* * *
Да уж! Все окрестные деревни походили одна на другую, как кольца, расходящиеся по озерной глади от брошенного камушка. Олаф готов был поклясться, что крайний дом, стоявший у подножия холма, приходился близнецом его кузнице. Разве что здешняя кузня покрылась опалинами и толстым слоем сажи. Крыша провалилась вовнутрь. Над окнами расцвели черные тюльпаны. Ворона — здоровенная! — сидела на покосившейся двери. Повернувшись боком к повозке, она хитрым и жадным взглядом провожала гостей. Авось сумеет добром поживиться.
Даже Конхобар, храбрый герой Альбы, прекратил развенчивать легенды о себе любимом и вглядывался в каждый кустик, прислушивался к каждому шороху. Лишь Ричард все так же был погружен в раздумья. Взор его обратился в глубину души, и между магом и миром шел долгий, жаркий и трудный спор. Печать отрешенности лежала на лице Магуса, отрешенности, которая могла обернуться ужасом и смертью для небольшого отряда. Голову Ричард чуть-чуть запрокинул, и будто бы смотря поверх голов и руин. Лишь бездвижный взгляд глаз его выдавал истинную мишень мага.
Лошади захрапели, отказываясь идти дальше: дорогу преградила обуглившаяся головешка. Олаф почесал макушку, силясь предположить, чем же этот столб...Столб! Точно! Повозка остановилась в считанных шагах от пустыря средь домов. Точно такой же стоял и в его родной деревне...
* * *
Весной сюда собирались все жители, стар и млад, да еще из окрестных хуторов и делянок стекались охотники, отшельники и бортники. В день, когда зеленеют травы и земля вздыхает свободно, освободившись от снежного плена, люди хотели радоваться и веселиться. Даже нелюдимый старик с Молчальниковой заимки приходил сюда с пучками засушенной рыбы, выменивая их на зерно и кое-какие инструменты. Олаф и Вит — вот с кем он обменивался больше, чем фразой "Мне до этого нет дела". Порой Молчальник оказывался даже словоохотлив, слова тридцать-сорок говорил. Ученик кузнеца все хотел разговорить отшельника, но ему это не удавалось.
А ведь так интересно! С детства этот человек был чем-то вроде местной легенды, живой легенды. Что там короли древности и герои, жившие в далеких краях! За плечами Молчальник хранил тайну, и ребятня собиралась вокруг него, силясь ее разузнать. Многие готовы были бы отдать самое ценное, что у них есть — медный грош — лишь бы узнать бережно хранимые Молчальником рассказы. Сутулый человек с обветренным лицом, всегда прятавший руки до локтей, какая бы жаркая погода не стояла на дворе, говоривший на диво красиво и правильно, — он предпочитал молчать...
Но иногда Олаф видел в карих глазах Молчальника блеск гордости и высокомерия. Так мог бы смотреть рыцарь из Глоркастера на вилланов или же купец из Лефера на батраков, пошедших к нему в кабалу.
Но стоило только Олафу присмотреться, как Молчальник тут же отводил взгляд и замолкал. Он не хотел, он очень сильно не хотел, чтобы люди замечали это выражение. Но почему? Может быть, Молчальник не желал открывать часть своей души посторонним, ту часть, что навсегда осталась в его прошлом?..
* * *
Не успела ворона взлететь над лысиной холма, как Конхобар прыгнул. Жители Двенадцатиградья слышали о том, что альбианцы не совсем люди (а значит, совсем не люди) — но подтверждение тому редко встречали. Сейчас же Олаф получил причину считать так же. О, нет, пять зрачков — это нормально. Но когда человек прыгает подобно лососю, прижав руки к бокам, выгибаясь пружиной и преодолевая расстояние в добрых три-четыре человеческих роста?
Но Рагмар — и как только успел? — обогнал альбианца. Лезвие именно его топора оказалось приставлено к горлу человека, склонившегося над трупом крестьянина в самом центре пустыря. Человек этот, облаченный в замызганное одеяние, сшитое из десятков потертых шкурок, не успел даже подняться. Он лишь повернул голову в сторону повозки, взглянул на Олафа, и...
И Везучий остолбенел. Не потому, что незнакомец пустил в ход магию или сглаз, — но потому что он не был незнакомцем.
Из-под капюшона на Олафа по-орлиному остро смотрели те самые карие глаза.
— Кто ты? — разом спросили Рагмар и Конхобар.
Герой Альбы как раз приставил меч к горлу человека, чуть пониже того места, к которому добродушно прижалось острие рагмарова топора. Если бы бедняга дернулся, то его побрили бы до самого позвоночника.
— Молчальник, — ответил за него Везучий.
Орк и альбианец разом посмотрели на командира отряда. Где-то в глубине их душ начало разрастаться сомнение в нормальности похода. Странные встречи, собутыльничающий Анку, древний доспех, который нужно провезти через охваченную войной землю. Где-то же должен быть предел уверенности в здравом рассудке, так ведь?
— Я видел прежде твое лицо, хоть оно и было юным... — задумчиво, но спокойно произнес Молчальник.
Казалось, что он привычен к опасности побриться насмерть, и клинки к его горлу приставляются ежедневно, настолько невозмутимо он держался. Время не ударило по отшельнику, но лишь прошлось напильником по лицу. Под глазами пролегли морщины, щеки ввалились, посередине лба пролегла "полоска мыслителя". А так — это был все тот же Молчальник, чьи секреты хотела выведать детвора его деревни. Но с чего он забрел в этот край?
— Ты был подмастерьем кузнеца.
Отшельник не спрашивал, он утверждал, словно бы предвосхищая возражения и подавляя неподчинение. Да, что-то, а седой великан Время в целости и сохранности сохранил характер Молчальника.
— Что ты здесь делаешь? — Олаф всматривался в потухшие глаза Отшельника.
Тот же резко вскинул голову.
— Ты...ты не понимаешь? — впервые на памяти Везучего у этого человека было удивленное выражение лица.
Рот его оставался приоткрытым. Взгляд его тусклых глаз скользнул по лицу Олафа и устремился в сторону сгоревших домов. Он прищурился, покатав молчание на языке. Оно было терпким, горьким, и у Отшельника возникло жгучее желание выплюнуть это молчание. Но он держался. Где-то там, в самой глубине его глаз, вспыхнуло пламя. Вспыхнуло — и потухло.
Внезапно взгляд Отшельника упёрся в Олафа, и тот отпрянул, столь сильным было воздействие этого взгляда человека, видевшего, что там, за окоемом. Олаф не знал, откуда этот взгляд, но знал, что это за взгляд. Он видел такие. Видел. Каждый раз, когда смотрел в глаза Ричарду.
Отшельник жестом велел Олафу повернуться, и тот неосознанно подчинился: столь властным было это движение, что наемник, привыкший к подчинению генералам, не мог не последовать этой команде.
— Вот твой дом, — кивнул Отшельник на развалины и развернулся. Он замолчал, сложив руки на груди.
* * *
В деревне ему больше оставаться не хотелось. Зачем? На его руках была кровь, пусть и захватчиков, но все же...Кровь тянется к крови. Вслед за этими пришли бы другие глоркастерцы. Они могли бы догадаться, что да как. Да и самому Олафу показалось, что лучше отправиться куда глаза глядят.
Мир за пределами родной деревни не показался ему столь уж чуждым. Олаф нечасто, но все-таки выбирался на ярмарки, праздники, наконец, за болванками в самый Лефер. В городе ему довелось побывать целых два раза, много больше, чем большинству соседей. Может, именно поэтому подмастерье кузнеца выбрал путь к самому шумному месту на свете, место, где его умения могли пригодиться и заработать пареньку монетку-другую. Он перебивался случайными заработками: то коня подковать, то нож наточить, а то и помочь с уборкой урожая. Наконец, истоптав ботинки до дыр, он вышел к воротам города. О, что это было за дивное время!
Отовсюду стекались десятки, сотни людей! Самодовольные богачи, ушлые торгаши, наивные дураки, — все тянулись в Лефер, и для всех нашлась бы своя судьба в этом месте. Ученик кузнеца предвкушал, как он словит удачу за хвост. Но судьба — она такая, сама берет, что и когда ей нужно, невзирая на мнение смертных и бессмертных. У самых ворот, на виду у скучающих стражей, Олаф поравнялся с глоркастерским рыцарем. Восседавший на приземистом вороном коне, чью спину покрывала цветастая попона, сам разодетый и наряженный, "бла-а-родный" с презрением глядел на деревенщин.
Ворота были чертовски узкими для такого количества людей и животных, а потому приходилось жаться друг к другу, чтобы попасть в славный город Лефер. Судьба сыграла злую шутку: толпа прижала Олафа к крупу глоркастерского коня-дестрие. Это, видите ли, оскорбило рыцаря.
— Сотню демонов на твою башку, деревенщина! Как ты смеешь марать попону коня моего? Ты даже подковы его не стоишь! Ха! Этот город еще узнает глоркастерца Чарльза де Баца!
Олаф засмеялся во всю мощь своих легких, едва заслышав родовое имя выскочки. Смех его подхватила толпа, протискивавшаяся через ворота. Даже осел менялы — тот выделялся круглой шляпой с желтым пером, знаком гильдии менял — заржал, поддавшись общему порыву. Чарльз де Бац представлял собой ужасное зрелище! Лицо его сперва покраснело, затем побелело, приобретя в конце концов цвет проваренной свеклы. Глоркастерец получил ужаснейшее оскорбление, да еще и от кого — от деревенщины! И если равного себе он мог вызвать на поединок чести, то с этим! Этим! Да он же..! Грязь руками..! ... кровь..!
Ураган вырывался из ноздрей Чарльза. Он выхватил (по правде говоря, с трудом достал из ножен, прижатых еще одним деревенщиной) меч и высоко (если уж не кривить душой, то едва-едва — низко нависавший потолок помешал) занес его над головой.
— Ах ты ж щенок! Сотня демонов да раздерут твою глотку, а тысяча псов пожрет твое гнилое сердце! Сейчас ты получишь от меня!
Они выбрались на простор — перед воротами расстилалась площадь, в этот утренний час только-только заставлявшаяся лавками и наполнявшаяся торговцами.
Теперь-то уж глоркастерцу было, где развернуться!
— Ага! Ты у меня получишь, собака! — Чарльз торжествующе зарычал.
Кольца его кольчуги поблескивали на солнце, желто-красный плащ развевался на ветру. Дестрие похрапывал и бил копытом по мостовой, почуяв битву. В горделивой осанке чувствовались десятки благородных предков и тысячи вилланов. Олаф же потихоньку пятился, изо всех сил стараясь не отводить взгляда от беснующегося рыцаря. Он не собирался показать свой страх врагу, родичу, а может, и знакомому тех, кого недавно прибил в деревне.
Стража не вмешивалась. То ли желала насладиться зрелищем, то ли посчитала месть за оскорбление справедливым делом. Народ улюлюкал, но также хранил нейтралитет. Толпа желала поглядеть на развлечение, столь редкое в этот ранний час.
Олаф чувствовал себя одновременно и мышью, за которой по пятам следует кошачья лапа, и жонглером. Да-да, тем самым жонглером, что показывает смешные и забавные фокусы, шествуя по туго натянутому канату. Но подмастерье кузнеца не желал ни играть на потеху публике, ни быть пойманным зверем. Наоборот! Это он хотел ловить! Это он хотел, чтобы толпа чувствовала себя плохим жонглером. И потому...
— Эй! Де Бац! Видать, твои предки любили надавать тумаков слабым, потому и получили столь славное прозвище? Или... — Олаф потер макушку, соображая. — Или это им кто-то по голове надавал? То-то башка твоя скрыта шлемом! Боишься получить по ней? И на безоружного человека лезешь? А? Небось тех, кто под силу...
— Тех, кто ему под силу, он уже повстречал, — внезапно пронеслось поверх голов зевак и улюлюк.
Возможно, в первый и последний раз все сословия Лефера и даже соседних городов были едины: все они в едином порыве повернули головы свои на звук. Некоторые, правда, тут же внесли диссонанс, давая дорогу новым жонглерам этой трагедии, и единство рухнуло.
Меж людей восстала тень. А, нет! Олаф пригляделся, и понял: то был человек в черных одеяниях. Черный плащ, черный камзол, черные сапоги. Подмастерье готов был поклясться, что конь у этого человека должен быть белый. Потому что герои всегда — на белых конях. А этот человек не мог не быть героем, раз он встал на защиту Олафа.
Люди зашушукались. Правда, при столпотворении шушуканье это едва ли не превосходило гром по мощи. Глокастерец же воссиял, обрадованный.
— Ага! Я вижу, Вы похожи на благородного! Тем лучше! Смогу сразиться с равным себе! Если, конечно, Вы пожелаете взять под покровительство это мужичье, — де Бац удовлетворенно кивнул в сторону Олафа.
Подмастерье поклялся добраться до этого "бла-а-родного" и всыпать ему сперва по первое, а потом аж под сотое число. Или сколько там их всего, чисел этих?
— Сразиться, говоришь? — поцокал языком герой в черном. — Сразиться...Да я тебе просто морду набью, а потом пну так, что ты полетишь в свой Глокастер впереди коня!
Пока де Бац под дружный гогот толпы приобретал цвет сгнившей малины, Олаф понял: нет, то не герой из сказок пришел, — это настоящий боец явился на его помощь. А это было даже лучше!.. Везучий он все-таки, Олаф!..
До обретения этого прозвища оставалось всего пять лет...
Чванливые бароны Глоркастера вновь пошли войной на вольный Лефер. И пришли — к холму между селеньицами в два дома и три сарая Пестовкой и Кватохом. Дальше враг пройти не мог: здесь, на гребне, колосилось только-только собранное воинство Лефера.
Олаф командовал десятков в отряде Черного Хью. Тот самый герой (а коней он, действительно, всегда белой масти выбирал!) оказался главой отряда наемников. Храбрость и находчивость, талант кузнеца Хью оценил по достоинству, тем же утром пригласив Олафа на службу. У паренька глаза загорелись: еще бы! Даже не повидав города, попасть в ряды легендарных наемников! Не успел Хью договорить, как Олаф уже выкрикнул свое согласие. Черный довольно кивнул. Он любил, когда с ним соглашаются. Несогласных с некоторых пор не было. Во всяком случае, в живых.
Прошли бои, драки...Многие товарищи погибли, и только Олаф выходил из всех передряг живым и здоровым. Ну не считать же три занозы от щита ранами? Среди наемников стали ходить слухи, что Олаф заговоренный. Но вот беда: на ребят вокруг него удача не распространялась.
Черный Хью не верил в заговоры, но зато ценил таланты. Разглядев в Олафе дар командира, храброго, готового на неожиданные ходы, он предложил ему в следующем походе возглавить десяток. Поход этот начался тем же вечером, едва городской совет объявил военный сбор.
Кажется, весь город и окрестные селения высыпали на площади и улочки, махая на прощание бойцам и желая, скажем так, быстро победить зарвавшихся глоркастерцев. Наемники в ответ кричали, что обязательно и так победят, и этак, да еще шпоры сорвут с холеных соседских ног.
Но удаль — она перед боем хороша. Теперь же, когда вражьи стяги реяли в тысяче шагов, не до смеха и прибауток. Люди молча ждали сражения. Олаф стоял во главе десятка, на правом фланге. Совет командир постановил Черному Хью прикрывать армию от возможного обхода. Здесь, где воины могли руками достать колосья пшеницы, ждали удара рыцарской конницы. Сюда же направили едва ли не половину всех магов, что присоединились к армии.
