Война встретила меня здесь грудами развалин, торчащими к небу стенами с закопчёнными глазницами окон. Разбитыми машинами, горящими танками, трупами и перевёрнутыми трамваями и едким сизым дымом... Даже не верилось, что когда-то снова начнётся нормальная жизнь на этой разрушенной и сожжённой до пепла земле. Мне было страшно, но я привыкла. А вот как привыкнуть к той мерзости, что творил мой муж и эта молодая дрянь я не знала... Но это тоже была война... Раны войны... Мои раны... В первый же день прилёта он принёс мне маленький пистолет. Вальтер. Пистолет меньше моей ладони. Никелированный. Не веря своим глазам, я всё же взяла в дрожащие руки, тёплое от его руки оружие. Промурлыкал:— "Вспоминаешь?" Я прикрыла ресницы. Конечно, вспомнила, как просила его обучить, как ползла под подводами... Кивнула. Но он всё равно повёл в рощу и сначала показал, где предохранитель, приказал отвести затвор, патрон нырнул в ствол. Прицелилась, нажала курок — выстрел. Он смеётся и целует меня в губы — молодец! И вот сейчас я расстегнула кобуру. Достала его. Зажала в ладошке. Только один выстрел и для меня не будет никаких больше проблем. Люлю исчезнет. Не будет ни боли, ни слёз... Нет-нет — это удел слабых. Грех! Я поборюсь.
Дел и забот было не счесть— наступали, так что голова его забита была совершенно не "воробушком". Он и думать забыл об истории с её беременностью. И про неё зрело огромное желание не вспоминать. Рутковский вдруг понял, что вся его эта тайная затея... ударит рикошетом по семье. Юлия с Адой непременно узнают об этом и будут страдать. Когда, получив Галкино письмо с настоятельной просьбой приехать, он появился там, с решительным видом объясниться и поставить точку, то был поражён "радостной" новостью о том, что ему светит стать отцом. "Воробушек" объясняясь плакала и, оправдывая свой поступок, рассказывала озадаченному Рутковскому, что любит его так сильно, что решила оставить от их любви память, его кровиночку. Косте это ничем не помешает. Она ничего не просит у него. Только этого ребёнка. Это для неё такой подарок. Она никому не скажет. Никто не узнает. Даже ребёнок, кто его отец знать не будет. Это будет только их тайна. Да и ему никогда не напомнит о себе. Исчезнет с его пути... Вот такая у неё сильная к нему любовь. Он не ответил, конечно. Впрочем, как обычно.
Она молода и не знала того, что мужчины никогда в таком вопросе не принимают решение и всегда дают задний ход, вешая ответственность на женщину. Даже очень сильные.
Рутковский слушал и не понимал. Честно говоря, был в растерянности от всего этого. Он смутно представлял себе последствия. Сейчас ему было точно не до того. Чувствовал, что ребёнка ему навязывают, причём беспардонно, грубо. Такой оборот им уже не планировался и, тем более, он теперь его не желал. Он находился между небом и землёй, с ужасом ожидая, когда Юлия с Адой узнают об этом. Как тогда быть он не знал. В голове варилась каша. От — ему это не было нужно и ни к селу, ни к городу объявившийся ребёнок опять кидал его в сложности, до — неужели в него можно влюбиться до такой степени, что пойти на такое. Женщины как-то по — особому устроены, у них другие понятия любви. К тому же всё поздно, ничего уже не изменить... или можно и она прикидывается? Но, как бы там не было, для него такой поворот ничего не значит. Для себя он всё решил и с той дороги не свернёт. Впервые он сошёл до ругани. И настоятельно пригрозив избавиться ей от проблемы, хлопнул дверью. Он боялся Юлии. Этот страх вязал язык. Их разговорам словно нечто такое мешало. Он знал, конечно, про то "нечто". Они сидели бок о бок и молчали, но это молчание кричало обоим о том невысказанном. Он знал, что она читает его мысли, и поэтому опускал глаза, стараясь поскорее от неё ускользнуть. Как это невыносимо тяжело: желать с ней быть рядом и не мочь. Когда, когда уж это всё кончится?!... Раз уж совсем было собрался покаяться, но она вдруг тихо и твёрдо произнесла: -"Я устала". Он обрадовался, что неприятный разговор откладывается и не заметил в её словах отчуждения. Да, дорого бы он теперь дал, чтоб вернуть всё в исходное положение. Но время не играет в такие игры. Поэтому и сегодня, не заезжая домой, сейчас он не мог смотреть жене в глаза, поехал в штаб.
А война откатывалась на запад. Он ехал опять на передовую. За окном мелькали выжженные сёла и изуродованные боями поля. Но мир вдохнул в них жизнь. Он откинулся на спинку сидения и закрыл глаза. Посидел так с минуту не думая ни о чём, а потом — завертелось. Так хотелось, чтоб семья была рядом. Но это не сняло напряжение, а добавило забот. Естественно, всё время боялся за них. А тут ещё эта связь... Если честно, то к "воробушку" не тянуло, может только немного, как к привыкшей вещи. Оно и понятно, была год под боком. Заезжал редко, по её просьбе, скорее, чтоб не обидеть. "Попользовался и бросаю. Бесчеловечно, жестоко с моей стороны",— гнётом лежало на душе. "А ведь обещала отпустить по первому же требованию",— горько подумал он. И было-то за месяц раза три. Чувствовал себя от этого не совсем ловко. Если б чувство вины не допекало, беды можно было избежать. И эта старая безрассудная идея иметь сына не имела бы почвы под ногами... Загорелся не подумав о семье. Теперь пятиться приходится, а она ни в какую. Шантаж. Надо было отрубить и всё, не было бы глупых идей и сегодняшней проблемы с беременностью. Теперь, схлопотав "сюрприз", кататься приходится чаще. "Она мне никто, но уже требует, принуждает, заставляет. Неужели она надеется, что я оставлю Люлю... Нет, нет губить свою душу ради неё я не намерен. Никак не должен позволить себе допустить роковой ошибки. Ума не приложу, что делать..." Он был в невообразимом волнении. Клял себя, что сам залез в петлю. Два раза упрашивал сделать аборт — ни в какую. Знал твёрдо: оставлять ее рядом с Юлией и Адой нельзя. Поэтому, решив отправить её домой, наезжал с уговорами ещё и по этой теме. Но девчонка была неумолима. Её нежелание уезжать, крутило ему руки. Шума поднимать не хотелось. Он решительно не понимал, почему она упорствует. Что беременной и с маленьким ребёнком делать в обозе? Уехала бы полбеды. А что теперь? Сказать Юлии не решится, пороху не хватит. Боялся, это сразу разрушит тот чудесный семейный мир, что воцарил с их приездом к нему, без него он уже не представлял своей жизни здесь, а дочери и заикнуться не посмеет. На кой чёрт такой балаган нужен был? Может всё-таки сделать "явку с повинной" и сказать жене самому? Слух непременно дойдёт до Юлии и Ады, что тогда? Она и так ему поставила рубеж — конец войны. А, узнав про эту историю, Юлия никакого конца дожидаться не будет. Нет, этого он точно не переживёт. Уж лучше стоически молчать, держаться и ждать пока кривая не вынесет. Уедут, только он их и видел. Стоп! Не паниковать. Они обе служат и так им просто от него не отделаться. Это дезертирство. Но они могут выйти с рапортом перевода на другой фронт. Это конец, полезут ещё на передовую... К тому же, его надежда в том, что жена его любит. А это чувство перевешивает многое. Она его судьба. Надо суметь удержать. Попытаться решительными действиями. Какими? Остаётся надеяться. Хотя надеяться приходится лишь на чудо... Было бы недопустимо потерять такую женщину, как Люлю. Он вытащил пачку сигарет из кармана. Щёлкая зажигалкой, понял, что у него дрожат руки. "Ох! Зачем я влез в эту канитель, кто б мне сказал? Люди думают, я к ней нежничать гоняю, как бы не так, кататься приходится выруливать ситуацию. Наверное, со стороны непонятно и смешно. Я бы сам посмеялся, если б это не касалось лично меня. Водитель, видя, что я нервничаю, смотрит на меня с жалостью. Вот, мол, мыкается бедный мужик между двух баб, а всё совсем не так. На кой чёрт она мне нужна. Я и близко к ней не подхожу, одни уговоры. Придурок, называется пожалел..."
Обычный военный день. Я дежурила на смене, когда ко мне привели гостью. Подняла голову от стола и онемела, передо мной стояла улыбающаяся Нина Александровна. "Вот это радость!" Как гром среди ясного неба.
Роняя стул вскочила и шагнула на встречу.
— Привет подруга, обнимемся. Я ж говорила, что мы ещё встретимся,— раскрыла объятия та.
— Как ты меня нашла?— отдышавшись от объятий и удивлённо качая головой, рассматривая подругу, посмеивалась от счастья я.— Откуда ты здесь?
— Воюем. Мой Саша в подчинении у твоего Рыцаря. Но, по-моему, они друг друга недолюбливают. У моего слишком прямолинейный характер, для него оттенки не существуют. Белое и чёрное. А на то, как к тебе попала?... Привёз. Приехал в штаб, и я напросилась. Даже машину выделил на часок. Вон стоит, видишь. Трофейная. Красавица, правда?
— Боже, не верится,— теребила я её. — Я тут одна, ни одной знакомой души. И вдруг такой подарок.
Нина не выпуская меня из объятий спросила:
— А Адуся?
Я поспешила успокоить подругу:
— Всё нормально, два выходных своих со мной была. Отца всё допекает. Просится на передовую.
Мы держались за руки и Нина улыбалась.
— Отбивается?
Ничего не предвещало беды и я тоже улыбнулась.
— Пока успешно.
Она не опуская глаз опять взяла мои обе руки в свои и зажала пальцы крепко-крепко. Я насторожилась. Она помяла. Вздохнув, сказала прямо, как может только она, не виляя:
— Жаль, Юленька, что на другом фронте у него решительности и успеха такого нет. Долго не решалась, но...— Я была потрясена. Слова пригвоздили меня к месту и я не могла раскрыть рот или сдвинуться с места.— Жаль... Очень жаль,— повторила она.
— Ты о чём?— побелела я, схватившись за сердце. Руки мои дрожали. Я не готова была выслушать безжалостный приговор себе.
Она решительно смотрела прямо мне в глаза. Мне показалось, что она в чём-то колебалась. Так и было. Задыхаясь от волнения произнесла:
— Прости, я с плохими новостями, подруга. Из огня ты попала прямым ходом в полымя. Так и думала, что ты в неведении, поэтому и приехала... Из ещё одного шока тебе не выбраться. Жестоко, но надо... Что же он осёл тебе не сказал, неужели надеется, что ты так ни чего и не узнаешь... Все ж аж лопаются от болтовни. Вздохни поглубже. Лучше это скажу я, и ты приготовишься. Сейчас мы разложим всю подушку по пёрышку.
Я покачнулась, помогая руками горлу, голос не повиновался, выдохнула:
— Что???
Нина виновато, но твёрдо заговорила:
— Я открою тебе все карты. "Воробей" тот общипанный— беременна. Это серьёзный ход против вас с Адусей. До вашего появления такая идея не приходила в её пернатую голову. Крепко держалась за его штаны, боясь отцепиться на такое. Враз подберёт другая. А тут пошла в лобовую атаку. Талант полководца, нацеленный на войну и победу, не подсказал ему одну простую житейскую вещь: быть внимательным и осторожным в выборе партнёрши. А ведь всё было так понятно. Если б "воробушку" нужен был только его ребёнок. Она бы забеременев, тихонько, не навлекая шума, всё-таки такое замешано важное лицо и не делая больно его семье, ведь рядом с ним теперь находились его дочь и жена, и он не сделал ни малейшей попытки их бросить, укатила рожать в Москву. Уж точно бы не подвергала себя и такого желанного ребёнка опасности. Тем более, с этим у беременных проблем не бывает. Их скоренько выпроваживают с фронта пополнять потери. Так в чём же дело? Что её заставило, нарушая все законы, оставаться на месте? Естественно, только мужчина. Тот ребёнок ей нужен лишь с одной целью: держать около себя его отца. В Москве бы она этого сделать не смогла. Ты поняла?
Лампочка закрутилась над головой... Круг, ещё круг, ещё... Ноги подкашивались. "Больно, как больно! Невыносимо больно... Вот и всё... Для меня это конец, катастрофа. Господи, какое несчастье". Я ужаснулась: как он посмел такое сотворить...
Я рванула от себя ворот гимнастёрки. Нечем было дышать. Было такое чувство, что навалилось что -то мерзкое и скользкое на грудь, шею... Было противно, отчаянно гадко, как в детстве, когда мальчишки бросили на меня скользкую лягушку... До боли сжимаю пальцы в кулак. Ногти режут кожу, кровь... Не помогает.
В реальность возвратил взволнованный голос Нины.
— Эй, Юлия, ты слышишь меня? А ну не впадать в истерику. Тебе объявлена война. Принимай бой и готовь контратаку. Мы с Адусей поможем.
Я сжала звенящие колоколами виски. Мне хотелось рыдать. Простонала:
— Ты думаешь, она знает?
Удивлена сама себе. Оказывается, у меня есть голос, я могу ещё мыслить и говорить.
— Она у тебя не кукла ватная. Опять поди твои нервы бережёт,— легонько обняла меня Нина. Я старалась не смотреть в её глаза, боясь поймать в них жалость.
Вот уж, действительно, эта новость, как снег на голову. Эта неожиданность меня просто сразила: ноги противно задрожали, но я держась из последних сил попробовала говорить.
— Тогда понятно, почему она провела вчера эти два дня со мной и так ластилась...— Я не смогла вынести удар. Я всего лишь женщина. Ноги не выдержали, подогнулись. Упала на колени, простонала:— Нина Александровна, за что? Почему судьба меня лупит и лупит, я не успеваю отворачиваться и подниматься. Ведь я не железная? У меня сердце болит, душа... Что ж это за дрянь такая молодая и жестокая.
Нина, поддерживая меня под локоть, садиться рядом крепче обнимает за плечи. Целует висок.
— К сожалению, тебе не повезло и девочка только играла в "закрой рот, дура, я всё сказал", а простота и наивность её лишь маска, если не что-то пострашнее. Она из тех баб, которые перешагнут через всё в борьбе за мужика и своё будущее, ей начхать на тебя и Аду. Она на совесть и заповедь божью, не прелюбодействуй, наплевала, когда под него легла, зная, что женат, что дочь. Такой одно — себе урвать побольше, любым способом. Возьми себя в руки, успокойся и дай достойный отпор. Ты умнее, опытнее и непременно должна выиграть. А чем твой-то Рыцарь тебя потчует?
Нина рывком выхватывает меня с пола и встряхнув, усаживает на стул. Я промямлила:
— Уверяет, что любит и боится потерять. Счастье его — это его девочки: я и дочь.
Нина обрадовано легонько хлопнула меня по спине.
— О! Значит, так и есть.
— Но ведь не сказал ничего, даже не заикнулся...— растёрла горькие слёзы по лицу я.— Знаешь, предчувствовала, что эта необходимая связь хорошим не кончится. Предчувствовала...
Она чмокнула меня в висок.
— Думаешь, он не прав? Ты ж за сумку, дочь и ходу. Какой нормальный мужик на такое пойдёт? Так что большой беды я в его молчании не вижу. А предчувствие... куда его пришьёшь.
— Ох, не знаю. Обещал же что всё под контролем...
— Ну это такое дело... Всякое бывает. Тебе-то как с ним?
— Абсолютно счастлива была... До сегодняшнего дня.
— Я и говорю, есть за что бороться.
— Плохо соображаю... Ни в чём не уверена сейчас... Не знаю...
— И знать тут нечего. Уверяю, за такого мужика стоит копья скрестить. Хотя по мне, так с этой дрянью по — другому надо решать вопрос, но ты, со своей цветочной романтикой, на это не пойдёшь.
Пожимаю плечами.
— Что ж я сделаю, это ж ребёнок, она выиграла... Не прикую же я его к себе наручниками. Это надо потерять уже последнюю каплю уважения к себе. Нет...
