Цапон оказался весьма словоохотливым собеседником. Эфраим быстро сообразил, что старший из купцов хабиру тщеславен. Ему грела душу мысль, что заезжий книжник отметит его имя в своих записях. Цапон прекрасно знал, что свитки, которые так легко обратить в пепел и пыль, могут прожить тысячу лет. И даже больше.
Цапон рассказал много интересного, но по-настоящему Эфраим напрягся, когда тот среди прочего обмолвился о недостойном хабиру погребении "сушёной рыбой". Похоронили так несколько лет назад самого князя Йахув-Бела, прозванного Богоборцем за какой-то священный подвиг. Цапон не помнил за какой. С негодованием (Эфраим согласно кивал головой) он рассказал, что сие осуждаемое всеми хабиру и богопротивное погребение свершил младший сын князя, именем Иосаф. Он изменил родной вере, принял новое имя — Рехмира, зато теперь большой человек среди ремту, не последний в самом Доме Маат!
У Эфраима от этих слов перехватило дыхание. Это же Иаков-Израэль и сам Иосаф Прекрасный[116]! Да и о погребении Иакова по египетскому обряду говорится в священных книгах!
[116] Попытки отождествления Иосифа с кем-либо из исторических персон предпринимались не раз. Версия о том, что Иосиф — это Рехмира, "визирь" Тутмоса III, далеко не единственная. Скорее всего, библейский образ Иосифа, как и образ Моисея скомбинированы из нескольких реально существовавших исторических личностей.
Особенно Эфраима порадовали слова Цапона о том, что, несмотря на немалый чин, Иосаф никогда не откажет принять соплеменника, выслушать и справедливо рассмотреть его обиды. В течение если не "малой", то уж "большой" недели[117] изыщет время. Достаточно написать прошение и передать Хранителю, стоящему на страже у врат Ипет-Сут.
[117] "Малая" и "большая" неделя в Древнем Египте — 5 и 10 дней, соответственно.
Душа Эфраима пела! "Сам Господь направляет стопы мои!" — неожиданно для себя не то крикнул, не то, скорее, пьяно пробормотал он вслух, на родном языке. Пара шедших навстречу ремту лишь брезгливо взглянули на него, приняв за перебравшего торговца фенех, видимо отметившего удачную сделку. А незнакомую речь, тем более, столь неразборчивую, никто из них не понял.
Эфраиму бы пойти проспаться в лавку, но он, несмотря на гулявший в голове хмель не забывал о втором деле, за которым сюда его послал господин архиграмматик. Сейчас, когда он был так близок к осуществлению своей мечты — спасению народа Израилева — побочные задания лишь раздражали. Хотелось завершить их побыстрее. Однако Эфраим знал, что спешить здесь не следует, нужно соблюдать большую осторожность. Об этом его крепко настращали люди архиграмматика, учившие "купца", как следует себя вести в той или иной ситуации.
Иудей расспросил, как найти лучший питейный дом, где собираются только высокородные воители. На что подвернувшийся ему молодой торговец-мицри, едва сдержав смех, обстоятельно ответил.
Ответ привёл Эфраима в отчаянье. Таких дорогих домов "не для всех" оказалось целых четыре. Что неудивительно, столица. В отличие от забегаловок для простолюдинов, они находились подальше от Большого Рынка, ближе к громаде Ипет-Сут. Легко сказать — "ближе". Чтобы обойти вокруг стены Храма полдня надо. А ещё в каждом хоть час посидеть: выпить, закусить, иначе, ведь могут и что-то заподозрить. С Аристаменом легко разминуться. Эфраим не знал, когда и как часто тот выбирается в питейный дом. В сообщениях лазутчика о том сказано не было.
Попричитав про себя, Эфраим угрюмо побрёл в сторону ближайшего из нужных ему заведений, надеясь, что вечерняя прогулка и раздумья изгонят хмель. С подачей прошение о встрече с Иосафом он решил обождать. Иосаф-Рехмира служит в Доме Маат. Кто знает, чем встреча закончится. Вдруг Эфраим в темнице окажется? Сначала надо увидеть Аристомена, пусть для этого придётся потратить несколько дней и все деньги.
Проветриваясь на вечерней прохладе, тянущей с Реки, Эфраим мыслями обратился к неприятному. К обнаруженному бесчестию предков.
Да, это предки. Но они оказались не такими, как представляли их Священные Ктувим[118]. Жили они в Египте задолго до Иосафа. Верили, в лучшем случае, в Йаху и Итана-Адоная. Но ведь и благочестивый Йошайа, поймавший в горло стрелу в битве при Мегиддо, лишь недавно отменил поклонение Баалу и зарекался египетскими Йаху, Итаном (в которых, что греха таить, иудеи до сих пор верят), кровавой Маннат и ханаанейским Элем.
[118] Ктувим — в иудейской традиции священный свиток особого религиозного содержания, обычно Пятикнижие.
Старинный царь Израиля, осаждённый нечестивыми плиштим[119], пожертвовал Господу сына своего. Было это почти через тысячу лет после Ибраама и Ицхака, и принесло царю с помощью Господней победу. Так в праве ли Эфраим судить хабиру, да и самого Прекрасного Иосафа, называть их нечестивцами и многобожцами? Они — воистину предки его. А ныне — братья. Не рабами они были, а скотоводами, купцами и наёмниками.
[119] Плиштим — библейские филистимляне. В текстах египтян — "пелесет", члены коалиции Народов Моря. Вероятно — пеласги.
Голова кругом... Неужто и пророк Моше, "дитя" на языке мицри, был вовсе не сыном Йохевед? В некоторых полуистлевших египетских папирусах утверждалось, что он был наследником царского дома Нахарина. Эфраим слышал об этом, хотя об оных свитках Учителя Закона предпочитали не вспоминать, а ежели те попадали им руки, то немедленно оказывались в огне.
Словно чьи-то могучие белые крылья разогнали туман в голове пьяного Эфраима и вложили в неё мысли, невозможные для воина, купца и проводника, не касавшегося иных книг, кроме торговых описей. Всего лишь на краткое мгновение, но и его хватило, чтобы он содрогнулся.
"А беспощадные левиты? Они были жрецами Атона-Итана, лишёнными в Айгюптосе всех прав после переворота Хора Празднующего[120]? Неужто мы просто обрезали и украли не только золотые и серебряные украшения высокородных дочерей Та-Кем, но и саму Исповедь Отрицания? А потом ограбили предания Вавилона, вплоть до Потопа, Адама и демоницы Лилит? Даже наш Сатаниэль — это братоубийца Сети, которого мицри, почему-то почитают... О, Господи, за что мне это горькое знание? Болит голова, прости меня за маловерие, Господи!"
[120] Хор Празднующий — фараон Хоремхеб, возродивший исконную египетскую религию, после гонений на неё, устроенных фараоном Эхнатоном.
Эфраим замер, как громом поражённый. Провёл руками по лицу, стирая испарину. Покачал головой. Наваждение прошло. Но от тягостных мыслей, осознать которые в полной мере не хватало душевных сил, он не избавился.
За раздумьями, далёкими от приятных, "купец" сам не заметил, как достиг цели, удивляясь только одному — безопасности освещённых масляными лампадами улиц. Даже высокородные дочери Реки прогуливались без сопровождения слуг (хотя и вооружённые кинжалами) несмотря на то, что светило уже скрылось. Выступавших из полумрака мадаев-кушитов[121] выдавал только внезапный проблеск копейного наконечника в свете очередной лампады.
[121] Мадаи-кушиты — полицейские в Древнем Египте обычно набирались из кушитов, поскольку сами египтяне считали службу в полиции зазорной.
Дорогой питейный дом оправдывал свою репутацию. Тут было чисто и аккуратно, дым не ел глаза (что в подобных заведениях Тира и Сидона практически не изживалось), запахи витали исключительно приятные. Народу пока было мало, хозяин весьма учтиво и предупредительно поинтересовался у посетителя, что он желает выпить и съесть.
Эфраим знал о коварстве пива, посему в качестве самого лёгкого, пришлось выбирать дорогое вино, доставленное аж с Кефтиу. Цена кусалась, но иудей раскошелился без сожаления.
Время шло. Искомый эллин так и не появлялся. Разбавлять вино было нельзя — всё равно, что назваться эллинским соглядатаем. Ремту употребляли с пищей в основном пиво и соки, а разбавление вина считали осквернением благородного напитка.
Уже от запечённой ноги ягнёнка (Эфраима удивили уверения хозяина, что в этом уважаемом заведении овцу никогда не подадут), остались одни кости. В кости — не в бараньи, конечно — Эфраим успел спустить три дебена, а в сенет[122] — целых десять. Кувшин с вином ещё не был пуст, но Эфраим всё-таки не выдержал борьбы с зелёным змием и, уронив голову с подставленной ладони, блаженно захрапел.
[122] Сенет — "прохождение". Настольная игра, известная примерно с 3500 г. до н.э. Имитировала прохождение души по загробному миру. В отличие от тактических, военных игр, в основе сенета лежал танец, а фишки назывались "танцорами".
Проснулся он у себя в лавке. Недоуменно продрав глаза, с трудом припомнил, как хозяин питейного заведения дважды предлагал отнести захмелевшего гостя к нему домой и, как видно, Эфраим всё-таки сказал, где остановился.
Рядом с постелью обнаружился полупустой прозрачный сосуд синего стекла. Верно, подсуетился кто-то из слуг. Их у Эфраима было трое. Приставлены Эвменом.
Эфраим налил немного густой зелёной жидкости из сосуда себе на ладонь, растёр пальцем, понюхал. Так и есть, сгущённый маковый сок для опохмела. Под сосудом обнаружился папирус. Дорогое вино, мясо и лёгкие закуски, доставка бесчувственного тела в лавку, зелёный маковый сок... Когда иудей увидел сумму, у него волосы зашевелились. Мелькнула мысль: "Интересно, посещение нужника они тоже обстоятельно заносят в особый папирус?" Если бы пил пиво, пожалуй, пришлось бы в этом убедиться.
Почти весь день прошёл в торговых (и не только) хлопотах. Свалив дела на наёмных приказчиков, Эфраим постарался получше разузнать о кабаках возле Ипет-Сут. В каком чаще бывает дворцовая стража. Вечером он снова отправился пить, но уже в другое заведение. Наученный опытом, сразу же сообщил хозяину, где живёт. В ответ никакой ухмылки, явно здесь такое в порядке вещей.
В питейный дом он приехал на купленной за небольшие деньги колеснице-меркабе (решил, что пригодится), вооружённый недавно приобретённым дорогим мечом. Оделся в пурпурную рубаху, нацепил несколько золотых браслетов и цепей. Держался важно, вызвав смешки других посетителей. На то и был расчёт. Хотя такое поведение рискованно, но нужно, чтобы о "купце" пошли разговоры. Нужно привлечь внимание Аристомена.
Но ничего этого не потребовалось. Господь опять явил свою милость Эфраиму. Среди гула голосов иудей выделил смешок, показавшийся ему знакомым. Смеялись над ним двое. Один — египтянин в полосатом платке. Загорелый и здоровенный. Ручища, что эфраимово бедро. А рядом с ним сидел... "Купец", скорчил презрительную гримасу, отвёл надменный взгляд. И залпом опрокинул в рот чашу финикового вина. Чтобы не трястись.
— Этот, что ли? — ухмыляясь, спросил Аристомен у своего собеседника.
— Ага. Теперь сюда припёрся, бедолага. Тот самый финик, который войска Нахарина ещё при деде нашего Величайшего гонял! Вчера у папаши Сенефера. Он ещё себя знатоком сенета возомнил.
— Знатоком сенета? — Аристомен привстал, — сейчас проверим. Я тоже знаток.
Покачиваясь, он шагнул к столику, за которым сидел Эфраим.
— Да сиди, куда тебя понесло? — попытался урезонить его египтянин.
— Отстань! — отмахнулся Аристомен, — я его сделаю... Слово верное знаю. Сама Мерит-Ра мне его шепнула, да живёт она вечно.
— Чего-то месяц назад тебе это слово не помогло, продулся вчистую.
— То было давно, — эллин махнул ладонью перед лицом, словно отгоняя наваждение, — и неправда. Она мне недавно шепнула. Слушай, говорит, Аристомен, верное слово. С ним завсегда победишь[123].
[123] Один из папирусов времён Рамсеса III сохранил заклинание, "помогавшее" при игре в сенет. Первый в истории "чит-код"!
Египтянин покачал головой, отпил из своей чаши.
— Верно Нахтра говорит, неспроста вы, акайвашта, разбавленное пьёте. Уж он-то понимает...
Аристомен грузно шлёпнулся на скамью напротив финикийца и, слегка заплетающимся языком предложил тому испытать удачу в преодолении ловушек Дуата. Тот согласился. Эллин повернулся к хозяину заведения и щёлкнул пальцами, попросив принести складную доску и фишки для сенета.
Загрохотали кости в стакане. Затанцевали фишки на доске. Щитоносец Величайшего, хотя и увещевал своего приятеля-акайвашта не играть, но знал, что тот даже в крепком подпитии обладал острым умом. Иначе, зачем бы сам Верховный Хранитель взял этого северного варвара к себе на службу? А вот бедняге-финикийцу явно не следовало играть под хмельком в благородные игры, требующие не только удачи в бросании костей, но и работы ума. Нетеру сегодня явно были не на стороне торгаша. Даже, когда кости ложились удачно, он делал глупые, детские ходы и хитрый акайвашта вскорости подгрёб к себе все золото, что глупый купец вывалил на стол. Но, верно, купец совсем лишился разума, ослеплённый азартом. Оставшись без золота, с досадой поминая Муту, он поставил на кон свой хопеш в дорогих ножнах. И, конечно же, расстался и с ним.
Аристомен посмеивался и милосердно утешал купца, что мол, это удача, "сегодня я, а завтра ты", "приходи ещё, отыграешься".
Тот чуть волосы на голове не рвал от огорчения. Хозяин участливо предложил проводить купца домой. Тот высокомерно отмахнулся. Лишь возницу попросил, сказал, что сам сейчас едва до первого угла доедет.
Возница, тоже из прислуги питейного дома, слегка хлестанул коней. Колесница нехотя тронулась, удаляясь по улице в сторону Большого Рынка. Оглянувшись, Эфраим скосил глаза на дверь забегаловки, притворно сплюнул. Ночь скрыла его ухмыляющееся лицо.
Итак, задание господина архиграмматика выполнено, теперь следует заняться тем, ради чего Эфраим предложил Эвмену свои услуги.
Аристомен вцепился в ножны мёртвой хваткой. После ухода Эфраима он выдержал мучительную паузу, опустошив ещё кувшин пива. Сходил до ветра, не расставаясь с мечом, чем вызвал смех товарищей, весело подтрунивавших над ним. Теперь у него в голове сидела одна мысль: "Не отобрали бы хопеш".
Вроде, не должны. Согласно указу Ранефера, ему дозволялось носить короткий меч-сепед. Не для обороны (это совсем ни к чему в столице, тем более, вблизи от Ипет-Сут), а как признак статуса.
Не отобрали. Эллин прошёл во дворец, добрался до своей комнаты и рухнул на постель без сил. Сердце готово было выскочить из груди.
Постоянно находясь при царском грамматеоне, он знал в лицо всех проводников и землеописателей. Цепкая память не подвела и в этот раз. Эфраима он опознал с первого взгляда, хотя тот сейчас выглядел не очень похоже на того проводника, что повёл царский отряд в поход на варваров Антиливана. Эвмен не прогадал, сделав ставку на память лазутчика, это позволило обойтись без пароля, который всё равно нельзя было сообщить.
Аристомен внимательно осмотрел приобретение, вытряхнул из ножен тонкую золотую пластинку с отверстиями без каких-либо пометок. Отверстия были пробиты через равные промежутки.
Ещё нашлись две полоски папируса. На одной было написано стихотворение. Совсем не складное, но весьма причудливое. Каждое слово в нём начиналось с новой буквы. Буквы шли не по порядку, а вразнобой. На другой стороне было написано:
