Рансепт, копавшийся в мусоре, услышал ее и поднял голову. — Неприятное она дело, верно. Особенно когда мешок распорот.
Сакуль с трудом отвела взгляд. — Мешок?
— Вы. Я. Мешок нашей кожи, удерживающий всё внутри.
— Конечно, мы не только это! — ее слова прозвучали грубее, нежели ей хотелось бы. — Даже лошадь была не только мешком.
Он выпрямился, вытер руки. — Миледи, вот вам совет, хотя вы и не просили. Почти всегда — в лучшие моменты — нужно думать именно так. Мы больше, чем мешок с кровью, органами, костями и прочим. Намного больше, как и любой зверь, эта благородная лошадь и даже Ребрышко. Но потом приходит время — как сейчас — и вы уже не можете позволить себе такие мысли. Вы смотрите лишь на рваный мешок с рассыпанной требухой. То "большее", что было внутри, исчезло — ушло из костяка, ушло из тел, засыпанных камнями. Не важно, кем мы были...
— Нет, — бросила она. — Важно, кого мы потеряли!
Он чуть вздрогнул и потом кивнул, отворачиваясь.
Сакуль ощущала дурноту, но не готова была извиняться. Она поняла, о чем он говорит, но слова его ей не нравились. Смотреть на животных и соплеменников как на мешки — делать их "потрошение" более легким. Если не помнить о потере, то не будет ничего ценного. В таком мире перестаёт цениться любая жизнь... Она глянула на Рансепта. Он стоял на середине тракта, напротив могил, но смотрел куда-то вдаль, за поворот. Ребрышко сидел у ноги. Во всем этом была какая-то безнадежность; она ощутила, как подступают слезы к глазам.
— Есть могила поменьше? — спросила она, не желая внимательно рассматривать каменные груды, не желая, чтобы глаза узрели очередную неприятную истину.
Кастелян покачал головой: — Мальчик ушел, по крайней мере вначале. Кстати, наши "друзья" недалеко. Пытались обогнуть грязи, а для этого нужно идти пешком. Думаю, мальчик, чувствуя погоню, погнал лошадь прямиком.
— И? — спросила она, подходя.
— Под вон той равниной озеро. Глубокая грязь. Его лошадь не могла пройти. Возможно, он утоп вместе с ней.
— Они нас заметили?
— Нет.
— Так отойдите.
Он нахмурился и зашел за выступ скалы. — О чем вы думаете, миледи?
— Когда вестник прискачет в Оплот, кастеляна на месте не будет. Кто-то знает, где мы сейчас?
— В мое отсутствие командует сержант Брут. Он будет смотреть и моргать, и вестник решит, что у него камни вместо мозгов.
— И что?
— И он уедет назад. Выполнив задание, оставив вести Бруту.
— Думаю, нужно убедиться, что Орфанталь еще жив.
— Миледи, мальчик должен стать заложником?
— Да, в самой Цитадели.
— И его послали всего лишь с горсткой караванной стражи?
— Да. — Она помедлила, прежде чем добавить: — Должны были быть причины.
Рансепт снова оглянулся, по обыкновению раззявив рот, и его некрасивость вдруг показалась ей какой-то милой, почти благородной. "В том храме, в видении, я могла бы сделать его красавцем" . Да, надо было бы. Она с внезапной страстью пожелала сотворить его заново.
— Кастелян, разве нельзя исцелить? Ну, ваш нос.
Он посмотрел искоса. — Лучший способ — сломать в другую сторону.
— И почему не попытались?
— Вам когда-нибудь ломали нос, миледи?
— Нет.
Он пожал плечами и отвел взгляд. — А я пробовал. Шесть раз.
Она поняла, что внимание его обращено на могилы, и это не праздное любопытство. — Что, Рансепт? Что вы нашли?
— Нашел? Ничего, миледи. — Он подошел ближе, разглядывая могилы. — Когда они встали под Оплотом и вы решили спуститься и посетить их, то приказали мне приготовить хорошей еды на четыре дня. Для семерых.
Она посмотрела на пирамидки. — Если под каждой одно тело...
— Кто-то скрылся, — кивнул он.
— И куда пошел?
— Миледи, на это мог бы ответить старина Ребрышко. Но мы не готовы ночевать снаружи. Я предложил бы...
— Говорите.
— Послать его.
— Зачем?
— Сделать что нужно.
— Вы сказали, это простой пес!
Рансепт пожал плечами: — Просто предложение, миледи.
Сакуль вскинула руки. — О, ладно, как скажете. Он же простой пес.
— Можем пойти по дороге назад, в Оплот, — продолжал Рансепт, — и встретить тех всадников.
— Нет, лучше не надо. Найдите еще один окольный путь.
— Как пожелаете.
— Рансепт. — Сакуль вдруг ударила мысль. — Поблизости нет других тайных храмов, правда?
— Ничего достойного такого названия, миледи.
Капрал Ренф выехал из Харкенаса в разгар ночи. Его отправили передать приказ Хунна Раала, убедиться, что командиры отрядов не начнут творить насилие, избегнут контактов с населением. Планы отложены. Ренф был рад это слышать. Он не мог примириться с происходящим, одна мысль о пролитии благородной крови ради каких-то высоких целей наполняла его тошнотой, ужасом и чувством вины.
Хуже всего, когда капитан напивается, разнуздывая свою кровожадность и суля всяческие ужасы знати и вообще всем, кто не в Легионе. Нутряной его жар заражает приближенных. Не раз Ренф раздумывал, не отыскать ли солдата из дом-клинков Аномандера, не выдать ли весь заговор.
Но Урусандер заслуживает лучшего. Ренф знал: все зло исходит от Хунна Раала, и если нет иронии в том, что выходец из знатного, но захудалого рода копит ненависть к своему кругу, то ирония уже стала мертвым сорняком на поле душ. Но кто так глуп, чтобы в это верить?
Опьянев, Хунн Раал показывает течения более глубокие; в дерзости своей он видит в Урусандере лишь средство. Капитан может без конца выпячивать мечту о справедливости и восстановлении чести легиона и всех бывших служак, но за благочестивым жаром таится что-то иное, и капрал Ренф ему не верит.
Перемены пришли в Харкенас. Жрицы и священники толпились в коридорах и залах всю ночь, но казалось, они могут лишь бесполезно обмениваться вопросами, на кои не найти ответов. Он с трудом сумел выбраться из Цитадели незамеченным.
На улицах остатки грязи наводнения запятнали мостовые и раскрасили озаренные факелами стены домов. Они словно стали наглой похвальбой, святотатством. Пока он проезжал через город к мосту, что уводит на запад, беспокойство всё усугублялось. Вера всегда была на грани кризиса, но, похоже, злосчастное появление Азатенаи и темные, тревожные чудеса столкнули всё за край.
Хунн Раал твердил, что сейчас как раз время для возвышения лорда Урусандера. Едва он встанет рядом с Матерью Тьмой, неуправляемые элементы будут приведены к покорности, исправятся все угрожающие вере расколы. Хотя занимался он прямо противоположным: рассылал во все концы вестников с приказами затаиться. Пьяницы имеют обыкновение плеваться сразу на две стороны. Правда же в том, что Куральд Галайн охватил хаос и кровопролитие способно расшатать государство, погубив саму Мать Тьму. Короче говоря, то, что прежде казалось Ренфу простым и прямым, стало смутным, и буйный командир с налитыми кровью глазами едва ли способен был его вдохновить. Лишь верность Урусандеру удерживала поводья в руках Ренфа, а его задницу в седле.
Впрочем, долгая поездка сквозь ночь дала ему время подумать. Ренф не возражал против резни отрицателей, ибо вовсе не видел в них Тисте. Они отреклись от своего имени, предавшись нелепому поклонению старым богам. Тисте нужно унифицировать веру, утвердив Мать Тьму на Троне Ночи. Отказ от союза с Матерью лишил отрицателей ее покровительства; они заслужили всё, что выпало на их долю. Он сомневался, что жуткий старый бог речной грязи способен защитить заблудших глупцов. Лорд Урусандер понимает необходимость, он сделает то, что нужно для объединения Тисте, очищения королевства.
На деле всё просто. Они устроят охоту и убьют отрицателей. Выскребут самые дальние чащи, вырвут корни, скормят трупы реке.
Но знать — иное дело. Хотя когда наступит день, Ренф выполнит приказ. Он ведь солдат, а солдату иной раз приходится избавляться от совести, ведь нужда диктует суровые решения. А когда дело сделано, все эти угрызения совести можно пережевать и выплюнуть.
Ближайшие союзники Раала пытаются незаметно пройти владения Тулла по опушкам Старого леса. Эти отряды — его цель. Хунн Раал не особенно доверяет капитану Силанну, но при нем Эстелла и Рисп. Доставив вести, Ренф повернет назад, снова пересечет Дорсан Рил и направится на север в поисках других отрядов.
Утро застало его скачущим по дороге, что вилась меж холмами. Глаза слезились от недосыпания, но он неумолимо подгонял себя. С самого Старого леса он не повстречал никого.
Внезапное движение лошади, шевеление ушей — он огляделся и заметил впереди на дороге фигурку. Мальчишка, весь в грязи, стоит, словно поджидал его. Наверное, отродье отрицателей, что живут, по слухам, в этих холмах. Скривившийся Ренф махнул мальчишке рукой, велев убираться с пути.
Но мальчишка остался на середине дороги.
— Чего тебе? — крикнул Ренф, натягивая удила. — Хочешь, чтобы затоптали? Прочь!
— Меня зовут Орфанталь, — сказал мальчик, — из Дома Корлас, и я требую защиты.
— Высокородный? — фыркнул Ренф. — Сомневаюсь.
— Меня сопровождали в Цитадель. Но была засада. Все погибли.
— Знатного мальчика должны были лучше... — Он заметил, как глаза мальчишки дернулись, и тут же что-то проткнуло кольчужную рубаху, угодив в правую подмышку. Внезапный холод разлился между ребрами, мгновенно сменившись огненной вспышкой. Рука ухватилась за оружейный пояс и стащила солдата с коня. Дергаясь, пытаясь ухватить глубоко увязшее лезвие, Ренф упал наземь.
Он не мог говорить. Сила утекала как сквозь решето. Он смотрел в лицо старика, лицо, искаженное злобой — хотя устремленные на него глаза казались пустыми, словно провалы в Бездну.
— За Харала, — услышал он. Старик повернул клинок, прежде чем извлечь. Рывок заставил Ренфа содрогнуться, но тело более ему не подчинялось. "Харал? Не знаю никакого Харала". Он хотел это сказать. Он пытался объяснить ошибку, но изо рта шла лишь кровь. Горячая, со вкусом укравшего его жизнь железа. Ошеломленный, охваченный болью, он закрыл глаза навеки.
Орфанталь смотрел на всё в ужасе, а когда увидел, как Грип плюет в мертвое лицо, ощутил внутри ледяной поток, прилив страха. Старик говорил, им нужна лошадь. Потому что за ними охота, кто-то пытается убить обоих.
Когда они завидели на дороге всадника, Грип послал его встать и сказать нужные слова.
Орфанталь думал, они готовятся отнять лошадь под угрозой оружия, ведь денег у них нет. А как-нибудь потом они отдали бы деньги, или же привели лошадь или сразу двух. Исправив всё.
А сейчас старик встает над телом, утирая кинжал плащом мертвеца. Лошадь отбежала недалеко и дрожала, стоя в канаве. Что-то бормоча, Грип подошел к животному и вскоре завладел поводьями. Поглядел на Орфанталя. — Теперь скачем в Харкенас.
И оскалился, прочитав что-то на лице мальчика. — Он из Легиона, Легион напал на нас. Теперь они — враг. Мы на гражданской войне. Понял, заложник?
Он кивнул, хотя и не понял — уже давно ничего не понимал.
— Не буду прятать тело, — говорил Грип. — Хочу, чтобы они нашли. Хочу, чтобы знали. Более того, хочу, чтобы они поняли: это сделал Грип Галас, и Грип придет за ними. — Тут он снова выхватил клинок. Передал поводья Орфанталю и похромал к трупу.
Отрубил голову. Кровь хлестнула на пыльную дорогу. Грип написал на лбу свои инициалы, за волосы швырнул голову на середину дороги. Снова вытер кинжал и подошел к Орфанталю. — Ну, пусти меня вперед. Колено болит хуже смерти.
"Все герои мертвы.
Я потерялся.
Все мы потеряны".
Протянутая Орфанталю рука была красной, в воздухе разлился запах железа.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
В ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВАШИХ ДЕРЗАНИЙ
ОДИННАДЦАТЬ
Со всех сторон Аратан видел запустение. Под бесцветным небом дома прятались среди руин, и смотреть на них означало пропитываться приметами неудач, пока сами его мысли не заволокла серая пыль. Между беспорядочных строений виднелись низкие закопченные каменные стены, торчали из сожженной травы как гнилые зубы. Он страдал, терпя их призрачные ухмылки, сгорбившись в седле Бесры. Стены шли без всякого порядка, в огороженных пространствах нигде не встречалось скота.
Он не видел примет деревни или города. Пойманные среди стен — словно в гигантскую паутину — дома стояли так и сяк, отвергая саму идею улиц. Они не желали смотреть окна в окна, стыдливо отворачиваясь, как будто общение не сулит даров и неизбежность встреч вызывает тягостные чувства. Почти все проемы были без дверей; чернота, ими обрамляемая, казалась странно плотной. Даже открытые, двери сохраняли в себе нечто непроницаемое, загадочное. Соблазна зайти внутрь — любопытства ради — не возникало: он ощущал отторжение. Что бы ни оставалось там, в скрытых комнатах, за разбитыми окнами и под проседающими полотками, было тайной сказкой, написанной мусором.
Такова была цивилизация Азатенаев, беспорядочная и забывчивая. Оскудение ее мучило душу, и самым ужасным, на взгляд Аратана, казалось то, что некоторые дома еще обитаемы. Он видел прочные, плотно закрытые двери, из — под ставней сочилось янтарное сияние свечей. Он замечал фигуры в тенях портиков, столь искусно сложенных из громадных глыб гранита, что не требовалось раствора; он чувствовал неослабное давление чужих взглядов на себе и спутниках, неторопливо проезжавших через поселение.
Воображение пятилось перед отравой этих мест, перед знаками отречений — от бесполезного имущества, от заросших садов и уродливых курганов, в которые превращались давно сгоревшие дома. Это был не его мир; дышать им, смотреть на него и вбирать подробности — означало призывать безумие.
Дневной свет угасал. Лорд Драконус вел их через провалы стен, пробираясь к центру поселения. Лошади шагали, словно пораженные горем, и даже мухи еле ползали по пыльной шее Бесры.
Когда отец натянул удила перед нелепо большим домом из камней и бревен, Аратан ощутил уныние духа. Дом стоял вдалеке от прочих и казался совсем одиноким; на гранитном фасаде виднелись бесконечные, бессмысленные узоры, какие-то кольца или круги. Пиленые концы балок между этажами над низкой, но широкой дверью тоже несли некие изображения, словно прочерченные дождевыми струями по грязи. Длинные стены тянулись к зданию с трех сторон, но не доходили до конца, словно рассыпавшись от усилий. Воздух здесь был особенно холодным и мертвым.
— Ты можешь полагать, — сказал Драконус, чуть обернувшись, чтобы видеть сына-бастарда, — что мысли принадлежат тебе.
Аратан моргнул.
За ним сержант Раскан прошептал что-то вроде молитвы и кашлянул. — Милорд, значит, в наши мысли проникает магия?
— Мир вокруг тебя говорит на своем языке. И не может быть иначе. Все, что ты видишь, окрашено оттенками твоих же слов. — Драконус помолчал и хмыкнул. — Спорю, никто из вас не заметил цветы среди сорняков или танец ласточек над старым источником. Или как небо на краткий миг приобрело вид чистейшего фарфора.
Не желая оборачиваться, видеть Ферен рядом с Ринтом, Аратан пялился на отца, сражаясь со смыслом его слов. — Нас пригласили, — сказал он.
— Верно, Аратан. Ты начинаешь понимать проклятие Азатенаев.
