженная, судя по следам на лбу, раскаленной проволокой, снова и снова поднималась, взгляд — снова и снова находил глаза Болотина.
— Задержан по подозрению в двойном убийстве, в том числе — Марты Понческу, жены председателя народного совета...
Еще один едва слышный выдох. Еще одна судорога. Страшнее всего прочего была мысль о том, что он явился слишком поздно — и после усердной обработки, которой подверг мага Гердак, тот вряд ли способен сложить простейшие слова даже в уме.
— Позвольте пожать вам руку.
Осторожно присев — колени снова хрустнули — Болотин осторожно сжал обмякшую левую ладонь — другая была в слишком плачевном состоянии, чтобы трогать ее мог кто-то, кроме врача. Этой, впрочем, тоже досталось — судя по всему, Гердак успел сломать пару пальцев и здесь.
— Вы оказали нам неоценимую услугу. В долгу мы не останемся.
Рассеченная бровь немного приподнялась, заплывший глаз чуть дернулся.
Малость, несомненно. Но увидеть ее Болотин был счастлив.
— Все закончилось, Виорел, — распрямившись, бросил подполковник. — Вы продержались. Теперь отдыхайте. Все остальное уже на нас...
Добравшись до порога, сотрудник "Эрмия" пнул железную дверь — и был вознагражден за то звуком удара и глухим стоном: майор Теодореску, держась за ушибленный лоб и причитая, пытался отползти к дальней стене.
— Много интересного увидели? — желчно поинтересовался Болотин.
— Я...это самое...просто подумал, что...ну...
— Время подумать у вас еще будет. А пока что вызывайте наряд на этаж и озаботьтесь тем, чтобы заключенного перевели в лазарет.
— В лазарет...кого? Этого? — вскрикнул ошарашенный майор.
— Этого, этого, — мрачно кивнул Болотин. — И если он у вас там помрет, я лично позабочусь, чтобы вас рядом похоронили...
Свет в палате не горел — единственная на все немаленькое помещение лампочка лопнула еще ночью — но несколько солнечных лучиков все же умудрялись продраться сквозь облака, бросаясь в зарешеченное окно с обшарпанной деревянной рамой. Осторожно прикрыв за собой дверь, Болотин прошествовал в сторону кровати, пододвинул к той шаткий стул.
— Доброе утро, Виорел.
Лежавший лицом к стене человек никак не отреагировал — о том, что он вообще жив, сообщало лишь прерывистое дыхание и разбиравшая время от времени искалеченное тело дрожь.
— Я закурю?
Молчание. Перебинтованная рука, чуть высунувшись из-под одеяла, натянула его поплотнее, едва ли не до самых ушей.
— Будем считать, что возражений нет, — щелкнув зажигалкой, протянул Болотин. — Вам оставить?
Молчание.
— Мне сообщили, что вы идете на поправку, — выпустив дым, медленно произнес подполковник. — Это хорошо. Начать отходить после подобного уже через три дня — очень хороший знак. Знак, что мы не ошиблись.
Молчание.
— Полагаю, я должен для начала представиться...
— Уходите.
Севший, бесконечно усталый голос. Тяжелое, то и дело срывающееся на хрип дыхание. После каждого слишком глубокого вдоха тело на кровати вздрагивало — как дрожал бы, втянув немного холодного воздуха, любой, кому неделю кряду сверлили совершенно здоровые зубы.
— И вы даже не хотите узнать...
— Уходите.
— Я, конечно, могу именно так и поступить, — без спешки затянувшись, выдохнул Болотин. — Могу оставить вас, равно как и оставить соответствующие распоряжения на ваш счет. Как только вы придете в норму, вас освободят. Все уже устроено. Да, я, конечно, могу просто встать и уйти, но считаю своим долгом...
— Вы...не знаете, что я могу...сделать.
— Вот тут вы, Виорел, неправы, — подполковник устало покачал головой. — Я — знаю. Те олухи снаружи — нет, ни единой капельки. Как и те, кто вас брал. Те, кто четыре месяца с вами забавлялся. Я, Виорел, знаю достаточно. Например, что в моем отношении вы ничего не предпримете, как не сделали этого в адрес своих палачей — и это с учетом того, что как и любой уважающий себя маг, добрую половину арсенала носите с собою...в себе, если угодно. Между делом — кто вам так криво Метку пересадил?
Виорел в очередной раз вздрогнул — молча. Забинтованная рука покрепче сжала мятую простыню.
— Я знаю, что вы даже не попытались, а еще знаю, почему. После того, что случилось, вам было уже все равно. Жить, умереть...какая теперь разница, верно? Вы бы без лишних телодвижений подписали все, на чем настаивало следствие и спокойно приняли бы свою пулю в затылок, да только был один пункт, согласиться с которым было никак нельзя. Была причина, по которой об вас обломали зубы как местные живодеры, так и столичные. Было то, что вы не могли предать.
— Замолчи...ты...
— Я, разумеется, говорю о вашем сыне. На меньшее, чем двойное убийство, они соглашаться не собирались — и их тоже вполне можно понять. Нельзя же, в конце концов, допускать и тень версии, что супруга такого уважаемого человека могла совершить нечто подобное. Могла оказаться чем-то, их пониманию недоступным...
— Умолкни!
Выкрик на пределе сил. Всполох белого света, видимый даже сквозь плотное одеяло. Сведенная судорогой, выгнутая куда-то прочь левая рука — не столь изломанная как ее покрытая гипсом сестра, но все еще хранящая в себе слишком много боли, чтобы у пальцев получилось завершить нужный жест.
— Прибегать к чарам нет никакой необходимости, — голос Болотина остался спокоен и холоден. — В том числе и потому, что прибывший со мной специалист уже озаботился экранированием данного помещения, но в первую очередь потому, Виорел, что я вам вовсе не враг.
— Уходи...оставь меня... — простонал куда-то в подушку маг.
— Я здесь лишь для того, чтобы поблагодарить должным образом за работу, которую вы сделали вместо нас, ликвидировав неучтенную гибридную особь.
Казалось, его в очередной раз вознаградят молчанием, казалось, маг снова отвернется, уставившись в побитую белую плитку стены. Вопреки предположению Болотина Виорел, вновь вздрогнув всем телом, откинул одеяло прочь, начав медленно подползать к изголовью. Со стоном, не скрывая боли, сел, навалившись спиной на подушку, что никак не могла спасти от холода железной рамы. Глядя на изможденное, сплошь перебинтованное создание, подполковник не мог в очередной раз не признать за его племенем просто-таки чудовищную волю к жизни. Три дня в лазарете — и кошмарная синева уже отступила прочь с кожи, открывая взору бледные следы электрических ожогов. Синяки с глаз спали почти полностью, оставив лишь небольшую, вызывавшую непрошенное с равнение с енотом, черноту. Лопнувшие глазные сосуды постепенно заживали, краснота схлынула, сдав позиции голубой радужке...
Эти-то глаза и уставились на подполковника, пока сухие губы, кривясь от боли, выталкивали наружу одно лишь слово:
-"Атропа"?
— В каком-то смысле, — тихо улыбнулся подполковник. — Болотин, Евгений Маркович. "Эрмий", разведывательное управление Второй Площадки.
— Стоило догадаться, — сделав слишком глубокий и резкий вдох, маг схватился за грудь — сломанные ребра не прощали решительно ничего. — Добрались все-таки...
— Мы отсюда никогда и не уходили, — Болотин пожал плечами. — Другое дело, что ваш сектор в последние годы схлопотал понижение в приоритете...и не в том ведь причина, что в нем потише стало, если бы... — подполковник вздохнул. — Умелых рук отчаянно не хватает, пуще не хватает только светлых голов. Не всяких же...Гердаков посвящать, в конце-то концов — такому и пол выметать не доверишь.
— Чего вы...хотите? — в этот раз стараясь собирать по кусочкам слова — да и дышать — осторожней, кое-как произнес маг.
— Поговорить с вами, — положив рядом с относительно целой рукой Щербанки сигаретную пачку и зажигалку, Болотин вытянул вперед ладони. — В открытую. Без криков, ругани и всяких там...спецсредств, к которым вы успели, полагаю, попривыкнуть.
Маг продолжал сипло, с болью, дышать, уставившись куда-то в сторону дальней стены. Наконец, пальцы его задрожали, медленно, словно опасаясь получить в ответ укус или укол, потянувшись к сигаретам. Выдернули наружу одну.
— Спрашивайте...
-...трое нас было, да. Верно у вас записано. Миту, старший, быстро в гору шел, а как кто на пути вставал, живенько под ту горку скатывал...сестренка еще моя, Бьянка. Жива, надеюсь...ну и я вот, младшенький...как уж по славной традиции полагается, мне хрена лысого, а не Метку.
— Однако, таковая у вас есть, — хмыкнул Болотин. — Почетным обладателем хрена стал брат?
— Станет он, как же, — затушив окурок о железный край кровати, криво улыбнулся маг. — Меня вспоминали, когда дров наколоть было надобно, да воды принести. Дела, сынок, тяжелые нынче, вставай-ка ты на ноги сам, некому тебя подымать. Может, так оно и правильней...
— Кому тогда легко было? — вздохнул Болотин. — Знаю, как тут жилось. Я в сороковых капитана получил, почву для того же Никольского у вас помогал готовить...
— Так вот кому Гердаками-то обязаны, — ядовито произнес Виорел. — Ну спасибо, братцы, расстарались. От всей души, так сказать, благодарю, уж простите, что в ноженьки не кланяюсь — спина что-то последнее время побаливает. К дождю, видать...
— Будет вам зубоскалить, — потянувшись за сигаретой, беззлобно выговорил сотрудник "Эрмия". — Гестапо больше по нутру?
— Различия, конечно, коренные, — почесав перебинтованную грудь, маг какое-то время молчал, то ли собираясь с мыслями, то ли пережидая очередной приступ жестокой боли. — При немцах одних стреляли, других миловали, при тех, что сейчас сидят — наоборот...а страну, что те, что эти как липку обдирать охотнички. Отец так всегда говорил, а уж он-то разбирался, скотина старая...как-никак, за всех повоевать успел. Я-то войну и не помню совсем — ну много ль упомнишь, когда тебе четыре от роду годка?
— И все же, откуда у вас Метка?
— Далась вам эта Метка... — Виорела передернуло. — Чуть не сдох из-за нее...в сорок четвертом папаша понял, куда ветерок несет, да и Миту после Сталинграда как-то задор подрастерял. Как восстание грянуло, так и переобулись, в прыжке, считай... — маг вновь ядовито рассмеялся. — Ну а братец, я говорил уже, клювом отродясь зазря не щелкал. Был у него там один немчик, знакомство водили, обмен опытом, третье да десятое...как там ублюдка...Бельц, точно. Ремберт Бельц. До смерти мразь не забуду...
