— Говорю же, что на медицинском.
Судя по лицу Альрика, он не возражал против моего оправдания.
— Ты где? — рявкнул Мелёшин. В трубке хлопнуло, уличные звуки стали тише, но по-прежнему были слышны. Я сразу же представила, как он садится в машину, остужая кипящие мозги свежим морозным воздухом из открытого окна.
— В институте, — выпалила в надежде по-быстрому расставить по телефону все точки над "и". — Я...
— Что произошло? Почему? Ты пострадала? — завалил меня вопросами Мэл, не позволяя и слова вставить. Шестеренки в его голове крутились с бешеной скоростью, в итоге подведя к логическому умозаключению: — Это Касторский, верно? Он покойник, — произнес зловеще Мелёшин под аккомпанемент визга выворачиваемых шин и отключился.
Что это было? — ошарашено вслушиваясь я в короткие телефонные гудки. А потом зазвонила телефонная громадина Альрика, занимавшая этажерку у окна, и теперь уже он принялся общаться со своей трубкой, правда, его собеседник на другом конце провода вел себя гораздо интеллигентнее, чем мой.
Пока мужчина разговаривал, я заново воткнула телефонный штепсель в розетку. Надо же довести дело, то есть зарядку, до конца.
Альрик положил трубку.
— Звонил Генрих Генрихович. Вашу вчерашнюю компанию нашли.
Это могла быть 26.1 глава
Альрик положил трубку.
— Вашу вчерашнюю компанию нашли. Звонил Генрих Генрихович, он будет здесь с минуты на минуту. Встречу его, а вас попрошу не хулиганить.
Обижаете.
Профессор явно повеселел, обрадовавшись новостям от Стопятнадцатого. А мне тоже начинать прыгать от радости или бежать за веревкой и мылом?
Дозвонившийся некстати Мелёшин привнес раздрай в мысли и спутал их. Если учесть, что почти сутки я не сообщала Мэлу о своих передвижениях да еще пропустила занятия, то его нервный срыв посреди городской улицы мог объясняться элементарным беспокойством и волнением. Но поскольку профессорские капли процедили мое спокойствие, отфильтровав эмоциональный осадок, то в действие вступила логика с предположением о том, что Мелёшина уело мое разгильдяйство по отношению к установленным им правилам, и значит, цирковую крыску ожидает наказание, которого свет еще не видывал. А набить физиономию Касторскому, не разобравшись, что к чему, — дело принципа, иначе честное Мелёшинское имя будут обхахатывать все, кому не лень.
Отодвинув Мэла с его воспитательными идеями на время в сторону, я принялась грызть ногти, маясь в ожидании декана и известий о Касторском. Наверняка, как и предполагал Альрик, компания старосты загулялась, запилась и задебоширилась, а теперь оклемалась и дала о себе знать. Получат ремня от родителей, проспятся, начнут вспоминать свои подвиги, и тогда всплывет мое имечко и подробности биографии.
Как ни странно, я готова была принять известие о разоблачении без паники, захлестывающей с ног до головы, без заламываний рук и драматических поз. Может, и к лучшему такая концовка висорической карьеры? Может быть, судьба давно уготовила мне неожиданное завершение подвигов в мире висоратов, отторгающем мою душеньку всеми правдами и неправдами?
Что ж, сыграем финальное туше с гордо поднятой головой. И ее же положим на плаху под отцову гильотину.
Стопятнадцатый, ворвавшийся в лабораторию, был неестественно оживлен. В отличие от него профессор выглядел спокойным и умиротворенным.
— Представляете, Альрик, едва зашли, и, не успев разбиться на группы, отыскали пропавших недалеко от горна. Пятнадцати минут не прошло, как спустились. Смотрим — светло, тепло, двигатели за стеной гудят, и три кулемы тут же сидят задницами на полу. Евстигнева Ромельевна приказала срочно разделиться. Сама прихватила Миарона и еще троих, чтобы обойти контур, а мы с Михаславом Алехандровичем обеспечили вызов скорой помощи, поставили в известность родителей и проконтролировали препровождение студентов в больницу. Вернее, Михаслав Алехандрович уехал с учащимися, а я забежал рассказать вам о состоянии дел и отправляюсь следом.
На декана напала необычайная словоохотливость, а мое сердце екало при каждой новой подробности. Оказывается, раздолбаев решили искать в институтских подвалах, и на их поиски отправилась вся институтская верхушка, даже Царица не побоялась. Смелая женщина. Еще бы! Папаша Касторского наверняка построил всех по струночке и велел прочесывать институт вдоль и поперек, пока сыночек не найдется.
— Зачем понадобилось вызывать медиков? — полюбопытствовал Альрик.
В самом деле, коли студентов нашли, что может быть прекрасней? Наверняка их отвезли в больницу с целью профилактики, а после обследования возвернут в объятия рыдающих от счастья родственников.
— Дело в том, что по первым признакам у всех троих в наличии контузия и видимые повреждения слуха, — сказал Стопятнадцатый, посмотрев многозначительно на профессора. — Отсутствует речь, способность узнавать, восприятие объективной реальности. Я бы сказал, что учащиеся ведут себя как младенцы. Они не смогли передвигаться собственными ногами, и их пришлось поднимать наверх на носилках.
— Хотите сказать, у всех троих наблюдаются одинаковые симптомы?
— Подробнее покажет обследование, но навскидку — да. Ни один из них не узнал меня, равно как и Михаслава Алехандровича. — Декан развернулся ко мне: — И простите меня, милочка, за грубость, но говоря об утере навыков, добавлю, что пострадавшие не контролируют стул и мочеиспускание.
Ясно, ребятки струхнули, да так, что обмочились. Я тоже насмерть перепугалась, когда в темном коридоре меня схватил за руку мохнатый Некто. Может быть, Касторский с друзьями повстречались с ним?
Однако Альрик не дал развиться внезапной идее, пришедшей мне в голову, направив ее по другому маршруту.
— Просматривается единственно возможный вариант событий, — обратился он к декану, медленно проговаривая слова. Хотя речь предназначалась Стопятнадцатому, складывалось впечатление, что она была приготовлена для меня. — У Касторского, Болотова и Крестовича был повод спуститься в институтские подвалы. Наиболее вероятные объяснения — спор на "слабо", бравада перед друзьями или желание сотворить какую-нибудь гадость. Что могут придумать молодые и уверенные в себе люди? Оказавшись внизу, они вряд ли бы заблудились в переплетении коридоров, потому что для ориентирования не составляет труда использовать простенькие заклинания. Стало быть, у студентов была определенная цель — попасть к горну, к таинственному и легендарному сооружению в институтских недрах. Ведь так, Генрих Генрихович? Я правильно мыслю?
— Да-да, — подтвердил декан, с пристальным вниманием слушая Альрика, а потом перехватил инициативу, продолжив объяснение: — Логично предположить, что по незнанию студенты попали в коридор для сброса избыточного давления, куда напрямую выходит часть раструбов горна. А это, представьте себе, переизбыток в несколько атмосфер при каждом звонке! Так что наличие контузии объяснимо, вполне объяснимо, — забормотал Стопятнадцатый и принялся расхаживать туда-сюда.
— Спуск в подвалы через коридоры официально запрещен. Рядом с каждым входом вывешены соответствующие таблички и знаки, — сменил декана Альрик. — Таким образом, сваливать вину на недоглядевший персонал не стоит, поскольку один из пунктов студенческого кодекса говорит: "Учащиеся несут персональную и полную ответственность за нарушение правил, установленных администрацией учебного заведения". Несомненно, при поступлении в институт студенты расписались в неукоснительном исполнении кодекса.
— Точно! — пробасил декан, подняв указательный палец. — Сегодня же дам указание отыскать в отделе кадров нужные карточки.
Вслушиваясь в диалог ученых мужей, я с каждой новой фразой все больше убеждалась в том, что на моих глазах они выстраивали линию защиты от предстоящих обвинений, предугадывая возможные бреши в объяснении поступка пострадавших студентов. Решив, что пора напомнить о себе, иначе проторчу незамеченной до позднего вечера, деликатно покашляла.
— Эва Карловна! — воскликнул декан, словно только что увидел меня. Ну, да, ему осталось глаза протереть, и я обрету полную видимость. — Как ваше самочувствие?
Вместо меня ответил Альрик:
— Необходимый минимум повторных анализов проведен. Позже выскажу свои умозаключения в устной форме, Генрих Генрихович.
Тот кивнул.
— Хорошо. Поеду-ка я в больницу. Боюсь, Михаслав Алехандрович по причине интеллигентности не выдержит натиска потрясенных родителей.
А мне-то что делать? Паковать сумку и сидеть на ней, подпрыгивая на месте от любой новости? Так недолго сойти с ума, и для этого необязательно забираться под раструбы горна, — подумалось со странным спокойствием. Давно пора лезть на стенку от неопределенности и подвешенного состояния, а я сижу на стульчике и спокойненько размышляю, точно не могу выбрать, каким мылом лучше стирать носки. Это все капли Альрика виноваты, — хотела я возмутиться, но получилось вяло и неубедительно. Успокоил так, что ничему не рада и ничего не боюсь.
— Генрих Генрихович, а мне-то как быть? — влезла, пока обо мне опять не забыли.
— Вам, милочка? — задумался декан. — Ничего не поделаешь, вам нужно ждать. Как только станут известны результаты обследования учащихся, а именно как быстро вернутся к ним речь и память, мы что-нибудь срочно придумаем.
Конечно, пока в затылок Стопятнадцатому дышат встревоженные родители пострадавших студентов, ему нет никакого дела до моих тайн. Папашка Касторского, говорят, крут на расправу и разнесет институт по кирпичикам. Так что когда Генрих Генрихович начнет придумывать для меня пути отступления, я умру от голода и безденежья.
— Мне нужно позвонить.
— Эва Карловна, — пробасил укоризненно декан, разведя руками. — Мы, кажется, договорились: не принимать внезапных решений и обязательно советоваться со мной.
— Я и хочу посоветоваться. Наедине.
Альрик мгновенно сделался высокомерным, будто не он улыбался недавно и называл меня по имени. Пусть оскорбляется на здоровье, а дело не терпит отлагательств.
— Ну, — растерялся декан, — мы вроде как в гостях, и выгонять хозяина некрасиво. Можем пройти ко мне в кабинет.
— Отчего же? — молвил Альрик, взмахнув по-королевски рукой. — Беседуйте на здоровье. Пойду, гляну, как продвигается опыт по делению инфузорий в насыщенных вис-волнах.
Едва за профессором закрылась дверь, я сказала:
— У меня ни одного висора в запасе. Хочу попросить у него денег.
Стопятнадцатый изобразил на лице задумчивость, словно не понимал, в чем может быть закавыка. Пусть деточка поклянчит на пропитание, и любящий батюшка, заваливший институт щедрой спонсорской помощью, не откажет дочке, подкинув денежку. Одного не знал Генрих Генрихович: чтобы убедить отца выдать деньги раньше времени, нужно хорошенько унизиться, вымаливая свою просьбу.
— Конечно же, я не против, Эва Карловна. Станция Альрика отрезана от внешнего мира и запитана на институтскую сеть, но мы сделаем вот что. Подключимся к аппарату Евстигневы Ромельевны, у неё он современнее, чем мой. В кабинете её сейчас нет, поэтому городская линия незанята. А уже через телефон Евстигневы Ромельевны выйдем во внешний мир.
Что-то сегодня декан разговорчивый и болтливый как девушка, или это я меланхоличная и немногословная? Проклятый Альрик с его каплями, — нашлось унылое оправдание. Успокоил так, что все нипочем, а, между прочим, вскоре потребуется дрожащий голос с надрывом, и чтобы слезы, попав в трубку, дотекли по проводу до собеседника, замочив с ног до головы. Иначе отец не смилостивится.
А всё оказалось гораздо хуже.
Декан быстро справился с задачей по выходу на столичную телефонную линию, умело переключая кнопки на Альриковой станции. Осталось набрать комбинацию из девяти цифр и ждать ответа.
Длинные гудки внезапно оборвались. Наступила тишина. Щелчок — и переход на прямую линию, защищенную от прослушивания, а затем снова гудки.
— Слушаю, — раздался мужской голос вместо очередного гудка. Я не заметила, как на том конце сняли трубку, и поэтому немножко растерялась.
— Это я, — сказала хрипло, взглянув на декана. Он сосредоточенно смотрел на меня.
На другом конце провода наступила тишина. Истолковав молчание, как приглашение к разговору, я сказала голосом, полным раскаяния:
— Прости меня, пожалуйста! У меня кончились деньги. Совершенно нет. Совсем не ожидала, но потребовали сдать на новогодний вечер, — начала торопливо объяснять, отвернувшись от декана, чтобы не видеть немого укора в его глазах, — потом еще...
— Хватит, — осадил суетливые оправдания уверенный баритон. Именно таким непререкаемым тоном отец руководил с высоты положения, передвигая фигуры чиновников на политической доске.
Заготовленные плаксивые всхлипы застряли в моем горле в предчувствии неминуемой беды.
— Я читал. Читал стенограмму допроса дознавателей Бобылева и Фалимова. Весьма подробно читал, — сказал родитель, а я застыла каменным изваянием. Отец не похвалил за то, что мне удалось выкрутиться из щекотливой ситуации. Он готовил бомбу другого свойства и приноравливался, чтобы эффектнее бросить ее.
— Думала, у меня не хватит связей, чтобы получить копию допроса в личное пользование? — продолжал он ходить вокруг да около, прицеливаясь.
Ни о чем не думала, — простонала мысленно. А уж о тебе в последнюю очередь.
— И что же я узнаю? — голос на другом конце провода растекся кислотой. Я будто воочию видела, как отец выплевывал слова, кривясь презрительно. — Что моя дочь — шлюха!
Сказал и залепил пощечину. У меня зазвенело в ушах, но отвратительное ощущение тут же исчезло, позволив с хладнокровием выслушивать оскорбления от родителя. Уж лучше бы я, сгорая от стыда, пропустила мимо ушей нравоучительную тираду, чем стояла со спокойным лицом, внимая каждому слову. Отец продолжал хлестать по щекам:
— А теперь ты имеешь наглость звонить, отрывать меня от дел и требовать денег? Знаешь, на что живут шлюхи? Они зарабатывают, торгуя собственным телом.
— Я н-не хотела... — пробормотала потяжелевшим языком.
— Не хотела срамить? Не переживай, ты уже успела ославить меня.
Я бросила отчаянный взгляд на Стопятнадцатого. Он тоже услышал о моем позоре? Нет, вряд ли. Телефонная линия глушила эхо звуков, и о бедственном состоянии дел декан мог догадываться по моему остолбеневшему виду.
Отец начал забивать гвозди в гроб:
— Предыдущее соглашение отменяю в одностороннем порядке, поскольку вскрылись новые обстоятельства, которые ты утаила от меня. Деньги получишь через три месяца, не раньше.
— А как же... — выдавила я и не закончила фразу, потому что, дезориентировавшись, забыла, о чем хотела спросить. На что он предлагает мне жить? Идти подрабатывать? Данный вариант означал конец учебы, а, следовательно, завершение основной договоренности, стимулировавшей авантюру с высшим висорическим образованием: я вручаю отцу аттестат, а он мне — адрес матери.
Последние гвозди заколачивались им с небывалым ожесточением:
— Если назвалась шлюхой, то и зарабатывай тем, что умеешь делать. Только полная дура предлагает себя бесплатно.
