— Что ж из того, что я эльфийская девушка! — возмутилась Лиэль. — Это несправедливо, что нас выслеживают и травят, как животных. Мы родились в этой стране, у нас тоже должно быть право спокойно жить здесь!
— Если вы не хотите, чтобы вас здесь преследовали и уничтожали по одному, почему бы не уехать в Средиземье, где есть еще эльфийские королевства? — предложил мусорщик.
— Почему я должен уступать свою землю?! — нахмурился Исилдур.
— Ишь, захорохорился, красавчик! — покачал головой мусорщик. — Земля везде одинаковая. Ее много... стоит ли погибать за какой-то один ее клочок? — он задумался.
— Мы не можем вернуться сегодня в Роменну? — спросила Лиэль.
— Нет.
— Но... я боюсь, мы очень подведем наших родителей. Ведь они попытаются искать или освободить нас.
— Немножко поздно ты задумалась над этим. Я сделаю все, что в моих силах, но сейчас все дороги перекрыты. Родителям будет еще хуже, если вас обнаружат.
Исилдур был хмур. Мусорщик прав, они влипли в скверную историю по самые уши. Права и Лиэль, в Роменне уже наверняка начался переполох. Кроме того, его жгло страшное негодование: как смел этот мерзавец, скоморох Громилло, так обращаться с Лиэль и с ним! Исилдур знал, что не уйдет, не отомстив. И почти придумал как.
Мусорщик уехал, оставив их на попечение рыбакам. Он не преувеличивал угрожавшую им опасность, в этом они убедились в тот же день. Поселок Окуньку дважды прочесывали отряды солдат, они дотошно выспрашивали местных жителей, подробно описывая внешность беглецов, которых объявили государственными преступниками. Содействие им приравнивалось к государственной измене. У Греда был подвал — тайник, в который их спрятали. Исилдур подумал, что, наверняка, не один нарушитель королевских законов скрывался здесь, и проникся уважением к суровому рыбаку.
Как и большинство других рыбацких поселков, Окунька жила по особым правилам, подчиняя свой образ жизни ритму моря. Повелитель штормов и морских ветров, неподкупный Улмо, был их главным богом. Друга рыбаков, шаловливого хозяина быстрых течений Ороме, любили больше всех. Если он благоволит к тебе, то косяками пригонит рыбу в сети, а если рассержен, то можно проторчать в море и двое суток, и трое и не поймать ни одной рыбешки. Многочисленных нимф, русалок и морских духов тоже почитали и посвящали им песни и легенды. Их жизнь была также естественна и сурова, как стихия, которой они доверили свою судьбу.
Вечером Исилдур и Лиэль долго сидели у костра с рыбаками, слушая их заунывные песни о мужественных героях, которым покорялись водные глади, и угощались дымящейся и ароматной, жареной на углях треской.
На закате, когда небо разбередили, словно раны, кровавые сполохи, странный запах, перебивающий запах кострового дыма, вдруг раздражил их ноздри. Запах нездешний, тонкий, казавшийся ароматом, исходившим из садов благословенного Валинора, которого они, увы, никогда не вдыхали, запах, возбудивший древнюю тоску, тисками сжавшую сердце.
А багрово-рваное небо заволокло вдруг легкой белой дымкой. И эта дымка струила непонятный, тревожащий и навевающий печаль аромат.
Мальчишки, прибежавшие из города, рассказали, что в новом храме на алтаре было сожжено Лунное дерево. Нимлот стал первой жертвой Морготу. А от останков дерева вместо обычного дыма вдруг поднялось легкое ароматное облако, которое расплылось над всей Эленной, и люди дивились и не понимали, чтобы это могло значить.
— Как вовремя, мой любимый Исилдур, ты спас от недругов плод этого несчастного дерева! — сказала Лиэль, обняв его.
Исилдур ничего не ответил тогда. Позже, когда зажглись над морем первые звезды, он вышел на берег и встал на колени. Он поклялся холодной и ясной звезде Эарендила, что отомстит за погубленный Нимлот и уничтожит Саурона. Слезы текли у него по щекам, и он не утирал их, никто не мог видеть его в темноте. И также плакало в Роменне маленькое деревце Нимлот, деревце, с которым отныне была связана его судьба.
А запах все не исчезал и бередил, и тревожил души, и немногие в ту ночь могли спать спокойно.
к оглавлению
Цирк Слютко Хохмача
Тусклый свет проникал сквозь парусиновую ткань шатра, но и он раздражал маленького хоббита по кличке Замогильный Голос, ему хотелось забыться, погрузиться в ночь, как в спасение. Последнее время он предпочитал ночи дням с их грубой действительностью, когда вся его жизнь, все действия и желания не принадлежали ему. Сны нельзя было поработить. Он лежал на соломе в своей клетке, к которой, как ни странно, привык. Все тело ныло от побоев, а назойливые мухи норовили присесть на мокрые рубцы, которые оставил на его спине кнут Громиллы. Он стонал без передышки.
— Когда ты уже угомонишься, образина, — раздался голос из клетки напротив, где жили его сородичи. "Вилли Жбан возмущается", — подумал Замогильный Голос.
— Из-за тебя нас всех лишат сладкого, — вторила его супруга Какафония.
— Выделываешься, мелешь, что попало, тоже нашелся неженка! Вкалывай тут за него, отдувайся. Вот уж не встречал тоскливее субъекта. Когда работать будешь? — ворчал Вилли Жбан.
Замогильный Голос не реагировал на эти речи, он как раз пытался отключить свое сознание от текущего момента — весьма полезный навык. Осваивал его несчастный хоббит — Буги Нытик, которого судьба занесла в такую несусветную даль. Ах, если бы он мог повернуть время вспять!
Терзая себя воспоминаниями, Буги вновь вернулся к тому злополучному дню, когда все они с приятным грузом гномьих сокровищ прибыли наконец в Пеларгир. Здесь они распрощались с гномами, которые спешили дальше в Кузенгард, где проживало большинство их соплеменников. Тим и другие гномы выразили свою признательность хоббитам и обещали дружбу на века. Но хоббиты тогда несколько обиделись на них, потому что они даже не захотели зайти к добряку Пуму и распить вместе пива за удачное завершение тяжелого похода. Буги подумал, что, наверное, никогда больше не увидит гномов, потому что пути их расходятся. А впрочем, если Тиму удастся построить чудо-град Нуллукиздин, можно будет заехать погостить.
Пум и Бошка обрадовались, все прыгали, хохотали и целовались. Пум даже прослезился: давно уже не было в его таверне таких дорогих гостей.
Они заняли целый стол и закатили грандиозное пиршество. Сколько шуточек они тогда вспомнили, сколько бравых песен спели. Даже он, Буги, прослывший мрачным субъектом, скакал по табуреткам, паясничал, заводил всю толпу! Вместе с Лори они, помнится, сплясали "Ручеек". Славное было время!
Расчувствовавшийся Пум признался им, что ему все меньше нравится в Пеларгире, что клиенты пошли не те, хамят, ругаются, дразнятся, и, в целом, обстановка становится все хуже.
— Иногда оскорбит очередной раз какая-нибудь громадина и думаешь: вот теперь точно, все закрою и уеду, а потом жалко становится бросать "Большую Пирушку", столько души в нее вложил, столько добрых друзей пивом напоил, такая была мне отрада, — жаловался Пум.
Но получалось, что с каждым днем все больше тумаков выпадало на его долю, и прибыль стала не в радость. В тот вечер в кругу соплеменников Пум решил, что пришло время перемен, он закроет "Большую Пирушку" и отправится с ними домой, в родную деревню. За эти годы он стал зажиточным, так что бедствовать ему долго не придется. Остальные тогда перешептывались, хитрые и довольные. Бедствовать уж никому из них не придется! Сокровищ из клада хватит не только им, но и будущим толстощеким внукам. Потом все вспоминали Грибной Рай и нахваливали благодатную хоббичью землю, еду, пиво и добрые деревенские нравы, каждый вспоминал что-нибудь умилительное из своей жизни, и выходило так, что лучшего места на земле не найти.
И вот тут сердце Буги пронзила тоска. И чем больше он слушал хоббитов, тем грустнее становилось ему. Дух противоречия вселился в него. Он не верил, что все может быть так прекрасно, как расписывают мохноногие хвастунишки. Ну, в самом деле, чего он не видел в этом Грибном Раю? Все те же луга и холмы, как пять пальцев изученный лес, до боли знакомые лица. И разговоры все об одном и том же: урожае, склоках между родственниками, погоде, недугах, обеде, потом опять об урожае. Ведь там никогда ничего не происходит! Ну, появился один раз хоббитоглот, так теперь и тридесятое поколение хоббитят будут пугать им.
Насколько его недавняя славная жизнь была интереснее, чем перетекание из одного дня в другой у его соседей в деревне. Они даже не всегда точно знают, сколько им лет, настолько каждый день похож на предыдущий. Но, если бы Буги порассказал им о своих невероятных странствиях, они бы слушали в полуха, а то и вовсе отмахнулись бы от него и перевели разговор на дела повседневные, не бежит их мысль дальше границ Грибного Рая.
Ну, будет он поначалу ходить в гости к Шумми и Лори, но ведь и там скоро они вспомнят все, что было много раз, их приключения утратят блеск неожиданности и риска, и им нечего будет обсуждать. Шумми с Лавашкой поженятся, у них пойдут свои заботы: дети, стирки, готовки, уборки, — и не успеешь оглянуться, как они станут такими же оседлыми, добропорядочными, правильными хоббитами, как и другие. А он, Буги, будет как прежде неприкаянный и нигде не ко двору. От такой грустной перспективы Буги понурил голову и уставился на дно своего глубокого стакана. "Так и спиться можно", — подумал он.
Плотный человек с гладковыбритой головой подошел к нему и попросил разрешения подсесть к столу. Видимо, заметил, что хоббит заскучал в кругу своих друзей. Завязалась беседа, Буги уже много выпил и не очень-то помнил, что наболтал оказавшемуся рядом собеседнику. Наверное, высказал свои опасения и нежелание возвращаться к прежней рутинной жизни. Незнакомца звали Слютко. Буги тогда подумал, что это противное имя, но не виноват же человек, что его так зовут. Он сказал, что тоже любит странствовать и побывал во многих местах Средиземья, а теперь еще освоил путь в Нуменор, зарабатывает торговлей и часто ездит туда-сюда. Если Буги не хочет сейчас возвращаться в свою деревню, то можно поехать в Нуменор за новыми впечатлениями, а Слютко охотно будет его проводником. Он начал было перечислять все нуменорские соблазны, но Буги и так знал о Нуменоре достаточно, чтобы загореться идеей там побывать. В самом деле, чем не приключение, достойное отважного хоббита? Он воочию увидит города, где живут тысячи людей, фонтаны, парки, сады с экзотическими фруктами и цветами. Если в Средиземье уже холодает и скоро наступит стылая, безрадостная зима, то в Нуменоре всегда тепло, благодаря западным течениям и соседству заветного Валинора.
Там живут такие отвратительные субъекты, как Саурон и король Фаразон, с которыми так и не справилась принцесса, но едва ли им есть дело до маленького хоббита. Конечно же, Буги не отказался от такой редкостной возможности. Подумать только! Он будет первым хоббитом, пустившимся в мореплавание, первым хоббитом, узревшим величественный остров, где цивилизация обставила средиземскую, может быть, на сотни лет вперед!
— Ну, ты все же будешь не самым первым, — усмехнулся собеседник полету его тщеславных мыслей, — были тут два хоббита, держали заведение по соседству с "Большой Пирушкой", поехали в Нуменор и не пожелали возвращаться. Оно и понятно, там такое сладкое житье, что твоим друзьям в Грибном Раю и не снилось. Я тебя с ними познакомлю, если решишься поехать.
Времени на принятие решения было не так много: Слютко отправлялся в Нуменор на следующий день. Голова Буги кружилась от приоткрывшихся горизонтов. Он попытался воодушевить и других хоббитов. Мол де, в Грибной Рай мы всегда успеем, почему бы не завернуть в Нуменор по дороге?
Но никто не поддержал его, даже Лори. Похоже, Странник натерпелся достаточно в подземельях Прибрежных гор и мечтал лишь о том, чтобы протянуть ноги к долгожданному домашнему очагу да вкусить мира и покоя на старости лет. Да и другие посчитали его затею слишком авантюрной и наперебой отговаривали его ехать туда, где он никого не знает.
Не слушал он их, совсем не слушал!
Назавтра вся компания провожала его в первое плавание. Такое скопление хоббитов (шестеро, включая Буги) вызывало любопытство у окружающих, и Буги, чувствуя повышенное внимание к своей персоне, постарался взойти по шаткому трапу как можно увереннее. Шумми и Лавашка тоже поднялись на борт "Розы Ветров", и словоохотливый Слютко устроил им экскурсию по кораблю. Но вот пришло время отчаливать, друзья обняли искателя приключений, наказали ему возвращаться поскорее и покинули корабль. А он остался и почувствовал холодок под ложечкой, когда "Роза Ветров" оторвалась от прочного берега и закачалась на волнах.
"Я доверяю свою судьбу куску скорлупы", — подумал Буги, но никаких тревожных предчувствий не испытал. Хоббиты долго махали ему вслед, растопырив коричневые ладошки. Они так сильно отличались от толпы остальных провожающих. Буги отвернулся и деловито прошел по палубе к носу корабля.
"Какие мужественные, обветренные лица", — восхищался он матросами, исподтишка оглядывая их. И ветер, треплющий паруса корабля, и соленые брызги — все было ново и ощущалось так остро. Буги решил, что обязательно напишет книгу о своих приключениях. Он не побоялся вскарабкаться на доски обшивки, чтобы взглянуть вперед. Цепкими пальцами Буги ухватился за борт. Впереди, на сколько хватало глаз, бежали сердитые серые волны, и не было предела грозной пустыне океана. Буги зажмурился и представил, как на горизонте вырисовываются бело-розовые замки Нуменора, утопающие в апельсиновых садах.
"Нет зрелища отраднее для мореплавателя!" — подумал Буги. Потом он представил себя бывалым морским волком, который в перерывах между плаваниями раскачивается в кресле-качалке в окружении восхищенных хоббитят и вещает им о своих подвигах. Он как раз набивал трубку сухими мухоморами, прежде чем перейти к очередной леденящей нутро истории, когда морская болезнь настигла его, и все видения исчезли...
С того момента все пошло кувырком. Он не привык скрывать свои настоящие ощущения под маской благородного терпения и не считал необходимым мужественно улыбаться, в то время как его выворачивало наизнанку. От его стонов и жалоб приходили в ярость все другие пассажиры "Розы Ветров". Именно тогда он получил прозвище "Замогильный Голос". Сам Буги увидел свое плавание совсем в другом свете: капитан корабля — неумелый балбес и самоучка, который не в состоянии вести корабль ровно по вообще-то вполне гладкой поверхности воды, матросы — грубые, невежественные люди, которые только тем и заняты, что издеваются над больным невысокликом, к тому же они воняют рыбой. Море воняет рыбой, палуба, мачты, паруса и все, что есть на этом паршивом корабле?— все невыносимо воняет рыбой. Его собственный желудок передвинулся к горлу и застрял там, казалось, навсегда.
Ночью, по разумению Буги, плыть и вовсе не следовало, потому что не видно дороги, и они непременно заблудятся, если уже не заблудились. Ему казалось, что они плывут куда дольше, чем обещанный месяц, и он вполне настроился умереть в море, потому что знал: либо корабль распадется на куски, и все потонут, либо закончится пресная вода, и все умрут от жажды. Он охотно делился своими соображениями с окружающими, хотя его и не просили об этом, скорее, наоборот. Он был не единственным "мореплавателем", который чувствовал себя прескверно. Многие пассажиры не были уверены, что доплывут до Нуменора благополучно, так что нытье Замогильного Голоса подпитывало их собственные страхи, и они злобно кричали:
