Свидетель Канона

— Когда Инга с Инной в ее ядро влезли?

Девушки переглянулись и Дзуйкаку вздохнула:

— Именно. Так что теперь я могу только снаружи за ниточки дергать. Ну или весь узел распустить, но тогда и ты за Свидетелем уйдешь. Ты его изнанка, он — твоя.

Мимо пробежали загорелые хлопцы с охапками дров. Плавник, собранный у прибойной полосы, и потом высушенный. Выбеленное морем дерево горело лучше не надо, и снова ветер высек из меня слюну запахом жареного. Проводил дровосеков глазами и рубанул:

— Дам я тебе рутовый доступ, теперь-то уже чего стесняться!

— Ты-то дашь, но в одном узле два администратора физически существовать не могут. Это мера предосторожности по флоту, ее всем...

— Стоп, — Киришима подняла руку. — Он же тогда не состоял во флоте. И ему ничего не прошивали. Попробуй, а?

— Киришима... Благодарю. Тебя не сильно напрягает со мной возиться?

Киришима пожала плечами и переключила одежду в привычную по снимкам ассиметричную форму, с одной штаниной. Детишки обрадованно запищали. Дзуйкаку отошла к огню, поправить угли, чтобы не перегреть рыбу. Снова поднялся ветер, на нас посыпались разлапистые сбитые листья. Чуть поодаль грохнулся кокос, и детишки перебежали к нему.

— Не напрягает, — сказала, наконец, Киришима. — Во-первых, ты попал сюда, ничего не зная. Но за атолл вписался, не сильно взвешивая риск и прибыль.

Ха, девочка! Знала бы ты, во что я в восемнадцатом году так с разгону вписался, не взвешивая риск!

Теперь вот жалею.

Или не жалею?

— ... Хороший или плохой, но ты на нашей стороне. А тут мир такой, своими не разбрасываемся.

Точно, не жалею. Не хочу, чтобы мной разбрасывались.

— ... И есть еще соображение.

— Что я парень?

— Обижайся или нет, но твой пол дело даже не второе. Ты думаешь, для нас проблема найти парня? Да и есть уже туманники-мужчины, не только те, что на слуху. Хотя бы Бенни из "Лагуны" скоро выходит.

— Что ему за корпус, кстати, выдали?

— Корабль радиоразведки "Урал".

Я присвистнул:

— Это в котором только директор Морзавода мог разобраться? Который в док не влезал?

— Завидуешь?

А вот у Киришимы улыбка правильная. Лукавая, ну так в том половина впечатления.

— Сама же говоришь: дело даже не второе. Какое первое?

— Первое... — Киришима опять замолчала, да и я заткнулся. Все-таки хорошо так вот сидеть и не беспокоиться даже о том, что девушка может отшить. В самом деле, разве проблема найти еще? Я теперь не старею, торопиться некуда...

— Смотри, рыба готова.

Мумию тунца извлекли из пирамиды потухших углей. Малютка-повар настрогала рыбину силовым полем, не касаясь раскаленной соляной корки. Сходил и я к огню, принес два куска:

— Угощайся.

— Благодарю... — шкура с рыбы сходит вместе со скорлупой соли, остается чистое мясо. Свежий тунец и сам по себе неплох, а уж так...

И совсем, совершенно никуда не нужно спешить!

Съели мы рыбу, подошли к прибою, умылись, зайдя по колени в воду. Тогда только Киришима ответила:

— До того, как я сунула нос в твою сеть... Виновата, чего уж... Но любопытно, честно, не со зла...

— Проехали.

— Я представить не могла, сколько... Сколько всего скручивается в один-единственный разум. Это же, получается, и у меня все так сложно, и у остальных...

Мы вернулись на поваленное дерево, сели, опершись друг на друга плечами и синхронно поглядели на Млечный Путь.

— Мир есть суперпозиция, сумма наших усилий.

— Банальность.

— Но именно она работает. Безо всяких там квантов.

— Шило у тебя работает. В левом полушарии. Или в правом. Или в обоих. Сидел бы на жопе ровно. Не дохрена ли народу померло за такой исход? Что мы выиграли?

— Вселенную, Киришима. Вселенную. Бесконечность. Вот эти звезды над головой. Будущее. Выход из банки с пауками.

— Скажи честно... Оно того стоило?

— В циферках может и да.

— А в людях? Не стыдно?

Переждал я ветер и передумал обнимать Киришиму за плечи. Зачем прокурор в доме? Впрочем, сам же говорил: куда спешить? Может, еще исправится.

— Ну да, стыдно. Столько народу покрошил, а итог? Может, и правда, не стоило ничего делать? Вон как буржуи про попаданцев пишут. Нехай идет, как идет, спасай только собственные чистые руки, нет? Или тупо клады закапывать, бабло косить, баб... В стога укладывать. Ну, как у всех нормальных спасателей СССР. А у меня херня какая-то: трахался-трахался, а в результате ни вшей, ни триппера

— Гм, а это в самом деле плохо? Ну, что ни вшей, ни триппера?

— Извини, погорячился.

— Да ладно, — Киришима потянулась, мягко толкнув под бок, — это с тобой Осакабе в доктора не играла. Но ладно. Вот он ты. Вот, наконец-то, вернулся. И что станешь делать здесь, у нас?

Теперь долго молчал я. Киришима тоже не подгоняла. Это не для нее ответ, это мне самому ответ. Я же в попаданство зачем шел, зачем начинал всю историю? Хотел к героиням канона — получи и распишись, а дальше что?

— Я линкор Тумана "Советский Союз". Пусть от меня прежнего мало что уцелело, надо идти.

— Куда, если не секрет?

— Какие секреты, мы в одной психушке сидим.

Зажег я привычный синий экран, только сейчас уже ничего не болело и давило на память. Что сделано — сделано. Кто может больше и лучше — вперед, моя очередь с трибуны помидорами кидаться.

— Вот, список запросов. Первые как раз вы. "Угон Ганимеда от Киришимы", и вообще: "тематика нуль-элемента", видишь?

— А это... "Сбор информации с капель Тумана, коллектор рассеянной информации от Хьюги". Да, Хьюга тебя научит. Собирать с капель.

— Любите вы Хьюгу, как я погляжу... Ага, вот еще. Буквально вчера в почту упало. Биология. Вот, Пенсакола пишет: "У тебя есть опыт прогрессорства индейцев. У меня диких Глубинных в двух океанах несчитано. Что с ними делать, не знаю".

— И что ты ответил? Или очень личное?

Блин, Киришима, ты донамекаешься с личным.

— Ответил, что у меня под рукой имелся Орден Тамплиеров, я не в одну каску там прогресс толкал. Ну, а Пенсакола в ответ: "Мне римский папа еще с тех самых пор остался должен, сейчас он энциклику издаст, и мы залепим такой орден, какой надо. Хоть Святого Кракена, хоть Морского Слона на платиновой цепи с урановой зведой! Я уже всем написала, что ты нам поможешь, не подводи."

— Ну, это она погорячилась. Не надо так уверенно от чужого имени обещания раздавать.

— Киришима. Успокойся. Если сильно достанет, я ей так помогу, что сама не обрадуется. Она-то не знает, что я парень.

Шутку Киришима не продолжила, надулась, напряглась:

— При всем уважении, я тебя первая нашла.

— Чисто ради точности, первая — "Лагуна", потом Симакадзе.

— Но решение твоей проблемы нашла я. Так что сначала помоги нам!

— Вы в списке на самом верху. Не беспокойся, не останется Астория без помощи.

Вроде бы выдохнула. Ну ладно, в самом деле невежливо. Киришима мне хорошего доктора посоветовала. Чем бы ее успокоить? Кажется, она хотела на Тиниан съездить?

— В самом деле, давай на Тиниан завтра, по местам боевой славы пройдемся, посмотрим. Поговорим там?

Киришима выдохнула, кивнула и сказала уже нормальным голосом:

— Слушай, ты появился, а ведь прототипа твоего не строили. Значит, при определенных усилиях, можно призвать чисто виртуальный корабль?

— Возможно.

— Раз так, почему не попробовать поднять немецкий линкор проекта Н? Сто пятьдесят килотонн, главный калибр полметра, у подводных лодок торпеды меньше диаметром! Венец развития линкоров, не хрен собачий.

— Вызвать вызовем, а потом куда его?

— Боишься конкуренции?

— Не особенно. Если что, Дзуйкаку меня санитаром всегда примет. Линкор плюс авианосец, классическая связка, ударное соединение. А рыбная диета для сердца полезна, не пропаду. Нормальная карьера попаданца: из психа в психиатры, все по святому нерушимому канону. Я хотел бы работать в аду кочегаром. Подарите безумцу надежды щепотку.

— Стихи?

— Так вот над нами звездное небо, по тому же канону положено стихи читать. Автор хороший, опять же...

— В кои-то веки канон пригодился, а?

Звезды заслонила черная фигура, и даже глаза в ней переливались черным блеском, и на фоне Свидетеля ночь из черной превратилась в просто темно-темно синюю.

— Звездное небо над головой, и звездная девушка под боком. А с нравственным законом пускай трахаются философы. Сидел бы на жопе ровно, правильно твоя девушка говорит.

Киришима двинулась встать — и я не отпустил ее только из противоречия. Лишиться... Всего того, о чем и я сейчас подумал — только чтобы шло "не по канону", только чтобы соригинальничать? Назло папе яйца отморожу, вот как это называется.

Свидетель не ухмыльнулся, не фыркнул — тоже в небо поглядел, и тоже, кажется, с тоской, проворчал:

— А я тебе говорил! Там, на атолле, перед боем, вспомни... Ты же создаешь свой Канон, и чем ближе к канону — тем слабее вероятность твоего собственного существования. Помнишь, как Марти Макфлай в кино прямо на сцене истончался и пропадал? Так и ты. Чем точнее ты создашь канон, чем подробнее обрисуешь, чем больше вырастишь веток — тем больше окажешься ими же связан, и тем меньше в нем останется места для новых ростков.

За спиной раздался голосок Дзуйкаку:

— Да, поняла твою проблему. Мне бы тоже не понравилось, когда вмешиваются в момент... В момент...

— Я пока не планировала никаких... Моментов, — проворчала Киришима. — Но ход ваших мыслей...

— Подумаю, что тут можно сделать. Посоветуюсь с сестрой, — Дзуйкаку вздохнула. — Но тоже, не мгновенно, ладно?

Свидетель, нисколько не смущаясь, что его обсуждают вчуже, показал пальцами ножницы:

— Помнишь, у Экзюпери? Каждое утро Маленький Принц чистил вулканы, чтобы ровно горели? А тебе пора стричь Уробороса, возвращаться к тому, с чего все началось.

* * *

Все началось в Севастополе, почти четверть века назад. Хотя говорить о точном времени в окрестностях темпоральной фуги... Нет, говорить можно. Это печатать нельзя. А говорить — что же, пожалуйста. И вы говорите.

Вот Севастополь, горько-синяя Северная бухта. Солнце яркое, вода чистого цвета, с горки видно здорово. И домики белые, желтые, серые — сланец под разным светом даже розовым играет на срезе, как посмотреть. Крыши черепичные красные, толевые черные, серебристые шиферные. И зелень южная, крымская, изо всех щелей, иже несть ни письма, ни числа.

Вот набережная, вот училище военно-морское, знаменитая "Голландия", а вот в бухте линкор "Новороссийск", он же "Джулио Чезаре". Дремлет линкор Тумана, что ему легкий ветерок середины лета, что ему пыль с полуострова. Для корабля северный ветер — добрая память, кораблю снится трамонтана.

Линкор уже не несет матерного флага «веди». По своду Черноморского Флота — «Ваш курс ведет к опасности». А по-простому: «отгребись!» Несет линкор флаги расцвечивания, то есть все комплекты, с цифрами, повторительными и запасными, поднятые на всех возможных фалах.

Вот и аватара линкора, Юлия Зацаренная, с экскурсией, перед входом на узенький пешеходный мостик. Мостик железный, топорщится грубой клепкой, и видно вблизи, что сделано все наспех, края листов не шлифованы, и даже грубым напильником, драчевым, прошлись только по перилам. А так-то даже оплавленные края автогенного реза не везде зачищали, молотком отбили, чуть-чуть сравняли для прилегания только.

Самая чистая, ровная и шлифованная деталь моста — мемориальная табличка. "Делал Вениамин Павлов Смоленцев лета 1918 от Р.Х." Отчество по-старорежимному прописано: Вениамин, Павлов сын. Вениамин Павлович — это если батюшка-царь восхочет наградить, а казна ушла на девок, а именьица все бояре растащили. Ну, или сидит царь в Ливадии, и всего его царства-государства земли — что на подошвах с прогулки принесено... А уважить человека, тем не менее, нужно.

Тогда зовет царь верного дьяка своего и диктует ему: "Вениамина Павлова сына Смоленцева, в знак великого его мостового строения хитрости, иже турского пашу в изумление приведе, отныне писать с вичем". То есть, с отчеством.

Но что там края рваные, что там табличка! Триста метров арка, бухту перекрывает, на полсотни метров возносится в небо, тот же линкор с мачтами пройдет, не кланяясь. Пару лет назад раскошелился город на новомодное колесо обозрения, так его веселые пластиковые кабинки плывут на десять метров ниже.

Стоит мост, как в поэме: "весомо, грубо, зримо". Толпятся перед мостом гуляки да экскурсанты, чешут затылки, смотрят на красивенькую аватару. Светлые волосы, светлое лицо, белый костюм, белые туфельки... Юлия одевается привычно в белое, вот и сияет лучом полуденного солнца на фоне моста грубого, в пятнах ржавчины, страшного.

Таращатся округлые голландцы, удивляются рыжебровые немцы, забирают в горсть подбородок низенькие крепенькие уральцы:

— А это правда, что ли, сделали в восемнадцатом году? Тогда же гражданская война везде шла! Разруха там, это вот...

И отвечает им Юлия Зацаренная:

— Ничего сверхъестественного, сами видите. Резка грубая, клепка и сборка. Рабочие руки нашлись, голодных людей море. Зачем? Как символ и как реклама строительной фирмы. Смотрите, мол: не все же футуристам в Москве плакатами хвастаться. Мы можем и так.

— А что за одну ночь, то правда?

— Документов не сохранилось, вы же сами только что сказали: война, разруха. Но, скорее всего, легенда. Практического смысла в спешке никакого, а работы усложняются очень сильно...

Шумят экскурсанты, фотографируются на фоне железа, окрашенного в природный камуфляж. Пятна ржавчины вперемешку с остатками краски, кусками чистого металла.

К Юлии подходит муж, аккуратно складывает полученную только что телеграмму и убирает ее в карман парадного адмиральского кителя со словами:

— Ну вот, новости с чрезвычайной сессии ООН. Вы все же втащили нас в бессмертие. Что теперь?

Юлия хмыкает вполголоса:

— Человечество перед будущим, что кот перед открытой дверью. Повертелось, задницей об косяки потерлось, и передумало входить. Мы вас втащили?

Ух, улыбка у нее хороша! Прибавилось у давешнего лейтенанта на рукаве золотых полосок, а на голове седых прядей, но на улыбку жены он все так же отвечает улыбкой.

И говорит Юлия:

— Да вы так ломанулись, что до сих пор на себе выбитые двери несете, а нет бы, наконец, их открыть!

Слышит это стоящий в толпе экскурсантов здоровенный матрос. Матрос, несмотря на летнее тепло, в черной шерстяной форме. Глаза моряка нечеловечески-яркие, синие, даже под солнцем не меняют цвета. Слышит и собеседник его, похожий, как две капли воды, только в строгом костюме: пиджак в полосочку, штиблеты серые, даже ручка в кармане пиджака не золотистая, как под синее идет, а простенькая стеклянная, в тон серому.

Глаза у собеседника черные, и черные, недовольные мысли. Ворчит собеседник в сером, шепчет матросу на ухо:

— Ну вот, сейчас еще о бессмертии ратиться учнут. Сколько тебе повторять: зачем ты вмешался в красивую картинку? Да, застывшая. Но зато все там живы, и все останутся живыми вечно. И пускай сидят в той клеточке, куда судьба определила!