Пришлось Владимиру для их сдерживания оставить добрую треть своих кораблей, с остальными пошел на штурм выстроившегося на берегу противника. Новгородские воины встретили ливнем стрел из-за своего укрепления, а когда суда прорвались на мелководье — зажигательными гранатами. Под огнем и стрелами вои князя высаживались с бортов прямо в воду и шли вперед, закрываясь щитами и на ходу вставая в строй. Несли огромные потери, но не останавливались, пока не уперлись в заграждение гуляй-города. Пытались опрокинуть его, когда же не получилось, принялись рубить топорами и мечами. Бойцы за стенкой мешали им ударами копий через стрелковые бойницы — стрелы в близкой схватке уже не могли помочь, кто-то пытался достать врага мечом. Все же на нескольких участках княжескому войску удалось прорваться, здесь началась прямая сеча врагов — строй против строя.
Встретились достойные противники, не уступавшие в стойкости и храбрости, но в слаженности и выучке новгородцы имели преимущество, да и подкрепления из резерва помогли — смогли остановить все еще превосходящего в численности неприятеля. Варяжко стоял за передовой линией, давал указания командирам, маневрировал резервом, пару раз сам вмешивался в самых опасных местах. Бой шел уже второй час, стороны бились из последних сил, а судьба его все не решалась — кто же возьмет верх? Переломным мог оказаться тот момент, когда в спину новгородцев ударил отряд воев из-за стен детинца — по-видимому, прорвались через стоявший в воротах пост. Причем, именно тех, кого новгородцы захватили в плен при взятии Киева, а потом милосердно отпустили. Только усилиями воинов из последнего резерва и самого Варяжко с его личной охраной удалось отразить удар с тыла.
Возможно, боги сделали наконец свой выбор — медленно, шаг за шагом, северное войско отдавило противника от гуляй-города, а потом к самой воде, здесь и произошла финальная, самая кровавая, схватка — до последнего воина проигравшей стороны. Новгородцы на этот раз никого не пожалели, добили раненых и редких выживших. После боя принялись искать князя, но ни его самого, ни его дяди, по совместительству воеводы — Добрыни, — среди убитых не нашли. Похоже, успел сбежать вместе с малой частью дружины — несколько скоростных струг сумели прорваться сквозь строй новгородских ушкуев и уйти вниз по течению. Побег Владимира не помешал победителям праздновать свой великий успех — все, до последнего ратника, понимали, что в этом битве решалась судьба их родной земли, да и всей Руси. Как она сложится дальше — наверняка никто не мог сказать, даже их командующий, но то, что она круто поменяется, сомнений ни у кого не было.
Победа далась огромной ценой — из почти трех с половиной тысячи воинов остались в строю чуть более двух, да и среди них немалую часть составили раненые. Получил рану и Варяжко — ударом меча пробили кольчугу и зацепили краем правый бок. Хорошо еще, что бойцы охраны вовремя заметили ранение командующего и перевязали, а то изошел бы кровью. Сам он в пылу боя даже не почувствовал боли, после же от слабости и головокружения едва не упал — поддержали стоящие рядом бойцы, они же прикрыли его и вывели из схватки. Поле сражения не покинул, продолжал командовать своим войском до самого конца, лишь тогда позволил охране увести его в детинец. Ранение случилось не столь серьезным, как показалось вначале из-за обильного кровотечения, уже через два дня нашел силы встать на ноги и вызвал командиров полков на совет.
Обсудили дальнейшие действия и варианты — оставаться в Киеве до избрания нового князя или возвращаться в Новгород, собирать силы для похода в Поволжье. Идти туда сейчас со столь малым воинством не имело смысла — у булгар даже без войска Владимира своих воинов хватало с лихвой для удержания захваченной земли. Так что идти туда следовало после достаточной подготовки, вероятнее всего, в следующем году, в этом уже не успевали — нужно еще набирать людей в полки и хоть немного их подучить. Даже укорил себя мыслью — следовало дать команду взять живыми княжеских воев, пригодились бы теперь. Тут же поправился — тогда, в бою, его бойцы рассвирепели в отчаянной схватке и остановить их практически было невозможно. На совете приняли решение не оставлять Киев без присмотра, а то найдется такой, кто подсуетится и приберет опустевший княжеский престол, не имея на то законного права.
Вновь разослали грамоты к посадникам и наместникам с вестью о победе над Владимиром, повторно призвали к избранию нового князя, разве что уточнили дату съезда полномочных мужей и выбора правителя Руси из предложенных ими кандидатур. На этот раз ответы последовали скоро — теперь, когда новгородцы побили Владимира и лишили его реальной власти, никто не хотел упустить возможность продвинуть на освободившийся престол кого-то из своих. Но первыми объявились в Киеве не они, а волхвы, изгнанные из города Владимиром после принятия им христианства. Не просили, а потребовали — ничтоже сумняшеся в своем праве, — от новгородского правителя вернуть им священное место, сжечь возведенный на нем храм чуждой веры и покарать тех, кто глумился над истинными богами.
Бесцеремонный тон, без тени почитания, и сама речь главы волхвов Ладислава, как он сам себя назвал, вызвали в Варяжко раздражение — так с ним не обращались давно, еще с юных лет, когда заслужил у окружающих людей какое-то уважение. Похоже, тот попытался ошеломить его своим напором, — как говорили в прошлой жизни — пошел на него буром, — и заставить согласиться со своими требованиями. Спокойно, не показывая недовольства, ответил:
— Правда в истинной вере и ваши слова справедливы, в том нет сомнения. Но здесь я гость и не вправе чинить самоуправство. Подождите немного, скоро изберут нового князя киевского — с ним и разберетесь в столь важном деле. Пока же располагайтесь в детинце — вам укажут место для постоя, но прошу — до поры не чините распри с теми, кто принял чужую веру, мне не нужна в городе смута.
По-видимому, старший волхв не ожидал отпора, пусть и в мягкой форме, смотрел недоуменно на Варяжко, а когда же понял, что ему, по сути, отказали, побелел лицом от охватившего его возмущения и с нескрываемым гневом проговорил:
— Уж не продался ли ты слугам ложного бога, этим сладкоречивым исчадиям пекла? Нет в твоих словах почтения к светлым богам и к нам, их верным сынам! Окстись и не перечь нам более, иначе проклянем и сгорит твоя душа в геенне огненной!
Все также внешне спокойно, но кипя внутри от злости, ответил зарвавшемуся волхву:
— Никому я не продавался и вера моя крепка, в том могу поклясться всеми богами! Но служу я народу и не должен чинить ему бед, даже и по воле вашей. Повторюсь — дождитесь избрания нового князя, в том слово мое последнее.
Сидевший рядом второй волхв придержал главу, когда, покраснев лицом от гнева, тот попытался что-то сказать — возможно, что и проклясть Варяжко:
— Не спеши, Ладислав, охолонь. Нам надо еще поразмыслить, а потом выносить приговор.
Обратившись уже к Варяжко, продолжил:
— Ты муж служивый, печешься о деле своем. Но должен понимать, что сейчас важнее — слово людское или воля богов, что привела нас к тебе. Подумай о том, а мы уйдем — вернемся, когда очистится от скверны священное место, а народ покается в злодеяниях против исконной веры. И до тех пор не будет ему прощения и благословения богов, многие беды случатся в наказание. В том их воля, мы же можем только молиться и просить у них снисхождения к неразумным детям своим.
Как сама встреча с языческими жрецами, так и последние слова волхва-прорицателя — Варяжко уже понял, кто тот по особой эманации духа, идущей от него как-будто изнутри, из самой сути, — принесли тревогу, ощущение чего-то неправильного. Он и теперь ни о чем не жалел, считал содеянное им и его людьми нужным для своего народа. Но сомнение, пока еще крохотное, зародилось в душе — верно ли осознал он свое предназначение или идет по ложному пути? И не в случившемся конфликте видел причину — ее он не хотел, как и ссориться с жрецами, но и не мог позволить кому-либо понукать им, — зацепили же слова о будущих бедах. Только не из-за воли каких-то богов — никакой слепой веры он не испытывал, — а по вине людей, считая и его самого. Попытался оценить — пошли ли его деяния на пользу или от них больше вреда? Для Новгорода, может быть, во благо, а для всей Руси? От этих вопросов и сомнений стало неуютно, усилием воли заставил себя отрешиться от них и заняться более насущными делами.
В листопад (октябре) 995 года в Киев со всех подвластных ему земель съехались важные служивые мужи и племенные вожди. Даже с Волыни и Червени — уж с западных краев можно было ждать иного, скорее ушли бы под крыло польского короля, пока на Руси безвластие. Сход проводили на главной площади — перед княжеским двором, открыл его Варяжко как инициатор съезда гостей. С речью не затягивал и сразу перешел к делу:
— Прежний князь, Владимир, низложен, теперь вам решать — кого призвать на Киевский престол. С сего дня слагаю с себя поруку за город и ухожу с войском. Дальше сами разбирайтесь — то уже дело не мое. Да хранят вас боги и благословят нового князя, с ним весь народ русский!
Варяжко дистанцировался от того, что случится на сходе и после, дал понять съехавшимся мужам — возиться с ними и обхаживать не будет. Хватит и того, что сберег город и престол, преподнес им как на блюдечке, а уж как распорядятся — то не его забота. Спустился с возвышающегося над площадью помоста под недоуменные и обескураженные взгляды созванных им гостей и ушел прочь. В тот же день покинул Киев и отправился в родной город вместе со своими воинами, томимый предчувствием — надо скорей, иначе может произойти беда. Хотя ничто ее не предвещало — он регулярно получал из Новгорода донесения, сам отправлял указы и распоряжения, так что был в курсе происходящих там событий и чего то неожиданного и тревожного не ожидал. Только своей интуиции верил больше и торопил людей, расслабившихся было после отбытия из Киева.
Прибыли в Новгород перед самым ледоставом, в этом году он наступил заметно раньше обычного — в середине груденя (ноября), так что успели вовремя, не зря шли самым скорым ходом. С пристани Варяжко направился в управу, там выслушал отчеты своих заместителей. По ним ситуация складывалась если не лучшая — путь по Волге и Каме все еще был перекрыт, то вполне терпимая — жизнь на Новгородской земле постепенно восстанавливалась, входила в привычное русло. Люди отошли от случившегося мора, да и власть немало им в том подсобила, своими трудами и хлопотами восполнили в какой-то мере потери — добрым урожаем, товарами и услугами новых мастеров, заменивших старых, тех, кто покинул этот мир. С убылью населения также отчасти поправили — переманили люд с других земель, где имелся его избыток, да и бабы плодились обильно — за каждого рожденного дитя власти назначили существенное пособие.
Единственно, что вызвало в докладе тревогу — начавшееся этой осенью переселение булгар на правый берег Камы, на новгородскую землю. Их поселения уже появились в прибрежной части от Елги до Казани и все дальше продвигались в глубь, оттесняя русских в самые дебри. Похоже, эмир торопился занять Поволжье и закрепиться на присоединенных землях, пока на Руси идет междоусобица. Случись такое — Новгороду грозила окончательная потеря южных и восточных территорий, приносивших большую часть доходов и нужных товаров — того же хлеба. Допустить такого новгородские власти не могли, но и помешать булгарам также — те поставили сильные гарнизоны во всех прежних крепостях, построили новые. Требовались гораздо большие силы, чем имелись, чтобы выбить врага из них, и опять, в который уже раз, перед Варяжко встала казалось бы невыполнимая задача, которую следовало решить в ближайшее время — после будет только хуже.
Дома застал занемогшую Преславу — она металась в горячечном бреду, никого не узнавала. Лекарка-знахарка, находившаяся рядом, не могла ничем помочь, даже облегчить страдания, о том прямо сказала прибывшему мужу больной, после добавила:
— Жить страдалице осталось столько, сколько пожелают боги. Но, видно, не долго — не сегодня, так завтра преставится, и надо молиться, чтобы душа ее попала в благословенный Ирий.
От такого удара судьбы Варяжко застыл в оцепенении, стоял перед лежащей в постели женой и смотрел, не отрывая глаз, на побелевшее как снег лицо, без тени кровинки. Сердце не принимало даже мысль о том, что теряет еще одного родного человека, лишь стонало от боли — так не должно быть, если есть вы, боги, то спасите ее! В этот миг, случись вдруг чудо, готов был отдать все, что у него есть, ту же душу и саму жизнь. Через долгую минуту очнулся от отчаяния, мысли заметались от зародившейся надежды — может быть, еще не все потеряно, он должен хоть что-то предпринять! Спросил у лекарки и стоявшей напротив Милавы: — Как случилось, отчего она занемогла?
Ответила Милава: — Да вот как родила, вскоре и слегла. Ослабла, даже не могла дитя на руках удержать. А потом стало хуже — спала с лица, дышала с трудом, а сегодня впала в беспамятство.
Варяжко только сейчас обратил внимание, что живота у Преславы нет — когда уходил в поход, она находилась на пятом месяце беременности, так что срок рожать уже настал. Сразу возникло подозрение, что болезнь жены связана с родами, уточнил у Милавы:
— Кто принимал у Преславы, бабка Зорица?
— Померла бабка, еще в прошлую зиму. Позвала повитуху из Людина, та и приняла дитя.
Подозрение переросло в уверенность — что-то не то сотворила повитуха, ведь с самими родами у Преславы не должно быть проблем, у нее сильное тело — о том говорила бабка Зорица еще в прошлый раз. Не колеблясь больше, приказал Милаве: — Убери одеяло и подними рубаху — я посмотрю, что у нее там.
Та послушно исполнила веление мужа, когда же Варяжко склонился над Преславой, сразу учуял гнилостный запах, идущий от ее промежности, после увидел там темную сукровицу с гнойными выделениями. Дал указание старшей жене: — Согрей воды побольше и приготовь чистые холсты, — сам направился в свой кабинет, где хранил лечебные мази и настойки, а также брагу — он сам ее выгнал из отборной пшеницы. Подточил еще нож и со всеми принадлежностями для предстоящей операции вернулся в комнату Преславы. Выбора у него не оставалось, как провести все самому, хотя прежде подобного опыта не имел — если не считать первую помощь при ранах. На огне прокалил лезвие ножа, отмыл руки и продезинфицировал их брагой, затем очистил кровоточащие ткани от гноя, после принялся вскрывать нарыв на половых губах и влагалище.
Ему помогала лекарка, ни в чем не переча, только смотрела внимательно за его действиями — так вместе обработали рану кровоостанавливающими настойками, затем заживляющими мазями, наложили тампон и повязку. Варяжко остался дежурить рядом с больной — вытирал пот с лица, смачивал губы медовым отваром, поправлял повязку и менял тампоны. Просидел без сна всю ночь, с тревогой вглядываясь в продолжающуюся бредить и метаться Преславу, и надеялся, что сильный ее организм справится с сепсисом после оказанной помощи. Утром она затихла, Варяжко даже испугался — не померла ли, но, услышав тихое дыхание, вздохнул облегченно — кажется, кризис миновал, жена заснула. Весь следующий день никуда не уходил, так и продолжал следить, пока вечером Преслава не открыла глаза и смотрела уже осмысленным взором.
