Катрин попыталась сесть — через боль, но удалось. Собственно, тылы не пострадали.
Опрокинутый стол лежал на боку — отчетливо было видно что все четыре ножки укорочены — белели свежие спилы.
— Подготовленная позиция, — отметил проницательный Вася. — Расчистили сектор. Бутылка — ориентир линии прицеливания, а геранька на окне показывает силу ветра.
— Молодец, Василий, глаз у тебя — алмаз, — похвалила Катрин. — Порекомендую комвзвода досрочно тебя в унтера произвести. Только если бы ты эту догадку на пару минут раньше озвучил, я бы тебе капитанские 'корочки' подарила. Причем, с превеликой радостью.
— Да опыта у меня, Екатерина Георгиевна, мало, — признался боец. — Я же толком и не воевал. Как нога-то? Сломана?
— Вроде нет. Вообще не пойму, чем прилетело.
— Так пепельницей! Пуля в пепельницу, а уж эта штуковина вам, извиняюсь, в ногу, — Вася пихнул прикладом половину разбитой бронзовой пепельницы. — Вот, хорошо, что хвост у девицы массивный, но тупой.
Катрин посмотрела на уполовиненную русалку — на бронзе сияла свежая глубокая ссадина.
Тьфу, просто издевательство какое-то.
— Слышь, Василий. Помоги-ка мне встать. Только не за ворот, отодрали уже.
Стоять шпионка могла, прыгать-хромать тоже, хотя боль по-прежнему мощно шибала в ногу. Ладно, будем считать 'ограничено годна'. Галифе разодраны, клок сукна отвис лохматым языком, ушибленная плоть под ним уже не смугло белеет, а краснеет и багровеет.
Опираясь на плечо бойца, Катрин выбралась на лестницу. Издалека донеслось несколько выстрелов. Шпионка выругалась и ухватилась за перила.
— Это верно, товарищ капитан, не успеть нам уже, — согласился хладнокровный Вася. — Противник дал деру по крышам, а чердаки тут идут почти сплошняком по всему кварталу. Кое-какое оцепление у нас выставлено, на него есть надежда. Враг может не учесть и напороться.
— Рассуждаешь верно, хотя упускаешь некоторые тонкости момента, — Катрин передохнула, наваливаясь животом на перила. — Вот что, раз мы все равно опоздали к этому празднику жизни, давай не вниз, а вверх. Дом высокий, обзор дает. Вдруг что-то приметим.
— Это конечно. Но выбираться на крышу в вашем состоянии...
— С крышей вряд ли выйдет. Но окно найдем, чтоб повыше.
Окно нашлось: на верхней причердачной площадке. Напрыгавшаяся Катрин с облегчением прилегла на холодный пол.
— Застудитесь, — взволновался боец. — Вон доски лежат, давайте подсунем.
— Подсовывай. Только сначала окно раскупорь.
Рама открылась неожиданно легко — то ли удачная дореволюционная конструкция окна сказывалась, то ли ведомственно-немецкая принадлежность дома. В лицо ударило холодом и звуками: опять выстрел — далековато, в районе дома номер двенадцать. С планом квартала шпионка успела ознакомиться, но в натуральном виде все оказалось чуть иначе. По сути, сплошное поле крыш. Иной раз они тянутся с солидными перепадами, кое-где и с провалами. Зато пожарных лестниц навалом, проводов практически нет, телевизионные антенны отсутствуют как класс — беги куда хочешь, несись хоть до иглы Инженерного замка или к парящему на шпиле ангелу Петропавловской. Иллюзия, конечно, но все равно, просторно.
Боец уложил на пол обляпанные известкой доски, видимо, уцелевшие от дореволюционного ремонта. На досках было уютнее.
— И что там? — поинтересовался, осторожно укладываясь рядом, Василий.
— Да ничего. У того дома — Дурдинским, кажется, именуется — пару раз стреляли, в остальном тишина.
Кирха сверху казалась миниатюрной, только близкий массивный, рыцарских очертаний, крест по-прежнему недобро нависал над улицей. Сама Фурштатская опустела — иной раз пробегали, озираясь, прохожие, вот пронеслась упряжка ломовика — возница нахлестывал лошадей.
— Вон наши, на крыше, — определил Василий.
Катрин подивилась его зоркости — несколько фигурок перебежало по скату кровли, скрылись в слуховом окне.
— Значит, где-то там диверсанты, — предположил боец. — Не иначе, за Манежный переулок пытаются проскочить.
— Слушай, а ты тоже совсем местный?
— Ну, как сказать. На Выборгской вырос, но здесь же тоже не чужое, знакомое. Товарищ капитан, я винтовку приготовлю? Вдруг к нам вернутся?
— Если есть винтовка, так отчего ж ее не готовить? Давай, не стесняйся.
— Так я думаю, может, вы возьметесь. Говорят, стреляете изумительно.
— Врут. Из 'СВеТки'[5] еще туда-сюда. А из незнакомого...
— Хороший ствол, между прочим, — боец приложился к 'федорову', взял на мушку одну трубу, другую. — В сложной мы ситуации, товарищ капитан. Вокруг свои, а не обо всем вслух говорить можно. Конспирация, чтоб ее...
— Привыкай. Разумнее считать это не конспирацией, а особенностями службы. Военную тайну, всякие грифы 'С' и 'ДСП'[6] никто никогда не отменял.
— Да, так оно проще. Но все равно не верится, что мы в самом сердце революции. Легенда же.
По улице в сторону Таврического сада целеустремленно пронесся приданный отряду броневик. Работают парни. Катрин с некоторым облегчением отметила, что боль в ноге слабеет. Значит, обошлось без трещин в кости и иных мерзких осложнений.
— Василий, а ты какого года?
— Тридцать восьмого. Только в детсад ходить начал, как война, отец на фронт, нас в эвакуацию, — боец усмехнулся. — Орал как резаный — уж очень мне в детсаду понравилось; дача за городом, какао, клубника на полдник. А тут увозят. Мама чертежницей служила, их конструкторское в первую очередь эвакуировали. Иной раз думаю, кто из нашего детсадовского взвода в живых-то остался? Судьба. Из Саратова два раза с мальчишками на фронт пытались сбежать. Перехватывали нас на вокзале, так что не вышло с войной. Зато вот революция...
— Опять же судьба. Глянь, опять на крышах кто-то.
— Не разберу кто, но в шинелях, — пробормотал Василий. — Скорее всего, наши. Топчутся. Выходит, потеряли след?
Со стороны Литейного прикатили трое самокатчиков. Сверху было видно, как высокомобильные силы спешно прислоняют велосипеды к фонарному столбу, скидывают из-за спины винтовки-драгунки, занимают позицию у замысловатых металлических ворот.
— Жидковато у нас оцепление, — отметила Катрин. — Слушай, я вниз спущусь, а ты продолжай наблюдение. Если что — бей пакостников исключительно в руку, желательно в правую. Ну, в ногу тоже можно, оно, знаешь, несладко.
— Держу в уме, — заверил боец. — Вы там поосторожнее, на лестнице. К врачу бы надо...
Какие все заботливые. Шпионка сумрачно скакала вниз, норовя по большей части скользить по перилам. На подбитую ногу ступать было можно, но никакой радости сопутствующие ощущения не приносили. Вот, мля, контуженая жертва пепельницы! Опушка воротника болталась на манер трапперского хвоста, галифе испорчены. Сейчас товарищи самокатчики этакое пугало пристрелят. Исключительно из соображений милосердия и брезгливости...
Обошлось. Когда Катрин вывалилась из подъезда, стрелки-велосипедисты оглянулись, жестами призвали пригибаться. По-видимому, имелись основания считать, что противник где-то рядом.
— Как наше положение? — уточнила шпионка, с трудом приседая у ограды.
— Дык, маловато сил ваш Орготдел сюда уделил, — попенял воин в нахлобученной на самые глаза папахе. — Немец спуститься пытался, одного там застрелили, остальные обратно на крыши. А крыш — их вона сколько. Тут до ночи гоняйся, никого не сыщешь. Утекут. Свистят нам 'давай к кирхе', а что толку? Всю улицу мы с вами, товарищ отдельская, не перекроем. Да и ранены вы. С лестницы свалились?
— Почти. Но на крыше наши наблюдатели, они укажут врага и помогут огнем. Это если надо будет...
Слова оказались на диво пророческими, поскольку закончить мысль Катрин не успела — сверху, с Доходного ударил выстрел, еще и еще... По темпу стрельбы было понятно, что лупят из 'федорова', да там, кроме Василия, никого вооруженного и не было.
— Это по кому? — один из самокатчиков привстал.
— Сиди! — призвала Катрин, выхватывая маузер.
Судя по всему, целью Василий имел двери школы Анненшуле. Похоже, враг, не сумев прорваться с крыш и скрыться, вернулся, надеясь просочиться к земле через знакомое здание. Беда была в том, что в данный момент кирха заслоняла выход из престижного учебного заведения, и самокатчики со шпионкой могли лишь догадываться о происходящем.
— Товарищи, враг за церковью. Надо высмотреть, куда шмыгнет. Стрелять только по рукам и ногам! Не рискуем, но и не отсиживаемся, — Катрин указала пистолетом направление.
Самокатчики переглянулись и без особой охоты встали. Понятно, повиноваться командам малознакомой бабы особого настроения не имелось. Но уверенность ободранной хромоногой особы, а главное, высокий авторитет Общего орготдела, сыграли свою роль.
Катрин шкандыбала следом, стараясь не отстать. Двойной выстрел сверху пытался подсказать направление. Самокатчики рысили малость прямолинейно, опыта уличных боев у них явно не хватало.
— Стой! — зашипела шпионка.
Двое присели на колено, водя стволами винтовки. Третий воин замер столбом, протестующее начал:
— Так это...
Навстречу, из-за угла кирхи выскочило двое неприятных граждан в полувоенной форме: добротные бушлаты, под ними военные штаны, сапоги. Один поддерживал другого, зажимавшего простреленное плечо.
Встречи Катрин ждала, но полагала, что противник будет уходить в сторону Кирочной. А тут немного наоборот. Да и реакция врага оказалась отменной. Здоровый мужик мгновенно вскинул пистолет...
Загремели выстрелы...
...— По ногам! — вопила Катрин, вопила тщетно, поскольку собственный маузер заглушал все на свете. Шпионка в полном соответствии с собственными ценными указаниями пыталась целить по коленям врага, выходило чуть выше, хотя там должны были иметься относительно жизненно-важные органы.
Пальба оборвалась. Катрин обнаружила, что полулежит на мостовой, скорчившись в компактный комок — маневру по залеганию травмированная нога не помешала, но похоже, что все равно зацепило — левое ухо резало невыносимо. Стонал, держась за бок, самокатчик, остальные судорожно дергали затворы. Вражина, так ловко управлявшийся с 'парабеллумом' лежал ничком. Его напарник, пошатываясь, уходил прочь.
— Не стрелять! — завопила Катрин, слыша щелчки затворов 'драгунок'. — Так возьмем!
Раненый беглец, видимо, услышал, перешел на шатающуюся трусцу.
Первая попытка вскочить не увенчалась успехом — Катрин цапнула за плечо сидящего на корточках самокатчика, оперлась. Воин закряхтел.
— Да, отъелась я, — признала шпионка и кривобокой припрыжкой устремилась в преследование. Раненый враг уже скрылся за углом кирхи.
Катрин скакала практически на одной ноге, на вторую ступать было можно, но скорость этакий полутороногий аллюр порядком замедлял. Ухо слышало — надо думать, напрочь не оторвало. Удачный денек, исторический, что тут еще скажешь.
За спиной после некоторой паузы затопали сапоги. Нагоняют.
— Спокойней, товарищи, живой он нужен, — не оглядываясь, предупредила шпионка.
— Но прикладом я ему врежу, — посулил самокатчик. — Пашке-то легкое они насквозь просадили.
— Прикладом можно, но осторожно, — согласилась Катрин, хватаясь за сырую стену кирхи. — Главное, самим не наскочить. Шпалер у гада наверняка имеется...
За углом ни гада, ни шпалера не обнаружилось. Пустой проход вдоль церковной стены, дальше маячат звенья чугунной ограды...
— В церкву юркнул! — сообразил самокатчик, указывая винтовочным стволом на близкую боковую дверь.
— Входим спокойно, вежливо, мы с религией не воюем, — напомнила Катрин.
— Что ж мы вообще без понятия? — обиделся второй самокатчик, отцепляя от ремня бутылочную гранату. — Но если заперлись, пускай пеняют на себя.
Разрушительные средства не понадобились. От толчка приклада массивная дверь распахнулась. Катрин, поправляя окончательно переставшую быть удобной каску, запрыгнула внутрь. Бойцы ввалились следом...
Пахло религией, теплом, воском, мирной Европой. Навстречу выступил человек глубоко церковного облика, мягко вопросил:
— Куда же вы с ружьями в дом божий? Разве так можно?
— Отойди, поп! — потребовал самокатчик, нервно сжимая бомбу. — Где шпион?!
— Перед ликом божьим все мы люди...
Катрин прихватила служителя культа за форменный воротничок, дабы опереться, а заодно и прижать гражданина-лютеранина к стене. От души тряхнула и сунула ствол маузера под нос:
— На хрен теологическую дискуссию. Где преступник?
Придушенный священник не очень определенно, но указующе махнул рукой.
— Обходим с разных сторон, — Катрин заскакала между скамьями, самокатчики двинулись по боковым проходам. Было темновато, нависали фланговые нефы-балконы, казалось, оттуда вот-вот начнут долбить пулями. Подняться наверх раненый вряд ли успел, но если кто-то тут еще засел...
Шедший слева стрелок шарахнулся, вскидывая винтовку:
— Тьфу, черт! Вот он, зараза, затаился меж лавками.
— Притворяется? — второй самокатчик поспешил на помощь, Катрин двинулась через ряды.
— Да вроде не особо, — стрелок не опускал винтовку. — Никак помер.
Катрин упала на скамью, нагнулась в потемках, попыталась нащупать пульс — от лежащего пахло кровью, остывающим потом и порохом. Пульса не было.
— Что ж так неудачно, — пробормотала шпионка. — Хлопцы, сдвиньте его в проход. Может, все-таки жив?
Кирха наполнилась шумом шагов и громкими разговорами — прибыли основные силы преследователей.
Катрин морщилась и боролась с ремнем шлема — ослабляться он не желал, собственно, это ремень ухо и разодрал.
— Товарищ Мезина, ты сама-то как? — на скамью бухнулся запыхавшийся прапорщик
— Еще прыгаю...
Зажигались лампы под потолком, возился взводной фельдшер над лежащим телом, перекликались обыскивающие церковные углы, бойцы.
...— Садит в упор, гадюка, — рассказывал самокатчик опоздавшим. — Пашке бок зацепило, товарищу-бабе-комиссару в шлем щелкнуло, ну, думаю, сейчас и мне врежет. И главное, затвор как назло заело, досылаю, досылаю, а оно никак...
Катрин пощупала царапину на боку шлема.
— По касательной, иначе бы пробило, — мрачно сказал Москаленко. — Повезло.
— Это да. Итоги у нас какие?
— Неутешительные. Округа стоит на ушах, у нас трое легкораненых, один тяжелый. Из добычи: четыре трупа, винтовка с оптикой, пистоли, всякая мелочь. Документов у покойников не найдено.
— Товарищ прапорщик, — окликнул склонившийся над трупом фельдшер, — у этого тоже... того...
— Понятно, — Москаленко вздохнул и достал папиросы.
— Церковь все-таки, не дыми, — попросила Катрин. — А что у покойного 'тоже того'?
— Наколотые они все. Похоже, из уголовников. Сибирские, наверное. Я таких татуировок сроду не видел, — признался прапорщик.
Катрин ухватилась за скамью, встала. Если двигаться бережно, нога вела себя прилично. Шпионка дохромала до тела.
Бушлат покойника был распахнут, теплую рубашку и нижнее шерстяное белье фельдшер разрезал. Широкая грудь мертвеца пестрела сплошным узором татуировки: ломаные геометрические линии замысловато переплетались со спиралями, окружностями и треугольниками. Ничего общего с блатными зековскими темами или кокетливыми татушками начала следующего века наколки не имели. Скорее, нечто ритуальное, служащее панцирем-оберегом.
