Иван Оченков Великий герцог Мекленбурга

— Ваше высочество, к вам англичанин просится.

— Какой еще англичанин?

— Да пес его знает какой, говорит, дело у него до герцога, то бишь до вас.

— Ну, раз дело, значит, зови. Машенька, солнышко, пойди поиграй пока.

Маша нахмурилась, но перечить не стала и послушно вышла. Она вообще была не по годам умной девочкой и отлично знала, когда можно безбоязненно сесть взрослому на шею, а когда лучше проявить кротость и послушание. Через минуту Рюмин привел посетителя и, стоя у него за спиной, навострил уши.

Вошедший англичанин производил достаточно странное впечатление. Высокий, долговязый и рыжий, как и подобает жителю Туманного Альбиона, он был одет хотя и дорого, но совершенно безвкусно. Манеры его тоже не поражали изысканностью, во всяком случае, поклон был совершенно неуклюж. Однако взгляд у него был цепким и, пожалуй, умным. Окончательно все стало ясно, когда он представился:

— Покорный слуга вашего королевского высочества, баронет Джеймс Барлоу.

— Баронет — какой-то новый титул?

— Да, ваше высочество, наш добрый король Яков был настолько щедр, что пожаловал мне этот титул... в связи с некоторыми услугами, которые я имел честь оказать его величеству.

— Сдается мне, мистер Барлоу, вы тоже были щедры к вашему доброму королю, впрочем, слушаю вас... сэр[37].

— Я прибыл к вам как представитель Московской компании, чтобы обсудить некоторые вопросы, которые могут быть интересны вашему королевскому высочеству, — начал свою речь долговязый англичанин.

— По совести говоря, совершенно не представляю, где наши интересы могли пересечься, мистер Барлоу.

— О, ваше высочество, я, очевидно, не так выразился. Я хотел бы поговорить не о пересечении интересов, а, скорее, о взаимовыгодном сотрудничестве.

— Что вы тянете кота за хвост, Барлоу? Выкладывайте, что вам нужно, а я скажу, сколько вам будет это стоить, — усмехнулся я, утомившись от неуклюжей словесной эквилибристики рыжего баронета. — И хватит меня титуловать, а то вы, чего доброго, язык сломаете. Можете звать меня так, как принято в старой доброй Англии, скажем, милорд — не на людях, разумеется.

— О, вы деловой человек, милорд! С вами приятно иметь дело.

— Мистер Барлоу!

— Да, да, конечно. Нам стало известно, что вы выдвинули вашу кандидатуру для избрания на московский престол. Более того, мы полагаем, что ваши шансы достаточно велики, и хотели бы оказать вам поддержку, в надежде на долгое и плодотворное сотрудничество.

— И какого рода помощь вы хотели бы мне предложить?

— Любую, милорд! У вас ведь есть финансовые затруднения, не так ли? Мы могли бы предложить вам заем на самых выгодных условиях. Кроме того, мы ведем торговые операции со многими влиятельными купцами и боярами в здешних землях и, следовательно, имеем на них влияние. Среди депутатов собора есть некоторое количество наших друзей, которые могли бы стать и вашими друзьями, если на то будет ваше желание.

— Это все очень любопытно, Барлоу, но откуда вы узнали, что мою кандидатуру предложили на соборе? Это случилось совсем недавно и совсем не по моей воле. Сам же я представляю интересы совершенно другого кандидата, а именно — принца Карла Филипа.

— Умоляю вас, милорд! Не имеет ни малейшего значения, кто именно сообщил нам о ваших планах относительно московского престола. Главное, что мы знаем о них и хотели бы вам помочь. Что же касается интересов шведского принца, которые вы столь твердо и искусно отстаиваете... простите, милорд, но я же не шведский король, чтобы давать им оценку!

— Что же, я понял вас, Барлоу. Если позволите, я дам вам ответ несколько позднее. Где вы остановились?

— Как будет угодно вашему королевскому высочеству, — вновь склонился в поклоне баронет, игнорируя вопрос о месте жительства. — С вашего разрешения, я навещу вас завтра. А пока разрешите откланяться.

— Не смею задерживать.

— О господи! — вдруг воскликнул собравшийся было уходить баронет. — Совсем забыл. Позвольте вручить вам этот скромный дар.

Рыжий англичанин вернулся и жестом фокусника извлек откуда-то небольшой сверток, который и протянул мне, еще раз поклонившись. Развернув его, я обнаружил там довольно большую диковину по нынешним временам — карманные часы в форме серебряного яйца. Подарок был дорогим, изысканным... и с намеком.

Когда англичанин наконец ушел, я некоторое время сидел в задумчивости, затем поднял глаза на Рюмина и спросил:

— Ты ведь понял, о чем он говорил, не так ли?

— Понял, ваше высочество, я хоть и худо их язык знаю, но у этого рыжего все на роже написано.

— Вот как... И что ты обо всем этом думаешь, Клим?

— О чем обо всем?

— Понимаешь, дружище, наши финансовые дела действительно не так хороши, как этого бы хотелось, впрочем, ты знаешь это лучше меня. Пока царя не выбрали, мы нужны ополченцам как противовес казакам, но, как только выборы состоятся, нас попросят отсюда. Если бы был только мой регимент, то уйти не проблема, но пехота...

— Вы не очень-то любите эту пехоту...

— Но и бросать ее я тоже не стану — мне не нужна репутация плохого командира. Так что я действительно подумывал, не обратиться ли к англичанам за займом. И вот не успел я подумать — появляется этот липовый аристократ...

— Как вы сказали, мой герцог, какой аристократ?

— Липовый, дружище, дело в том, что мой добрый кузен Яков дает титул баронета за деньги любому проходимцу.

— И задорого?

— Хочешь купить? Не советую, отдашь тысячу фунтов стерлингов за пустую бумажку.

— Да нет, просто интересно стало, а это много?

— Чуть больше четырех тысяч талеров. Кстати, Яков стал торговать этими титулами совсем недавно, так что Барлоу на Руси человек новый и вряд ли хорошо знает местные расклады. Скорее всего, этот рыжий решил сыграть свою игру в надежде сорвать банк.

— Или он пришел от других людей, которые не очень-то верят, что вы стоите за Карла Филипа.

— О чем ты?

— Мой герцог, вы не раз говорили, что следующим русским царем станет Михаил Романов. Англичанам наверняка стало это известно, и они решили, что вы ведете свою игру. Тем более что Аникита с Анисимом только и говорят об этом где ни попадя.

— Тысяча чертей! А ведь ты прав, Клим.

— Я вам больше скажу, англичанам Карл Филип совсем не улыбается, ибо шведы, рубль за сто, замкнут на себя все московскую торговлю. А вот Миша Романов как раз выгоден, ибо он в торговле точно ничего не понимает.

— И зачем тогда этот Барлоу приперся ко мне?

— Ну не знаю, либо он, как вы говорите, ведет свою игру. Либо англичане решили не складывать все яйца в одну корзину. Кто бы ни стал царем, эти торгаши своего не упустят. А подарок-то недурен!

— Похоже, англичанин хотел сказать, что у меня мало времени.

Вечером у меня стали собираться один за другим мои сторонники. Первым пришел Аникита и стал рассказывать о соборе. Как я и ожидал, никакого конкретного решения там не вынесли. Бояре ждали ухода казаков и потому тянули время. Отставив на время вопрос с иноземными претендентами, чтобы не отказывать прямо Карлу Филипу и заодно мне, они взялись обсуждать претендентов из старых боярских и княжеских родов. Устав слушать о родословных претендентов, я спросил у Вельяминова:

— Слушай, а отчего у вас все приехавшие на собор в одном месте собрались?

— А где же им собраться? — не понял Аникита.

— Ну не знаю, в имперском рейхстаге, к примеру, три палаты. В первой курфюрсты, во второй имперские князья, а в третьей города. Все заседают по отдельности, только потом позиции согласуют.

— У нас прежде тоже так было: отдельно патриарх с митрополитами и епископами, отдельно дума боярская и отдельно земство. Только Москва разорена, где уж тут отдельно собираться. Вот и сидим все вместе в Успенском соборе.

Тем временем в горницу входили и рассаживались один за другим Клим, Кароль и Казимир.

— Что скажешь, раб божий Корнилий? — обратился я к Михальскому.

— Англичанин сей остановился у некоего дворянина Пущина, — отвечал он, устраиваясь на лавке подле печи. — У него двор в Занеглиньи почти не пострадал.

— А что за дворянин?

— Да так, из тульских боярских детей, — отозвался Аникита, хорошо разбиравшийся в хитросплетениях русской знати. — Непонятно, правда, откуда у него двор на Москве взялся.

— Что еще расскажешь?

— Казаки что-то замышляют, шляются кругом толпами и с оружием. Трубецкой им пиры, почитай, каждый день устраивает. Да только...

— Что только?

— Да я толком сам не понял, но смеются они над князем Дмитрий Тимофеевичем втихомолку, а он этого и не видит.

— И что сие значит?

— То, что казаки уже решили, кого в цари кричать будут, и это не Трубецкой. А вот кто это, простите, мой герцог, я не ведаю.

— Кстати, а где Анисим?

— Да со мною был, — удивился Вельяминов, — отстал где-то.

— Где, где, — хмыкнул Клим, — к Авдотье, поди, наладился заглянуть, а там кто его разберет, кто кого к тыну прижал да не пускает.

Когда я немного удивленно уставился на Рюмина, присутствующие довольно заржали.

— Ну а чего, — продолжал он, — Анисим, считай, вдовый, Дунька тоже. Ты вон к их семейству благоволишь да дочек ее балуешь.

Тут дверь отворилась, и показался сам стрелецкий сотник. Его приход был встречен новым взрывом хохота, но Анисим, не обращая внимания на смеющихся, почти подбежал ко мне и торопливо зашептал:

— Герцог-батюшка, казак какой-то тебя спрашивает, сказывает — вести важные.

— Что за казак?

— Да кто же его разберет, молодой совсем, а так казак и казак.

— Веди, послушаем, что скажет.

В вошедшем в горницу молодом казаке я с удивлением признал Мишку-татарчонка, джуру старого казака Лукьяна, с которым мы познакомились, едва вошли в Москву.

— Здравствуй, джура, чего расскажешь хорошего? — обратился я к нему.

— Здрав буди, князь, да только я не джура теперь, а казак, — отвечал мне парень с достоинством, не забыв, впрочем, поклониться.

— Ну что же, поздравляю, а теперь сказывай, зачем пожаловал.

— Меня послал дядька Лукьян, — пояснил казачий посланник, — велел сказать тебе, чтобы ты уходил, ибо не хочет он, чтобы тебя убили.

— О как! А за что же меня убивать?

— Казаки недовольны тем, что бояре на соборе верх взяли и хотят звать иноземца на царство, а потому сегодня ночью пойдут на двор к митрополиту Ионе и потребуют, чтобы он и бояре сказали, кто царем будет!

— А Трубецкого с Пожарским ваши казаки не боятся? — воскликнул возбужденно Аникита.

— Пока одни казаки пойдут к митрополиту, другие окружат дворы Трубецкого и Пожарского и никуда их не выпустят, а самый большой отряд тем временем встанет под твоим острогом, князь. Потому дядька Лукьян и послал меня тебя упредить. Уходи, не сладить тебе с казаками!

— Это все интересно, а кого же казаки хотят видеть на престоле?

— Про то не знаю, князь. Кричали на круге за Михаила Романова и за царевича Ивана Дмитриевича. А на чем порешили, не ведаю, меня дядька Лукьян к тебе послал.

— Понял я тебя, казак, кланяйся от меня Лукьяну, да возьми вот в подарок эту саблю польскую и ступай с богом. Только отсюда поезжай не прямо к своим, а кругом, чтобы непонятно было, откуда ты возвращаешься.

— Ишь, чего вздумали, сукины дети! — взорвался руганью Вельяминов, когда казак вышел, зажав под мышкой подарок. — Воренка на трон посадить, а все царство Маринке и Заруцкому отдать! Не бывать тому!

— Угу, ты еще добавь "повинны в смерти!", — хмыкнул я в ответ. — А если они Михаила Романова кричать будут?

— Да хоть царицу Савскую пусть кричат! Одно дело, если царя всей землей выберут, — так пусть хоть и Романова. Но совсем другое, если его воровские казаки на трон посадят. Как не поймешь ты, князь, нельзя, чтобы воры да шиши лесные царей выбирали. Мало нам Смуты — так еще такая напасть!

— Ладно, я понял. Только вот уже почти ночь на дворе, стало быть, скоро к нам гости пожалуют. Слушайте сюда все, повторять некогда.

Много пережила Москва за свою жизнь. Помнили ее холмы боярина Кучку и князя Юрия Долгорукого. Татарские погромы и литовские осады. Видела она возвращавшихся с победой ратников Дмитрия Донского и жестоких опричников Ивана Грозного. Пережила Смуту и польскую оккупацию. Но такового позора не мог припомнить город, чтобы православного иерарха, едва одетого, православные же люди гнали, словно на лобное место, всячески хуля, понося и толкая.

— Иди, собачий сын, — кричали хмельные казаки, подгоняя митрополита Иону. — Иди, выкормыш боярский, не гневи сердце!

Тот сначала пытался прикрикнуть на обезумевших донцов, пригрозить заблудшим божьей карой, но не тут-то было. Пять сотен озверевших от хмеля и безнаказанности казаков разом смяли и разогнали митрополитовых служек и погнали святого старца, не дав даже ему и одеться в облачения прилично его сану. Высокий седой старик с непокрытой головой шел среди вооруженных людей, мало чем отличавшихся от разбойников, как на голгофу. Силы начинали оставлять его, когда он оказался перед целью их путешествия — Успенским собором Кремля. По пути к нему подталкивали одного за другим иных делегатов от земств и городов земли русской, так что к воротам собора подогнали уже небольшую толпу полураздетых и испуганных людей.

— Слушайте, владыко, и вы, бояре, нам, атаманам-молодцам, надоело терпеть от вас обиды и всяческие иные неправды. Желаем мы послужить службу царю русскому, а вы нам царя не даете! — заговорил один из казаков таким трубным голосом, что иному и архиерею позавидовать. — Потому говорю вам как на духу: дайте нам царя, а не то худо будет!

Толпящиеся вокруг казаки подтвердили сказанное их товарищем громкими криками. Между тем ворота собора открылись, и навстречу пришедшим подобно теням разом шагнули несколько человек. Разгоряченные хмелем и глумлением над беззащитными, казаки не сразу заметили их, а когда разглядели, было поздно. Между митрополитом и прочими земцами встали стеной закованные в доспехи рейтары с обнаженными саблями и загородили их собой. Недоуменно озираясь, громогласный казак замолчал на полуслове, и над толпой повисла напряженная тишина, готовая в любой момент взорваться громом выстрелов и отчаянным звоном сабель. А в наступившей тишине вдруг особенно звонко зазвенели подковы множества лошадей, и собравшуюся у собора толпу взяли в клещи рейтары и драгуны Мекленбургского князя. Лишь тогда к казакам вышли князья Дмитрий Михайлович Пожарский и Иван Жигимонтович Мекленбургский, а также пользующийся среди казаков немалым авторитетом келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын.

— Не дело вы затеяли, казаки! — громко закричал, подняв руку, Пожарский. — Где это видано, чтобы, забыв честь и совесть, требовать отдать московский престол польской блуднице Маринке и ее ублюдку! Не бывать на Москве царем Ивашке-воренку! Не хотим и его матери — блудницы латинской!

— Да что же это такое... — начал было громогласный казак, но тут же согнулся от удара под дых булавой Пожарского и, замолчав, повалился на бок.

— Казаки, — продолжал между тем воевода, — побойтесь Бога и отрекитесь от непотребного замысла вашего возвести на престол воренка! Не то...