Леший усмехнулся, но ничего не ответил, чай пил, наслаждаясь. Из будущего чай, судя по долетевшему запаху.
— Так и просидел бы на этом острове до конца войны. Вылез, немца поотстреливал, как волков бешенных — и нырк! — сюда.
— К нашим выйдем — представлю рапорт с предложением заслать в это болото партизанский отряд с тобой во главе.
Глаза Лешего тут же распахнулись, он весь напрягся:
— Не надо, командир! Я так, замечтался.
— Осторожнее с мечтами, Лёша. Они могут исполниться. Вон, Вили — мечтал постичь загадочную русскую душу — постигает. И это Недоразумение мечтало исправить свершившееся, спасти семью. Ему представилась такая возможность — а он штаны обмочив, побежал усугублять. Помочь истории даже память о России стереть. Желания наши сбываются, а мы в ужасе щемимся, не разбирая дороги.
Леший опять хмыкнул, допил чай, положил вещмешок к стене, на него голову, отвернулся и ушёл от разговора в сон.
А мои пленники сидели понурившись. Немец в задумчивости, Я-2 — в прострации, уставившись в одну точку на полу.
А, ну их чужеродных! В моей борьбе со сном противником была перехвачена инициатива, он перешёл в наступление по всем фронтам и самым наглым образом взял меня в плен.
Хотя немец нас запер и мы делали благое дело, сковывая его части, на жо... месте ровно решили не сидеть. Леший забирал всех, способных держать оружие и на марш-бросок по болоту, и делал вылазки. В лучших традициях "мы везде и нигде". Изображали попытку прорыва, расстреливали посты, дожидались усиления, обстреливали их и уходили в болото. Так, за неделю сделали девять вылазок, потеряли шесть человек убитыми, в основном от миномётных обстрелов "ярости", как называл это Леший, убили минимум тридцать солдат врага, пожгли почти все боеприпасы. Но заставили врага понервничать. В "набеги" ходили даже Антип и Кадет. Но не я. А я метался в лихорадке. Толи простыл от купания в болоте, толи гной пошёл в кровь. Антибиотики кончились. За эту неделю умерли от ран ещё двое наших товарищей.
Всё это было конечно хорошо, но не очень. Провизия (мясо коровы) стремительно иссякала. Сухари кончались, крупы уже кончились. Бородач умудрился подстрелить какую-то птицу, но что за птица не говорил, а принёс без головы и лап и ощипанную. Подозревали, что это ворона, но слупили, только кости на зубах хрустели, да приговаривали:
— Ах, хороша уточка каркающая!
Как мы не крутили, как не лепили антенны, Москвы мы так и не поймали.
А с каждым днём всё больше холодало. Болото подмерзало. Надо было валить отсюда. Всю зиму тут не просидеть — поступления продовольствия нет и не предвидится, охоты тут тоже не будет — зверь ушёл от войны подальше. Сборы были недолгими — багаж наш изрядно усох — был съеден или расстрелян. Усох и наш отряд. И в общем количестве и в весе каждого бойца. Последний раз перемотали сапоги скотчем, в болотной жиже не державшийся долго, и, помолясь, пошли.
Хотя общее количество груза стало меньше, но и мы уже сильно поистрепались и поистощали, не в санатории были. Поэтому у каждого в нагрудном кармане, в целлофановом герметичном пакете с этой странной клапанной застёжкой, наряду с документами лежали по пять таблеток каких-то очень мощных стимуляторов. Может, ЛСД, или как они там называются, я в них не разбираюсь. Я-2 говорил, что у молодёжи пользуется спросом — одна таблетка и они всю ночь скачут в клубах, как заведённые. Инструктаж по технике безопасности, что я "прочёл" каждому содержал запреты приёма более 2-х зараз и более 3-х за сутки, иначе сердце остановиться. Каждая таблетка отберёт у каждого по году жизни. Но это вызывало лишь усмешки — смерть кружит в вальсе вокруг нас постоянно. Никто из нас уже не заглядывал на годы вперёд. Нет, мы не сдались и не паниковали. Мы как-то глубоко осознали, что смерть — вот она. А жизнь и долгие годы — там где-то, за горами, за Берлином. Страха смерти не было. Лишь злость и решимость. Желание забрать с собой как можно больше врагов.
Таблетку я заглотил сразу — мне нужны силы и ясная голова. Жаль, нельзя её разом с обезболивающей. Силы появились, голова очистилась, но была какой-то пустой, холодной, как стеклянная трехлитровая банка.
Опять морозило. Падал, неспешно, снежок. Бородач уверенно вел нас по одному ему известной тропе через болото. Кадет сказал, что они уже ходили здесь в разведку, не в "набег". Один раз — без боя. Поглядели, ушли. Надеюсь, их не видели и нас не ждут.
Холодно, блин! Опять окунулся в болото с головой, ну, что ты будешь делать! Чуть не утоп. Я напялил "доспех" в этот раз. А куда его девать? Нести в рюкзаке ещё хуже, бросать жалко. А телеги мы пожгли и вьючных лошадей осталось мало.
Топаем и топаем по болотной жиже, где почти вплавь, где почти посуху.
Стемнело. Темнотища, хоть глаз выколи. Вижу только спину Антипа на расстоянии вытянутой руки. В темноте идём ещё несколько часов. По цепочке передали: "Тихо, близко". Подходим. Сколько же мы прошли? Часов двенадцать шли. Но, это по внутренним ощущениям. Часы мои уже где-то далеко снегом занесло, а Леший, единственный Хозяин Времени — впереди, с Бородачём. Конечно, по уму, их бы надо было отправить заранее, ещё вчера, но проводник у нас один. Туда-сюда ему как раз сутки. Пока мы дойдём. Ребята в засаде в кусок мороженного мяса превратятся за это время. Так что идём на прорыв без ставшего привычным авангардного прикрытия зоркого глаза и меткого выстрела. Попрём кабаньим выводком секачей, отчаянно, не разбирая дороги. Херово.
Движение ещё больше замедлилось. Запакованная в пакет рация щелкнула три раза.
— Внимание! — шёпотом сказал я, и дождавшись ещё трёх щелчков, приказал — Вперёд!
И мы пошли. Через сотню шагов хлябь кончилась, цепочка бойцов сразу рассыпалась, оставляя чёрные следы на белом снегу. Я дождался последнего человека, ведущего под уздцы последнего коня. Я ток же трижды нажал и отпустил тангетку рации. Леший теперь знает, что все вышли из болота. Он попытается найти посты и секреты врага, но в такой темноте я не верил в успех его затеи.
— А-а! — тихий, приглушенный крик, перешедший в бульканье, в ночном лесу был очень громким.
— Вперёд! — крикнул я и побежал. Земля была в снегу, снег покрывал ветки и кусты. Хотя и темно, но видно не в пример лучше, чем на болоте.
Бухнули несколько винтовочных выстрелов, в небо взлетела осветительная ракета. Хреново! Тихо не получилось. Две короткие злые очереди впереди.
— Проверить всё! — это Леший. Уже не к чему скрываться.
— Финн! Веди обоз! — закричал я, продолжая бежать туда, откуда слышал голос Лешего. А вот и он. Понял, что это я, отлип от дерева.
— Что тут?
— Один живой. Трое их было. И пулемёт.
— Куст, Кадет, Гном! Сюда! — крикнул я громко, потом тише уже Лешему: — Иди, я тут сам. Ты, со своими — наши глаза и уши. Вперёд!
— Есть!
Подбежал Куст с бойцом, Кадет, ведя на верёвке стреноженных Я-2 и немца, и Гном с двумя сапёрами.
— Вили, спроси у этого нетопыря, откуда придёт подкрепление. Кадет, контролируй, чтобы правильно переводил.
Вили долго смотрел на меня.
— Вили, если он не ответит или не захочет говорить, я его буду пытать.
В доказательство своих слов достал штык СВТ и ткнул его в рану на плече пленного. Тот взвыл. Вили с немцев полаялись на их зверином языке, после чего Вили перевёл на человеческий:
— Что с ним будет потом?
— Мы его не будем мучить, оставим здесь и уйдём.
Вили опять полаялся с раненным соотечественником и сказал мне:
— Они будут здесь через несколько минут. Оттуда приедут, — Вили махнул рукой в ту же сторону, куда тыкал подбородком раненный.
— Куст, ты понял, что надо делать?
— Так точно.
— Только без фанатизма. Расстреляли боекомплект и за нами. Я понятно объясняю?
— Есть, без фанатизма!
— Исполняй! Кадет, бери этот двуногий скот и догоняй отряд.
— А этот?
— Я обещал его оставить здесь. Только вот беда, он видел нашего ручного немчика, — с этими словами я наклонился с ножём к нему. Немец завыл, засучил ногами.
— Будь мужиком, умри достойно! — сказал я ему, схватил за волосы, задрал голову и перехватил горло. Фонтан крови растопил затоптанный снег.
— Ты обещал! — закричал Вили.
— Он остался здесь, я его не мучил, а мы уйдём. Так, с этим всё. Гном, у нас есть чем растяжки поставить?
— Парочку можно.
— Хоть так. Сделай. И Кусту покажи — обидно будет от дружеской гранаты окочуриться.
— Есть!
— Всё! Остальные — арбайтен! Шнеля, шнеля! Тьфу, пёсий язык! Только и брехать.
Мы убегали от болота с максимально возможной скоростью. Надо было вырваться из мешка. Позади нас пулемёт Куста исполнил миниатюру "Не ждали? А мы припёрлись!". Потом нас догнал звук взрыва гранат и всё стихло.
— Ну, вот. Теперь мы зайцы. И только ноги нас спасут. Живее!
Сапёры нас нагнали, а вот Куст с бойцом — нет. Что с ними стало, мы так и не узнали. Бежали лосиным стадом, не разбирая дороги. И только когда просветлело перестали проверять деревья и кусты на устойчивость. Я врезался в дерево два раза. Один раз так, что отнялась на час левая рука.
Стало достаточно светло, чтобы понять где восток, я достал карту, потом опять убрал — где мы? Я заблудился. Ладно, будут какие-либо ориентиры, разберёмся.
Пока я возился с планшетом, отряд встал, тяжело дыша. Я оглядел измождённые лица.
— Нельзя останавливаться, ребята. Надо бежать.
— Я не могу больше, командир, — храпел раненный боец, — оставь меня здесь, я вас прикрою.
— Если бы был толк. Мы в мешке. Они верёвочку затянут — все отбегаемся. Доставайте таблетки. Вот такие. Да-да. Я знаю, что вторая. Вперёд! Идём егерским ходом. Пять минут бегом, пять минут — быстрым шагом. Пошли!
— Командир, оставь меня или пристрели! Не могу я больше!
— Надо, брат, надо. Сейчас чудо-таблеточка подействует и сможешь. Когда нас догонят, я тебя первого оставлю прикрывать.
— Спасибо, командир!
За что спасибо? Что на убой тебя оставлю? И-э-эх! Горе-то, горе! Каких ребят я теряю!
Без происшествий пересекли дорогу. Ориентир есть, но к чему привязаться? Карту доставать не стал. Бородач! Может он знает? Догнал старого служаку, браконьера и лесника. Тот, минуты две пошевелив нахмуренными бровями, уверенно махнул рукой:
— Там — Андреевка.
Всё! Я знал где мы. Карту доставать не стал, пока на острове сидели, чуть не наизусть выучил.
— Отец, нам в ту сторону.
— Знаю. Доставай карту. Вот, видишь. Этот маршрут не самый удобный. И так удобнее, и так. А мы пойдём вот так. Тут только пешему пройти можно. Тут местность сильно сложная. Ни в жисть они не догадаются, куда мы идём и где пройдём, а значит и не перехватят. А догнать — пусть попробуют. Без машин. Техника тут нигде не пройдёт. А пешком... Пусть побегают. Поглядим.
— Будем посмотреть... — пробормотал я, — Нормально, Александр Родионович, это хороший план. Нам бы самим пройти, копыта по дороге не откинуть. Но, это и правда хороший план. Так и сделаем. Побежали, зайки мои. Стая шакалов уже взяла наш след.
Я гонял своих новобранцев, бегал вместе с ними (как же давно это было!). Но, оказалось, что те наши пробежки были лёгкими разминочными прогулками. Через несколько часов егерского марша я настолько отупел от усталости, что не понимал, что мне говорил Архип. Я так и не понял его (а у этого старика откуда силы берутся?). А Архип доложил мне тогда, что один раненный и одна лошадь умерли. К вечеру, прямо на бегу, умер ещё один боец.
Я заглотил ещё "колесо". Чуть полегчало.
— Ещё чуть ребята! Как стемнеет — привал устроим до утра. А сейчас бежать надо! Мы пока живы и это меня обнадёживает. Мы чуть опережаем врага. Но всё может измениться. Он — хозяин положения. У него — транспорт, дороги, связь. У нас — только ноги! Давай, братцы, поднажми! Умоляю!
Уже стемнело. Мы уже не бежали, а в отупении брели. Вышли на ручей или маленькую речушку, попрыгали с высокого берега в воду, жадно пили ледяную воду, до ломоты в зубах. Наполнили фляги, налили воду в вёдра (если лошадям дать сейчас попить — передохнут разом, надо чтобы остыли от гонки), перешли ручей, углубились в чащу и тут и устроили привал.
И в этот раз караул нёс один Вулкан. Я назначил дозор, но они сразу же уснули на постах. Утром я им пообещал, что позже изобью их основательно, а потом и пристрелю. Но не сейчас.
Я и с рассветом едва заставил себя встать. Одеревеневшее тело болело невыносимо. Сразу и всё! Чудо-колесо, боль ушла, мир вдруг расцвёл майскими цветами. И под ногами у меня был не снег, а сплошная поляна подснежников. Вот это глюк! Заглядение! Радовало, что я осознавал, что это глюк, какая-то часть сознания оказалась в стороночке от происходящего и холодно, безразлично контролировала остальную часть моего Я.
С трудом растолкал людей. Каждому дал по таблетке. Нет, не такой как сам выпил. Нам ещё массовых галлюцинаций не хватало. Стимуляторы. Они приводили их в чувства. Огня не разводили, пожевали ледяного сухпая, запивая студёной водой из ручья.
Двое наших товарищей так и не проснулись, как мы их не тормошили. Только когда сами проснулись окончательно, поняли, что они никогда не проснуться. Отнесли их в яму, завалили валежником. Могилу копать не было ни сил, ни времени. Гонка возобновилась.
В этот день нам повезло меньше. При пересечении дороги, нарвались на мотоциклистов. Мотоцикл был один, немцев — двое, но с пулемётом. Он вылетел на нас на высокой скорости из-за изгиба дороги. В первое мгновение охренели и мы, и они. А потом обе стороны стали палить друг в друга. Секунд тридцать. Немцев изрешетили, но и сами понесли потери — один убит, трое ранены. Один из троих — Вили. Пуля пробила ему бедро навылет. Один боец ранен легко, после перевязки встал в строй, а вот со вторым сложнее. Как он так пулю схватил, что ноги отнялись?
— Оставь меня, командир! Тут вот, у лошади убитой и залягу. Руки-то у меня работают. Пулемёт с мотоцикла принесите и гранату дайте. Не дамся я им живым!
Бойцы притолкали изрешеченный мотоцикл, погрузив в него трупы и карабин мотоциклиста.
— Фельджандармы, — хмыкнул я, увидев нашейные бляхи, — забираем трофеи, что стоите?
За минуту трупы и мотоцикл распотрошили. Двое моих бойцов переобулись.
— И мои сапоги заберите, — попросил раненный, — они ещё нормальные. Можно починить. Мне уже ни к чему.
Тут ещё один боец разрядил свою мосинку, затвор выкинул в лес, патроны и обоймы из патронташа раздал товарищам. Взял немецкий карабин, стал распихивать патроны.
— И мне гранату. Лимонку. Ты прости, командир, я тоже остаюсь. Не хочу ночью бестолку окочуриться. Я уже трижды ранен, шесть немцев упокоил, может ещё свезёт. Всё одно не дойду я. Сил больше нет, а от таблеток твоих сердце болит. Прощайте, братья, не поминайте лихом. На, Вася, мешок мой. Там письмо жене. Она думает, что в плену я, сдался. Отправь письмо, пусть знает, что не сдался, не предатель я.
— Ладно, так и быть. Оставайтесь. Документы ваши где?
— Так, у Кадета. Он ещё на острове все бумаги собрал.
