Я поднялась наверх, немного побыла с Аланом, который крепко спал после сытного обеда. Мягкий пушок на голове скользил между пальцами. И кожа в районе затылка была теплая и пахла молоком.
В нашей с Эриком спальне, на тумбочке у кровати я оставила оба амулета. Металл и дерево. Кен Арендрейта и вождя сольвейгов. Мне они больше не нужны...
Провела рукой по велюру серого свитера — Эрик снял и как обычно забыл в корзину бросить.
— Прости, — прошептала. — Так нужно.
Затем развернулась и резко вышла за дверь.
В коридоре было пусто. Молчаливые двери стерегли спящие комнаты со спящими в них обитателями. Лишь в конце коридора, у окна, завешенного плотной серой шторой, шептались две защитницы альва. Завидев меня, они замолчали, одна из них юркнула в комнату, а вторая скрылась за шторой, будто одно мое присутствие или брошенный ненароком взгляд могли обернуться для них проклятием.
Я вытащила из кармана телефон и набрала в смс всего два слова: 'Нужна помощь'. Не очень рассчитывала на ответ, но попробовать стоило — на войне все средства хороши и не стоит пренебрегать возможностями.
Ответ пришел быстро — на полпути к заветной двери: 'Через полчаса у ворот'. 'С этим проблемы', — набрала я. 'Так реши'.
Будто это так просто — пробить защиту Эрика. Впрочем, план у меня был. Главное, чтобы времени хватило.
Постучала я резко и решительно. И телефон спрятала, словно его могли изъять и приравнять к улике. А когда дверь открылась, выпалила:
— Проведи для меня ритуал.
Просьба не была невинной, и Филипп страдальчески вздохнул. Оглянулся назад, шикнул на маячащую за спиной Аделаиду и вышел в коридор. Аккуратно прикрыл за собой дверь и посмотрел на меня снисходительно.
— Что ты задумала?
— Вожди сейчас переживают не столько о том, что придет Крег, но и о том, что выкину я, да? — заискивающе улыбнулась.
— Мы просто хорошо тебя знаем, — тоном учителя ответил Филипп. — О каком ритуале ты говорила?
— Тана хочу увидеть, — как можно беззаботнее сказала я. — Делов-то...
— Делов-то?! В прошлый раз после подобного ритуала ты чуть не погибла!
— Тан снился мне. А ты знаешь, что не стоит пренебрегать вещими снами. Вдруг Крег до меня доберется? Иметь при этом какой-то план будет очень кстати.
— У Эрика наверняка есть мысли на этот счет.
— Эрик ушел. У него своих дел хватает, нечего его еще и этим нагружать.
— Я так и знал. Иди спать, Полина!
— Вожди такие всезнайки, — надулась я. — Но ты... Ты из народа. Я думала, ты другой.
И отвернулась для усиления эффекта. Губы поджала и за плечи себя обняла, изображая смертельную обиду и разочарование. Эрик говорил, я — хорошая актриса. Сейчас этот талант может пригодиться. Всю жизнь меня учили играть на слабостях людей, используя меня как подопытную крысу. Немудрено, что я сама теперь умею.
Подтверждением стал растерянный ответ Филиппа:
— Неправда, я не заносчивый...
Рука скользит по моему предплечью вверх, к плечу, касается ключицы. От прикосновений хочется вздрогнуть, сбросить надоедливые пальцы. Но я стою, не шевелясь, и терплю. Мне нужна его помощь — ни один жрец в этом доме не согласится помогать без разрешения Эрика. А на Филиппа надежда есть — если не получится сыграть на чувстве вины, придется играть на инстинктах.
Дыхание у него горячее и согревает затылок. Обернусь — окажусь с ним лицом к лицу. Мне противно. Стыдно отчего-то и хочется сходить в душ. А еще зубы почистить от слов, с помощью которых я манипулирую этим слабым мужчиной. А где-то на задворках сознания ждут другие слова — гораздо более подлые и бесчестные. И я знаю, что скажу их. Пойду до конца. Иначе завтра умрет кто-то еще, а этого допустить нельзя.
— Я просто не могу сидеть без дела, — вздыхаю почти искренне, и вторая рука Филиппа ложится мне на другое плечо. — Должна что-то делать, чтобы не свихнуться. Тома погибла, и я... Это ведь всего-навсего ритуал. Выйти за пределы дома я все равно не могу. Когда-то мы с тобой были друзьями. Понимаю, надеяться на это в будущем не имеет смысла, но все же...
— Неправда! — яростно перебивает он и разворачивает меня к себе лицом. Филипп стоит слишком близко, и я едва сдерживаю дрожь отвращения. Поднимаю глаза и пытаюсь изобразить отчаяние. Потерпеть. Недолго — у меня всего-то полчаса в запасе. Да и Эрик с остальными могут вернуться в любую минуту.
— Я думал, ты меня ненавидишь, — шепчет он почти обреченно, и я мотаю головой.
— Нет. Не ненавижу.
Это правда. Ненавидеть можно лишь того, кого уважаешь. Филиппа же мне просто жаль.
— Мне нужен круг, — наконец, сдается он.
— У нас есть, — решительно киваю. — В кабинете на полу. Идем.
Было светло, но мы все равно крались, словно громкие шаги могли разбудить спящий дом. А он и правда спал. Расслабился после насильного проникновения охотника, и защита сонно колебалась у дремлющих стен, стелилась по скрипящим половицам невидимыми коврами, нависала куполом под потолком.
Гостиная была пуста, и я уже почти обрадовалась, что есть возможность отсрочить вынужденную подлость, но из коридора нам навстречу выплыла Лара с чашкой чая в руках.
— Не спится? — едко спросила защитница и настороженно сощурилась. — Что задумали?
— Да вот, Филипп почитать хотел перед сном, — попыталась соврать я. Только Ларису, в отличие от Филиппа, не проведешь.
— Думаешь, я дура, пророчица? Что вы задумали?
Я вздохнула. Кивнула Филиппу.
— Подожди в кабинете, ладно?
Смотрела на удаляющуюся спину бывшего жреца атли и боялась повернуться к защитнице. Впрочем, Лара не из робкого десятка.
— Так что? — нетерпеливо поинтересовалась она и нетерпеливо постучала ложечкой о блюдце.
Я вздохнула. С Ларой всегда сложно. Нет, у меня не осталось к ней негатива, просто мы настолько разные, что никогда не поймем друг друга. Так стоит ли объяснять?
— Мне нужно увидеть Тана, — наконец, сказала я. И, увидев, как она ожидаемо закатила глаза, добавила: — Знаю, что ты об этом всем думаешь, но мне все равно.
— Какое мне дело вообще? — Лара поставила чашку на старинный комод и сложила руки на груди. — Делай что хочешь.
— Рада, что ты настроена так демократично. Потому что потом мне нужна будет твоя помощь тоже.
— Моя? Извини, но в безумных ритуалах я не участвую.
— И не придется, — уверила я. — Ты — защитница и отвечаешь за входную дверь.
Я не сводила с нее пристального взгляда. Красивое лицо окрасилось непониманием, затем осознание сказанного, наконец, пришло, и Лара рассмеялась.
— Ага, как же. Ничего умнее не придумала?
— Нет времени думать, — спокойно ответила я. — И этот план сойдет.
— Этот план мне решительно не нравится. Эрик мне голову оторвет, а я недавно реконструкцию волос сделала. Так что извини, но нет.
— А придется.
— Знаешь, я лучше расскажу Эрику о том, что ты собиралась уйти. И прическа испортится уже не у меня.
— Не расскажешь, — уверенно кивнула я. — И дверь откроешь.
— Вот как? Заставишь меня, что ли? — усмехнулась защитница.
Лара мне никогда не нравилась, но мне все равно было противно говорить это. Наверное, поэтому я в глаза ей смотреть не смогла.
— Если не откроешь, Роберт узнает подробности твоей последней ночи у атли, Лара.
Эти слова оставили на языке противный, липкий налет. Он горчил, как протухшая еда, и вызывал тошноту. Шантаж не мой метод, но что делать, если других методов не осталось?
Поднять на нее глаза оказалось чертовски сложно. Защитница побледнела и прижала ладонь к губам. Не ожидала от меня, видимо. Я и сама от себя не ожидала. Говорят, перед смертью нужно исправляться и каяться в грехах, а не совершать новые. Даже с этим у меня промашка вышла.
— Оставайся в гостиной и никому ни слова, — пригрозила я и, пока не передумала, направилась в кабинет, к Филиппу.
Лишь внутри, оперевшись спиной о дверь, выдохнула. Глаза закрыла и попыталась избавиться от ощущения грязи на коже. Тщетно. Теперь даже мочалка не поможет.
Надеюсь, Лара не пойдет признаваться в грехах мужу. Иначе мой план не сработает, и все будет напрасно.
Но в глубине души я была уверена: не пойдет. Ведь то была не просто интрижка, и мы обе понимаем это.
— Поцапалась с Ларисой? — вяло поинтересовался Филипп, увлеченно изучая роспись рун на полу. Ковер он аккуратно свернул и подвинул к письменному столу.
— Мы никогда не ладили, — уклончиво ответила я и оторвалась от двери. — Так что там? Ты готов?
— Интересная трактовка легенд. Всегда было любопытно, как колдуют скади.
— Роб — замечательный жрец.
— Раньше ты считала хорошим жрецом меня.
— И сейчас считаю. Потому и попросила о помощи.
Филипп странно улыбнулся и велел:
— Садись в круг.
Я подчинилась. Глаза закрыла. Расслабилась настолько, насколько вообще могла расслабиться в напряженной обстановке дома. Мне в руки сунули флягу — металлическую, в кожаном чехле — и я послушно хлебнула. Коньяк. Паршивый, к слову, который тут же пожелал выйти наружу. Я поморщилась, помотала головой и отдала Филиппу флягу.
Он заговорил. Сначала шепотом, и шепот этот обволакивал, пьянил, и я проваливалась в спасительную темноту, где не было ни страхов, ни сожалений, ни обид.
А потом близко, у самого уха кто-то сказал:
— Бу!
В комнате темно, только из окон льется серость затянутой тучами ночи. Тени ветвей мажут по стеклу, словно просятся внутрь. Я сижу, вернее, утопаю в кресле-каталке, и оно скрипит подо мной, едва заметно покачиваясь.
Я оборачиваюсь и, наконец, вижу его. У окна, сгорбленный, обнимающий себя за плечи — это не тот хищный, которого я знала. Всех меняет время...
— Тан, — окликаю, и спина его вздрагивает. Он резко поворачивается, приставляет указательный палец к губам.
— Тсссс!
Колдун наклоняется вперед и щурится, словно старается внимательнее меня рассмотреть.
— Я тебя знаю.
— Это же я, Полина.
Встаю. Пол холодный, а я почему-то босиком. Осень за окном бушует — треплет деревья, брызгает холодным дождем, и от окон по полу ползут вечные ее спутники — промозглые сквозняки. Пасть камина темна, и мне кажется, оттуда скалятся чудовища выдуманного колдуном мира.
Тан качает головой.
— Этот мир не для тебя.
— Знаю. Ты снился мне, помнишь? Звал...
— Ты в беде, — кивает он. — И времени мало.
— Мне бы сейчас не помешал яд, который мы использовали на Теде. Кстати, где он? Он разве не...
— Ушел. Теодор был неплохим парнем и заслужил перерождение.
— А ты нет?
Он улыбается.
— Я слишком много грешил.
Так и тянет улыбнуться в ответ. Несмотря на холод в его доме, рядом с колдуном уютно. Но я точно знаю, что вижу его в последний раз...
— Яд не нужен тому, кто его изобрел. У меня есть рецепт, Полина. — Он подносит указательный палец к виску, и улыбка его становится полубезумной.
— Да, но как...
— С печатью будет сложнее, — перебивает он. Шагает ко мне, ладонь бесцеремонно ложится на живот. — И времени мало.
— Мало, — соглашаюсь. — Поможешь?
— Крепкая, так просто не снимешь. — Он будто меня не слышит вовсе. — Одно неверное движение, и прощай, Тан. Не видать тебе перерождения больше никогда.
— Я слышала, печать Арендрейта может снять тот, кто носит.
— Если хочет, то может, конечно, — усмехнулся колдун. — Ложись.
За моей спиной, будто из воздуха сотканная, возникает кровать. Розово-зефирная, с высокими стойками под балдахин и сиреневым пологом. Мягкая. И я утопаю в ней, как в пуху.
— Подсознание даже тут пошутило, — смеется мой собеседник.
Мужчина, склонившийся надо мной, будто мне не знаком. Глаза светятся предвкушением и интересом. Таким был Альрик на берегу Дуная. И я уже не знаю, чего больше хочет Тан: помочь мне или снять печать Арендрейта. Имеет ли это значение, когда итог все равно один? И цель у нас одна...
Его ладонь — шершавая и прохладная — касается живота. Жила послушно откликается на прикосновения, хоть я уже давно не атли, а Тан — не вождь. Все это было когда-то: мгновение торжества и всплески страха. Единство крови. Проклятие, которое я разрушила.
Сегодня все по-другому.
Шепот пьянит, хоть его губы и не шевелятся:
— Откройся...
Поднимаю глаза. Под потолком — вспышки, фейерверки, мириады ярких ощущений. Главное из них — свобода. Она опьяняет, и, кажется, я смеюсь.
Тан берет мою руку, кладет туда, где только что лежала его собственная.
— Вот так, девочка, сними ненужное, — проникновенно шепчет колдун. И словно побеги пробиваются сквозь растрескавшуюся от жары землю — так и кен рвется наружу. Жила беззащитна и оболочка ее тонка. Под ней бьется, пульсирует средоточие сил сольвейга.
Я дышу. Перед глазами плывет, слезы катятся по щекам.
— Еще не все, — говорит Тан. — К сожалению, не все...
Взгляд его глубок и темен. Пучина, водоворот, и соваться не стоит, но...
— Готова?
Я слышу его мысли. Ему жаль и не терпится уйти. Этот мир ему мал, Тан из него вырос, как ребенок из старых колгот. Он больше себя не винит и ни о чем не жалеет. Ждет лишь. Чего?
Киваю, облизывая слезы.
И тут же взрываюсь болью. Боль вползает в жилу, тянется щупальцами к венам, растекается чернотой по организму. Закусываю губу, чтобы не закричать. Так надо.
Яд во мне, и если не успею завершить задуманное — умру.
Тан помогает мне сесть, поддерживает за руку и обнимает за плечи. Дышать трудно. Воздух тяжелый и пахнет плесенью.
— Страшное случится не сегодня, — устало говорит колдун. Кажется, ему с трудом далась эта вынужденная помощь.
— А когда? — спрашиваю машинально, пытаясь осознать, что же только что натворила.
— Последствия.
— Последствия чего? Ритуала? Крег сделает что-то? Или я?
— Сегодня сольвейг прольет кровь, и откроются врата всех миров. Я буду свободен! А они придут, чтобы очистить землю от скверны, — пафосно изрекает он.
— Они? Кто, Тан?
— Будто ты не знаешь...
Он склоняется ко мне, и выглядит безумным. Ониксовые глаза горят предвкушением, руки трясутся, как у наркомана в ломке. Бледные щеки впали, и скулы потемнели. Худой. Несчастный. Одинокий.
И неестественно воодушевленный.
Ухо обжигает прикосновением сухих, истрескавшихся губ. А слово, произнесенное колдуном, заставляет замереть и похолодеть от ужаса.
В кевейн из мира искупления Тана меня буквально выпихнуло. Я тут же зажмурилась, привыкая к яркому свету, дышала часто, хватая воздух родного дома, как панацею, лекарство. Только вот никого уже не вылечить — ни меня, ни этот мир... Если то, что сказал Тан, правда, всему конец. Так стоит ли бороться?
Всегда стоит. Наверное, в этом и смысл.
— Поля...
Прикосновения Филиппа жглись, и я выбралась из удушливых объятий. Меня тут же качнуло, и я схватилась рукой за столешницу.
— Ты в порядке?
— Я... мне нужно... идти.
Перед глазами все еще плыло, жила болела от впрыснутого колдуном яда. Времени мало. Нужно поспешить.
— Ты ведь все равно выйдешь, да? — В голосе бывшего жреца атли скользнула горечь.
