— Постойте, но ведь есть же уставы, есть наставления. Есть заранее разработанная тактика для действий полка в случае войны.
— Есть, все у них есть. И стратегия и тактика, — вмешался в разговор старший техник. Внезапно глаза его зло блеснули, и он досадливо махнул рукой. — Если хотя бы один самолет полка в военное время к объекту противника прорвется и ядерный боеприпас сбросит, то считай, полк свою задачу выполнил и полег геройски не зря! Вот тебе и вся тактика!
Разговоры прекратились, мы брели, думая каждый о своем. Я представил себе, что началась война. Мы выпустили одноразовых летчиков в последний полет. После взлета машин одноразовые техники разбрелись по аэродрому, в ожидании ответного ракетно-ядерного удара. И тот естественно не заставил себя долго ждать. В это время в небе парит одинокий самолетик. В его кабине — Паханов. Это то, что осталось от нашего полка после прорыва ПВО противника, где-нибудь в Западной Германии. Возвращаться комэску некуда — нашего аэродрома больше не существует. Паханов летает, пока не выработалось горючее, потом катапультируется. Катапультируется и не знает, что прямо под ним очаг химического заражения. И что там его уже поджидает большой и очень пушистый северный зверек. Вот так то, товарищ подполковник, надо было тренироваться надевать противогаз и ОЗК, пока была возможность!
Подойдя к своему самолету, я решил осмотреть кабину, но возле стремянки столкнулся нос к носу с главным радистом эскадрильи — Якимявичусом. Примерно с минуту мы с ним препирались, кому первому работать в кабине. Спор быстро перешел на повышенные тона. Дело уже почти доходило до драки, когда рядом с нами появился вездесущий Панин. Тезка мягко взял меня за рукав и отвел в сторону. Якимявичус с видом победителя полез наверх по стремянке.
— Санек, — начал старший техник, заглядывая мне в глаза. — Слушай меня внимательно. Никогда не трогай радистов. Понял?
— Да ладно тебе, — я окинул взглядом худого низкорослого Витаса и иронически поинтересовался. — Ты что же думаешь, я его испугался?
— Ничего я не думаю, — отрубил Панин, потом, немного помолчав, спросил: — У тебя дети то есть?
— Нет, — удивился я неожиданному вопросу.
— Тем более, не трогай!
— Ничего не понимаю? А при чем здесь это?
— Вот сейчас радист сидит в кабине, — терпеливо, как ребенку начал объяснять Панин. — А ты знаешь, что он там делает?
— Нет, не знаешь, — не дожидаясь моего ответа, Сашка ткнул в каплеобразный нарост в передней части самолета, выкрашенный серой краской. — А вот это что такое, ты знаешь?
Я кивнул головой. Это был излучатель аппаратуры радиоэлектронной борьбы, или попросту РЭБ, предназначенный для глушения связи противника и установки помех для его локатора и прицела.
— Так вот, — продолжил Панин. — Естественно, этот излучатель направленного действия — на того, кто сидит в кабине не действует. Работает он бесшумно, никто его не видит и не слышит, а мощность у него о-го-го! — Сашка развел руками, словно бы показывая что-то очень большое. — В общем, если РЭБ излучатель несколько минут поработает, пока ты внизу под самолетом крутишься, то детей у тебя никогда не будет. И самое главное, ни один врач не определит причину. Понял теперь, почему с радистами лучше не связываться?
В это время к нам подошли Борзоконь с Петровым.
— Да уж эти радисты. Это такие выдумщики, — начал капитан, услышав концовку разговора. — Аналогичный случай, — затянул он знакомую песню, как, обычно ставя ударение на букве 'а' во втором слове, — произошел в одном из гарнизонов Подмосковья. Служил там один радист, и была у него автомашина 'Запорожец'. Водил он лихо, никогда ограничений скорости не соблюдал, поэтому постоянно получал штрафы. И вот однажды ему это порядком надоело, и мужик решил с этим покончить раз и навсегда. Думал-думал, и придумал. Свистнул на аэродроме аппаратуру оповещения об облучении и четыре датчика к ней. Поставил на приборной панели своей машины индикатор облучения, а датчики установил на передний и задний бампера, по два на каждый.
Мы с интересом слушали. Индикатор облучения представлял собой небольшой приборчик, в виде контура самолетика с лампочками вокруг. Когда локатор вражеского самолета или ракеты начинал свою работу, то одна из лампочек загоралась, предупреждая об облучении и показывая с какой стороны, происходит атака.
— Теперь, — продолжал Дед, — как гаишник не прячется, но только ему стоит свой радар на 'Запор' навести, индикатор в кабине тут же начинает мигать, водитель тормозит и милиция остается ни с чем.
Капитан подождал, пока мы закончим смеяться, и поднял указательный палец вверх:
— Но это еще не все. Однажды ехал тот мужик с нормальной скоростью и вдруг индикатор сработал. Ну, ему что, у него то все в порядке. Едет дальше. Тут его останавливают и показывают радар. А там — скорость на 20 километров выше положенной. Радист естественно понимает, что его накалывают, и начинает спорить. Спорил-спорил, но когда ему сказали, что права не отдадут, решил не связываться и дать взятку. Короче, отпустили его гаишники, но обиделся он на них сильно, и решил наказать. Спер на службе аппаратуру РЭБ и поставил ее у себя в багажнике. Так, как у 'Запора' багажник впереди, то получилось классно. Теперь, как только индикатор в машине замигает, офицер вместо того, чтобы жать на тормоз, просто включает РЭБ на полную катушку. После чего спокойно проезжает мимо поста ГАИ, со злорадством наблюдая, как мусора недоуменно трясут ни с того ни с сего сдохший радар. При этом аппаратуру свою старается не отключать как можно дольше, потому что гаишники не должны оставлять после себя потомства!
Мы согнулись пополам от смеха. Не смеялся только один Панин. Я еще никогда не видел его таким — усталым и озабоченным.
— Дед, кончай байки травить, — прекратил он наше веселье. — Вон летчик на твой аэроплан пришел. Иди заводи.
— О, вспомнил! — воскликнул вдруг Петров. — Анекдот вспомнил. Рассказать? — и, не дожидаясь нашего согласия, начал: — В понедельник утром техник кричит летчику: — Наливай! То есть — раздавай! В смысле — раздевайся! Тьфу, черт — заводи!
— Сам что ли сочинил про свою жизнь? — грустно поинтересовался Панин.
— А тебе бугор, только бы человеку в душу плюнуть! — обиделся Женька.
— Извини, я не хотел. Что-то башка разболелась. Ну, хорош, хорош. Все, по местам.
Возле самолета их ждал лейтенант Луговой, пританцовывая от нетерпения. Увидев подходящих к нему техников, он показал циферблат своих часов, намекая, что спешит:
— Мужики, давайте быстрее. Я опаздываю.
— Кто понял жизнь, тот не торопится, — философски заметил капитан.
— Хорошо вам говорить, — летчик занервничал еще больше. — Я иду в паре с самом комэском. Он нам всем тогда покажет, что такое жизнь! И тем, кто понял и тем, кто еще нет.
Луговой полез по стремянке наверх, Борзоконь вслед за ним. Панин взял ЖПС и стал расписываться. Упоминание о комэске, невольно вернуло его назад к своим проблемам.
Брак Панина опять находился на грани краха так же, как несколько лет назад на Новой Земле. Во время службы в Польше Тамара немного успокоилась. Она была занята какими-то бесконечными махинациями: покупала ковры, хрусталь, косметику, потом переправляла все это своим родственникам. Сашке вся эта кутерьма страшно не нравилась, но он старался лишний раз не трогать жену.
Все круто изменилось, после перевода в Эстонию. Коммерция прекратилась, и у Тамары появилось много свободного времени. В семье опять начались бесконечные скандалы. На этот раз поводом для них было отсутствие карьерного роста у Панина. Мол, столько лет уже в армии, а все еще старший лейтенант.
Проблема заключалась в том, что двигаться по служебной лестнице могли только те офицеры, которые заканчивали высшие военные училища. Тех же, кто имел диплом среднего, как Панин или Борзоконь, ждала судьба выйти на пенсию капитаном. Впрочем, возможность получить высшее образование имелась — поступить в военную Академию.
Конечно, для этого претендент должен сдавать вступительные экзамены и выдержать конкурс, иногда довольно серьезный, но сначала нужно было получить разрешение своего командира на поступление. Этот самый первый шаг для многих оказывался и последним. Авиатехников хронически не хватало (именно поэтому в полку 25-30 процентов этих должностей занимали офицеры-двухгодичники). Те же, что имелись в наличии, очень быстро не выдерживали собачьей работы и при малейшей возможности старались перейти на какие-то менее ответственные и более чистые должности. Желательно под крышей и в теплом помещении.
Учеба в академии являлась, как раз одной из таких возможностей, поэтому от желающих поступать не было отбоя. Теперь, поставьте себя на место командира эскадрильи. Если ты имеешь возможность отпустить на учебу одного человека в год, кому ты охотнее всего подпишешь рапорт? Догадались? Правильно. Скорее всего, комэск постарается избавиться от лодырей, тупиц и нарушителей дисциплины. А если ты хороший офицер и специалист, то кто же тебя отпустит? Такие и здесь нужны. Поэтому, кругом и вперед на стоянку — крепить обороноспособность Родины!
Даже если командир пожалеет кого-то лично, то все равно он должен согласовывать свое решение с инженером эскадрильи, так как речь шла об инженерно-техническом составе. Конечно, Паханов мог принять волевое решение, но тогда бы конфликт с Тихоном становился практически неизбежным. А зачем комэску ссориться с инженером из-за какого-то технарюги? Не будет он никогда этого делать. Ведь и от инженера во многом зависит, сколько будут летать летчики его эскадрильи, налетают ли нужное количество часов, подтвердят ли своей класс. Да и такая приятная и нужная в хозяйстве вещь, как технический спирт, тоже через инженера приплывает. Радиостанции дальней связи, для охлаждения которых, этот спирт предназначался, включались в полете лишь кратковременно, однако по бумагам выходило, что они работали часами. Соответственно этому времени работы и списывалось солидное количество спирта.
Так что Панину не повезло, потому, что он был не просто хорошим специалистом и командиром, а одним из лучших в полку. И, самое страшное заключалось в том, что вряд ли он смог поменяться, даже если бы захотел.
Несколько лет подряд, с самого приезда из Польши, офицер бомбардировал командование рапортами с просьбой отпустить его на учебу, но каждый раз они возвращались к нему с резолюцией — 'отказать!'. В этом году Сашка достиг предельного возраста для академии, и Тамара опять предъявила ему ультиматум: либо он поступает, либо она забирает ребенка, уезжает и подает на развод.
Развода Сашка не боялся. Он и сам последнее время частенько задумывался, почему все еще живет с этой жадной и крикливой бабой. Но сын... Что ему придется расстаться с сыном, было даже трудно представить.
Час назад Панин подошел к Паханову и поинтересовался судьбой своего очередного рапорта. Комэск снова отказал. Однако в конце намекнул, что ему, в общем, все равно, но инженер — против. Сашка знал: и Паханов и Тихонов прекрасно осведомлены, что для него это последний шанс. Он вернулся на стоянку. Это был конец! Может быть не всей жизни, но семейной, точно.
Панин пришел в себя. Уже добрых пять минут он смотрел отсутствующим взглядом в открытый журнал подготовки самолета. Старший техник тряхнул головой, захлопнул ЖПС и огляделся вокруг. Луговой уже сидел в кабине, фонарь был закрыт. Дед подключился к внутренней связи, готовый к запуску. Запустился двигатель. Панин по привычке смотрел за выпуском самолета, но мысли его все время возвращались в ту же самую колею:
'Да черт с ней, пусть разводится, но ребенка я ей не отдам! Пусть делает, что хочет, пусть катится на все четыре стороны. Только без ребенка!'
Двигатель между тем вышел на рабочие обороты. Поползли вперед крылья и установились во взлетное положение. Пробуя ручку управления, летчик покачал стабилизаторами. Выдвинулись и снова убрались на место закрылки. Проводилась стандартная проверка всех систем перед вылетом. Панин смотрел прямо перед собой, но ничего не видел.
'Вот же сволочи! Стараешься, вкалываешь, а как тебе что-нибудь надо, то посылают на три буквы. Ну что мне запить или морду кому-нибудь нужно было набить, чтобы послали учиться?! Когда два года назад на учениях в полевых условия движок поменяли за ночь... Как тогда Тихон просил: — Панин, помоги. На тебя вся надежда! Помог, ядрена вошь! Получай теперь благодарность'.
Сашка вздрогнул и очнулся. Он внезапно заметил подозрительную каплю на двигательных лючках. Панин подошел поближе, смазал каплю пальцем и понюхал. На ее месте тут же возникла новая. Подбежал Борзоконь, волоча за собой длинный черный шнур переговорного устройства. Он присел на корточки рядом со старшим техником и прокричал, стараясь перекрыть шум двигателя:
— Керосин?
— Похоже, — проорал ему в ответ Панин. — Открывай лючки. Сейчас посмотрим, что там течет.
Капитан проверил карманы.
— Отвертка осталась в инструментальном ящике, — он показал на выкрашенный серой краской ящик, который лежал по другую сторону от самолета. — Сейчас схожу, принесу.
— Не надо, — остановил его Панин. — Будь на связи с летчиком, я сам принесу. Скажи Луговому, чтобы он там газку добавил. Если где-то течет, то сразу увидим.
Дед встал и пошел от хвоста самолета по направлению к кабине, на ходу переговариваясь с летчиком. Панин направился в противоположную сторону, не в силах избавиться от своих сумбурных мыслей:
'Что это? Может быть топливный насос? Сейчас посмотрим... Нет, надо разводиться! Сколько можно. Говорят, Ирка Игумнова так и не вышла замуж. Да и беременной не была никогда. А что если... Хоть бы не насос. Сейчас мудохаться с ним! Как некстати... Ну, Тихон, я тебе это припомню. Нужно уходить с эскадры! По любому, уходить... Так, куда я иду? Ах, да отвертка... Мне нужно взять отвертку. Сейчас... Что это?!!!'
Борзоконь, стоя под кабиной самолета, дал летчику команду увеличить обороты двигателя. Двигатель взревел, как вырвавшийся на свободу зверь. МиГ подался вперед, словно собираясь взлететь, но уперся в стояночные колодки.
Убедившись, что все в порядке, капитан повернулся к хвостовой части самолета, посмотреть принес ли Панин отвертку и остолбенел от ужаса. На его глазах, Сашка совершил то, что никогда бы не сделал даже молодой техник. Вместо того чтобы нагнуться и пролезть под фюзеляжем, оказавшись на противоположной стороне, где лежал инструментальный ящик, он, с отсутствующим, как у зомби лицом, начал обходить самолет сзади.
— Глуши движок!!! — изо всех сил заорал летчику капитан, но было уже поздно.
Мощная реактивная струя сбила Панина с ног, подняла в воздух и потащила, переворачивая его с ног на голову, в конце кинув на газоотбойник.
Борзоконь вырвал шнур внутренней связи из гнезд шлемофона и кинулся к лежащему без движения телу. Уже на ходу он услышал, как за его спиной смолк двигатель самолета. Возле Панина собирались техники, потрясенные случившимся.
— Скорую, быстро! Кто-нибудь! — крикнул Дед.
