Оторвав взгляд от подноса, я увидела стоявшую возле тёмной оконной решётки Антонию. Девочка, в свою очередь, обернулась и теперь хмуро смотрела на меня. Увиденное удивило меня по двум причинам, впрочем, не сказать, чтобы неприятно. Во-первых, Антония Сафэйра выглядела старше, чем я ожидала. Правда, я быстро поняла, почему. По рассказам Андре я привыкла думать о ней как о четырнадцатилетнем подростке. Однако Антонии уже шёл шестнадцатый год; в этом возрасте девушек её происхождения нередко выдают замуж. К тому же одни взрослеют раньше, другие позже, как с физиологической, так и с психологической точки зрения. Антония была скорее из ранних. Не говоря уж о том, что трудно оставаться ребёнком после того, что произошло с ней в последнее время. Тут и десятилетний бы повзрослел.
Второе приятно удивившее меня наблюдение заключалось в том, что девушка совсем не была похожа на человека, которого опаивают средствами, воздействующими на психику. Её кожа была нездорово бледной, под глазами залегли круги, но взгляд был совершенно осмысленным, а осанка — прямой. Антония была худенькой девочкой не слишком высокого роста, то есть обладала довольно хрупким телосложением, но вот на лице читался характер. Вздёрнутый носик, тонкая линия упрямо сжатых губ, острый подбородок и впечатляющие тёмно-серые глаза. И чертенята, сдерживаемые своей хозяйкой на дне этих глаз, не обещали в данный момент мне как представительнице монастыря ничего хорошего.
Как я и ожидала, дверь позади меня даже не думали закрывать, так что я заговорила с пленницей как ни в чём не бывало.
— Добрый день, сестра. Я принесла тебе немного еды.
Серые глаза недобро сверкнули.
— Я тебе не сестра, — огрызнулась Антония, демонстративно отворачиваясь к окну.
— А, должно быть, ты не монахиня, — наивно интерпретировала её слова я. — Я тоже пока ещё только послушница.
Девушка, не оборачиваясь, безразлично передёрнула плечами. Я аккуратно поставила поднос на стол.
— Наверное, ты плохо себя чувствуешь, раз не выходишь к общей трапезе? — продолжила щебетать я, расставляя посуду на столе, но только очень медленно. — Сегодня еда очень вкусная и полезная, надеюсь, после неё тебе станет лучше. Я тут совсем недавно, и сразу начала работать на кухне. Может, пока и не всегда хорошо получается, но ты не волнуйся, мясо не я тушила, а сестра Белария. А если я неправильно к тебе обратилась, так ты не сердись. Я думала, тут всех сёстрами называют.
Хлеб перекочевал на стол, тарелка с мясом пока ещё находилась у меня в руках. Антония всё-таки обернулась и уставилась на меня, как на ненормальную. В её глазах читалось некоторое недоумение по поводу моей болтливости в сочетании с желанием чем-нибудь в меня запустить, дабы заставить заткнуться, а заодно сорвать на мне собственную злость. Да, характер налицо, и умение сдерживать собственные эмоциональные позывы — тоже, пусть и не полностью. Думаю, мы с ней сработаемся.
— Песенка такая вспоминается... — Моя болтовня успела слегка притомить охранницу, и та теперь следила за разговором (точнее сказать, монологом) вполуха. —
"Однажды летом три сестры Отправились в страну, Где реки бЫстры и шустрЫ, У берега в плену," — безмятежно напела я, ставя на стол горячее блюдо.
Глаза Антонии широко раскрылись. Теперь она не сводила с меня пытливого взгляда. Ещё бы, ведь эти стихи когда-то давно сочинила она сама. И показывала их только отцу да ещё одному человеку.
— Откуда такая песенка? — с деланным безразличием спросила она.
Безразличие вышло не очень натуральным, но у охранницы не было причин выискивать подвох, так что она не насторожилась. Вышло бы куда хуже, если бы Антония бросилась ко мне и схватила за грудки с воплем "Откуда ты знаешь эту песню?!". Такой риск присутствовал, но девушка молодец, сумела сориентироваться.
— Спел когда-то один знакомый, — прежним беззаботным тоном ответила я. На подносе теперь оставалась только чашка с компотом. — Он много поэтов знает, даже лично с ними знаком. Если ему стихи нравятся, сам разыскивает авторов, встречи назначает. В общем, суетой живёт. То ли дело наша монастырская жизнь — тихая, спокойная, — благочестиво завершила свою речь я. — Ой, а что это у тебя за цветок тут растёт?
Я подошла к чахленькой герани, торчавшей из тёмно-коричневого цветочного горшка. Над длинным и почти голым стеблем красовалось несколько светло-розовых цветочков. Земля в горшке аж расплывалась от обилия влаги и была какого-то странного оттенка.
— Какая прелесть! — восхитилась я, склонившись над совершенно невзрачным растением. И, почти не размыкая губ, добавила: — Готова поспорить, этот цветок совершенно не страдает от нервных расстройств.
Поставив рядом с геранью чашку, якобы прихваченную сюда случайно, я разок многозначительно взглянула на жидкость, перевела глаза на Антонию, после чего со словами "Приятного аппетита" удалилась из комнаты.
Поскольку на выздоровление Полинарии требовалось время, с этих пор еду Антонии приносила я. Монахини, охранявшие её комнату, известили мать-настоятельницу о том, что общение со мной положительно влияет на девушку. Поэтому я получила возможность появляться в её келье достаточно часто, хотя, разумеется, вероятность того, что каждое сказанное нами слово внимательно слушают, была высока. И тем не менее такая система общения в сочетании с определённой долей сообразительности позволяет передать по-настоящему важную информацию и без помощи слов.
Глава 23.
Но напрасно собака
Охраняет твой дом:
Так уж вышло, однако —
Что хотим, то возьмем!
Канцлер Ги, "Ведьма II"
Войдя в келью, я обнаружила Лизетту и Мелани, в непривычном единодушии прильнувших к окну.
— Что там такое? — спросила я, поразившись такой неожиданной гармонии.
— Иди скорее сюда!
Лизетта повернулась ровно на столько времени, сколько требовалось, чтобы призывно помахать мне рукой, и снова продолжила созерцание. Пожав плечами, я подошла поближе. Девушки подвинулись, выделяя мне место у окна.
— Что это за зверь? — спросила Мелани, изумлённо хлопая ресницами.
Пожалуй, впервые за время нашего знакомства она вела себя не благочестиво, а просто по-человечески.
— Неужели дракон? — восторженно подхватила Лизетта.
— Почти, — откликнулась я, с недоумением рассматривая расположившуюся во дворе зверюгу серо-зелёного оттенка. — Это игуана. В общем, большая ящерица, — пояснила я в ответ на вопросительный взгляд Лизетты. — Так что некоторым образом дракон.
— Здоровая! — заметила шатенка, явно находившаяся под впечатлением.
— Откуда она здесь взялась? — недоумённо спросила я, мысленно прикидывая, не могли ли мои сообщники подбросить игуану в качестве своеобразного оружия для борьбы с матерью-настоятельницей. Возможно, животное прошло специальное обучение и знает парочку боевых приёмов?
Однако причина оказалась куда более банальна.
— Какая-то знатная дама, в своё время здесь воспитывавшаяся, сделала монастырю подарок, — откликнулась Лизетта, которая всегда была в курсе всевозможных слухов. — А может, решила таким образом насолить матери-настоятельнице, — тихонько добавила она. — Так сказать, отплатить за всё хорошее.
— Мать-настоятельница — ладно, но игуана-то что ей плохого сделала? — возмутилась я. — Жалко же зверюшку. Зачахнет она здесь. Эдак у неё и экзистенциальный кризис может начаться!
Девушки молча покивали и продолжили рассматривать диковинное животное, которое, в свою очередь, флегматично рассматривало парочку застывших во дворе монахинь.
— А вот интересно, — задумчиво проговорила Лизетта, — это самка или самец?
Слово "самец" было произнесено с мечтательной интонацией. Я подозрительно покосилась на соседку.
— Э... Лизетта, я, конечно, понимаю, что девушке твоего темперамента в монастыре живётся несладко... но не до такой же степени?!
— Мне просто любопытно, — отозвалась монахиня. — И потом, что до темперамента, не настолько здесь всё безнадёжно.
Вот эту фразу я хорошо запомнила и при первом же случае, когда мы с Лизеттой остались наедине, попросила девушку объяснить, что именно она имела в виду. Та и не думала отпираться и скрытничать.
— Это не так уж нереально — живя в монастыре, общаться с мужчинами, — пожав плечами, объяснила она. — Редко, конечно. Реже, чем хотелось бы. Но всё равно лучше, чем ничего.
— Разве в монастыре есть мужчины?
— Нет. В монастыре — нет. Но есть лазейка, через которую можно выбраться за стены. И сходить на свидание. Те, кому это по-настоящему важно, о ней знают.
Стоит ли уточнять, что разговор принял чрезвычайно важное для меня направление?
— И тебе доводилось ей пользоваться? — уточнила я.
— А то! — фыркнула Лизетта. — Конечно. Часто нельзя, могут засечь — и тогда всё. Лазейку заделают — и как не бывало. Но раз в пару недель на часок выбираюсь.
— У тебя что, есть в деревне парень? — не удержалась от вопроса я.
— Ага, — гордо улыбнулась Лизетта. — Что-то вроде того. Я встречаюсь с племянником мельника.
— И его не смущает, что ты монахиня?
Не о том, конечно, следовало сейчас думать, но я не смогла сдержать любопытство.
— Не-а, — покачала головой девушка. — Даже наоборот. Ему нравится. Ну, как тебе сказать... гордость он чувствует, что соблазняет монахиню. Мужчины — они, понимаешь, такие смешные. А я что? Мне не жалко. Лишь бы соблазнял. А один раз он даже друга с собой привёл. — Лицо Лизетты приняло совсем уж мечтательное выражение. — Было весело. Хочешь, как-нибудь вместе сходим?
— Спасибо, но всё-таки вряд ли, — отклонила щедрое предложение я. — А... сможешь показать, где эта лазейка расположена?
— Показать — не стоит, — наморщив лоб, решила Лизетта. — Лишний раз светить место не хочу, вдруг кто-нибудь заметит? Но рассказать, где оно находится, могу, не перепутаешь.
Ну вот, выход из монастыря был найден. Оставалась самая малость: уведомить своих о времени побега, найти способ вывести из здания Антонию и уйти от погони. И начать следовало с первого. Пользоваться для этого лазейкой, рискуя остаться без пути отхода в будущем, я не стала. Поэтому прибегла к заранее продуманному способу связи.
— Мать Езелия, вы не могли бы помочь мне разобраться с одним отрывком из Священной Рукописи?
Я рассеянно наблюдала за тем, как юная монахиня расспрашивает в коридоре одну из наиболее почтенных обитательниц монастыря, заведовавшую здесь вопросами просвещения. А заодно бросала косые взгляды на большое уродливое пятно, образовавшееся за ночь на потолке. Постепенно формировавшиеся посреди пятна капли звонко падали в подставленную специально для них кадку. Воды в ней уже накопилось порядочно.
— Что именно тебя интересует, Агата?
Мать Езелия, невысокая монахиня лет пятидесяти с бойкой походкой и проницательным взглядом, по-видимому, не считала выбранное сестрой Агатой место удачным для ведения философских бесед. Однако же и отказать в ответе правильным не сочла, тем более что девушка пришла не одна: ещё несколько столь же молодых монахинь толпились неподалёку и с интересом ожидали продолжения беседы.
— В Рукописи сказано, что светлая богиня Орна уничтожила всех варваров, живших в прекрасном городе Адоре, а затем поселила в опустевшем городе своих детей. Но ведь... — Агата на миг замолчала, чтобы поосторожнее подобрать слова, — ...священные книги запрещают убийство. А в городе, наверное, жило много людей. И не только взрослые, успевшие согрешить, но и младенцы тоже. И как же быть?
Виновато прикусив губу, она устремила на Езелию вопросительный взгляд. Та вздохнула.
— Вы читали эту историю на уроке у матери Кателлы? — спросила монахиня.
— Да.
— И ты задала ей свой вопрос?
Агата утвердительно кивнула.
— Что же она тебе ответила?
— Что закон, запрещающий убийство, не распространяется на богов, — заученно, без всякого выражения отбарабанила девушка. — А младенцы, родившиеся в городе еретиков, непременно и сами бы выросли грешниками.
Езелия закатила глаза и, кажется, пробурчала себе под нос что-то нелицеприятное в адрес матери Кателлы.
— Это аллегория, Агата, — чётко сказала она, пристально глядя на ученицу, будто хотела убедиться, что смысл её слов точно дойдёт до последней. И, обратив взор к остальным девушкам, повторила по слогам: — Ал-ле-го-ри-я. Речь не идёт о настоящем убийстве живых людей, тем более младенцев. Прекрасный город, заселённый варварами, — это душа человека, в которой поселился грех. Богиня уничтожила варваров, то есть греховность, и заменила их на своих детей — веру, духовность, благочестие. Именно в этом заключается смысл прочитанного вами отрывка.
Девушки зашушукались, видимо, сравнивая два столь разных анализа одного и того же текста, но их перешёптывание разом оборвалось при звуках мужского голоса:
— Ну, показывайте, где тут у вас течь?
Да-да, голос был именно мужским, что заставило монахинь шокированно застыть на месте... и спустя секунду начать шушукаться с новым энтузиазмом. Ну, что поделать: если крыша протекает, приходится вызывать специалиста, а женщины в таких областях специализируются редко.
Для меня, в отличие от монахинь, сам по себе факт, что голос — мужской, играл мало роли. Куда важнее, что этот голос был мне знаком. И, хотя я не слишком-то хорошо знала его обладателя, на глаза чуть было не навернулись слёзы умиления.
— Не понимаю, в чём тут дело, — говорила пожилая монахиня, которая вела мужчину по коридору. По мановению её руки девушки поспешили разойтись по сторонам, скромно опуская глаза. — Вроде бы и дождей сильных не было, совсем немного ночью накрапывало. А протекло так, будто второй всемирный потоп.
Я отвернулась, пряча ухмылку. Ещё бы не протекло. Я полночи работала над этим участком крыши, сначала потихоньку её ковыряя, а потом целенаправленно вылив на одно и то же место изрядное количество воды, в общей сложности равное, наверное, нескольким вёдрам.
— Не боись, хозяйка, — жизнерадостно пообещал Вито, чрезвычайно забавно выглядевший в одежде рабочего — широких штанах и короткой куртке грязно-серого цвета, всё это — изрядно помятое. — Всё заделаем, закрасим, замажем — будет как девственное, в смысле как новенькое. Стульчика не найдётся?
Пока мастера снабжали стулом, пока он, поднявшись, ковырялся в обезобразившем потолок пятне, я заметила среди перешёптывающихся девушек невесть откуда здесь появившуюся Лизетту. Оно и неудивительно. Лизетта не была бы Лизеттой, если бы смогла пропустить появление в монастыре мужчины.
Когда Вито спускался со стула, я дважды кашлянула, прикрыв рот рукой. Потом приложила руку к голове и провела ею слева направо, якобы приглаживая волосы. Парень попросил провести его на крышу, девушек разогнали, попеняв на неприличное поведение, и я направилась в келью. Больше нам с Вито ничего друг от друга не требовалось, поскольку своё сообщение я уже передала. С южной стороны монастыря, через два дня, в тёмное время суток. То есть послезавтра ночью.
Лизетта вместе со мной в келью не вернулась, что слегка меня удивило. Я решила, что, должно быть, она задержалась, дабы обсудить с девчонками подарок богинь в виде забредшего в монастырь мужчины. Но оказалось, что нет: у монахини были дела поважнее. Когда я вошла в келью, Мелани, многозначительно покашляв, жестом предложила мне сменить её у окна. Выглянув во двор, я сразу же поняла, что за зрелище привлекло внимание нелюбопытной обычно соседки. Пожалуй, она была права: посмотреть на это стоило.
