Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

И еще. В первый же день после... Чего? Пробуждения? Возвращения? В общем, увидел на дереве у окна Мартина. Страшно обрадовался, попытался с ним побеседовать — увы, друг мой молчал, как пробка, зато бдительная перестраховщица Марионелла махом доложила по инстанции, что я разговариваю с птицами, и в палату тотчас прислали лаборанта со сверхплановым крыжовничным клистиром. Господь-Абсолют, а что бы, интересно, поставили вашему бедному рассказчику эти добрые люди, кабы признался, что в санатории беседовал с лошадьми!

И — вполне объяснимо: медленно, но неумолимо опять начала подкрадываться депрессия. Сперва я отказался ходить в тренажерный зал и библиотеку, а соответственно, следить за своей физической формой и читать книжки. Главврач незамедлительно сурово отпопенял меня за это, на что я учтиво предложил ему самому после пары ведер крыжовничного поболтаться на турнике, повозиться со стокилограммовой штангой, а на десерт погрузиться в волшебный мир современной или не очень словесности.

И вроде такой слабо замаскированный упрек подействовал: клизмы отменили, хотя ненадолго. Похоже, в этой больнице их свято считали чудодейственнейшей панацеей от любых хворей. А вот от чтения меня просто тошнило: видимо, в (реальном ли, мнимом) "Блэквуде" литературственной тематики я, извините, обожрался по самую ватерлинию.

В русле общей порчи характера и к верной Мариоќнелле стал относиться хуже. Всё сравнивал и сравнивал няньку не только со Светозарой-Эсмеральдой, а и Агафьей-Пентесилеей, и сравнения эти часто были, увы, не в пользу бедняжки, хотя всяческими услугами ее, нося статус эксклюзивного пациента, естественно, продолжал пользоваться на полную катушку. Но...

Но по всем законам логики развития любого явления, накатила, друзья, в один отнюдь не прекрасный день вослед депрессии полнейшая, глухая прострация. И тогда я забил на всё. Не пожелал гулять в парке, даже без кандалов просто выползать на скамейку погреться на солнышке. Капризно велел убрать с глаз долой палочку-выручалочку и с утра до вечера слезно просился к Маме.

Естественно, не допросился, только уколов стало еще больше. И постепенно я вообще впал куда-то в самую-самую глубь себя. Перестал видеть не то что космические — земные сны, не спал, а точно валялся ослепленный и оглушенный в какой-то чёрной-пречёрной, вязкой-превязкой удушливой яме. (Кстати, однажды, валяясь в той яме, услыхал далекий-далекий сочувственно-ехидноватый голос: "Ну что, сынку?.. Помогли тебе твои клизмы?..")

А потом...

А потом я напрочь отказался вставать с постели, умываться и чистить зубы. Отправлял ну только уж самые-пресамые естественные надобности, не размениваясь на мелочи и вяло протестуя таким образом против тягот больничного режима.

Добрый же главврач, глядя на мои страдальчеќские реинкарнации, лишь задумчиво хмурил кустистые седые брови, и однажды я случайно услышал неосторожно брошенную им в кого-то из подчиненных тяжеленную, как гиря, фразу: "Перевесть его, што ль, в шестьсот шестьдесят шестую?.. — Пауза, гулкий вздох: — А-а-а, ладно, не стоит, кажись, всё равно не жилец, обобьётся..."

Но представляете, эта тяжеленная фраза, сколь ни удивительно, внезапно принесла облегчение, как-то по-хорошему меня взъерошила и вспетушила. (Не зря, ох, не зря говорят, что лишь в ту минуту, когда человек падает, во весь рост выпрямляется, наконец, его подлинное "я"!) Эй, вы там, наверху! Кто это у вас не жилец и обобьюсь? Кто обобьётся? Я, что ли, у вас не жилец? Ну, нет, это мы, господа хорошие, еще поглядим!..

Скрупулезно перетряхнув все мозги и чувства, я замыслил коварнейший план. Чисто внешне продолжил интенсивно деградировать: днями, будучи под надзором, начал регулярно плевать в люстру и потолок, демонстративно пускать пузыри, часами ковыряться в носу и порой делать совсем уж всё под самого себя — для отвода бдительных глаз обслуживающего персонала.

Зато чисто внутренне я весь собрался в крепкий кулак, стал как натянутая пружина, ночами, невзирая на путы и кандалы, занимался с подручными средствами атлетической гимнастикой — благо, Марионелла от меня в определенном смысле ушла; разумеется, обрыдавшись, однако же заявив, что не в силах соседствовать дольше по ночам со столь катастрофическими симптомами и проявлениями моего морального и физического краха.

Глупышка! Ох, глупышка! И чему только таких симпатичных тупиц в институтах, академиях и "чушках" учат! Эта милая, но, к счастью для меня, совершенно недалекая девушка не сумела распознать под коростой загаженной оболочки незаурядную личность, свободолюбивую натуру и стальную волю не сломленного невзгодами, болезнью и клистирами ЧЕЛОВЕКА!

...Ч е л о в е к а, р е ш и в ш е г о с я б е ж а т ь...

(А вот Гертруда, уверен, меня раскусила бы. Та еще язва!)

Глаголь вторая

Вспомнив попытку побега из "Блэквуда", я не стал запасаться сухарями — слишком долго, опасно, да и вообще, ни к чему. Человек может прожить без цивилизованной пищи минимум неделю, а уж какая-нибудь нецивилизованная дрянь завсегда отыщется по дороге. Но определенные и, пожалуй, самые важные подготовительные операции и действия я, разумеется, произвел. Какие? Заинтриговал? А скоро узнаете.

И вот...

И вот страшно заветный и страстно желанный час настал.

Глубочайше безлунной ночью, когда вся лечебница, включая и немого отныне Мартина на дереве за окном, спала мертвым сном, я поднатужился, поднаќпружился, выплюнул кляп, перегрыз ручные веревки и достал из-под несвежего уже матраца автогенные пассатижи, которые еще до депрессии спёр зачем-то на всякий случай у доброго дедушки-садовника. Затем в мгновение ока перекусил кандалы и провода сигнализации, шедшие от ночного горшка к всеглобально больничному узлу связи. Внимательно прислушался. Тишина. Дрыхнет ненавистный курятник...

Следом чудо-пассатижами беззвучно выгрыз решетку на окне, даже не разбудив Мартина, и вытащил спрятанную за демонстрационным скелетом в шкафу главное свое сокровище и надежду — палочку-выручалочку. Она, еще до прострации, была откопана на помойке — списанная по акту, устаревшей конструкции, с осевшими батареями и разбитым фоќќќнаќриком. Однако же за поллитровку машинного масла, которую до деградации дальновидно увел из гаража, роботы-операторы котельной зарядили батареи, и теперь палочка летала как новая. А фонарик для реализации моего дерзновенного плана и сто лет не был нужен.

Ну, генеральная идея замысла, полагаю, понятна: полет, так сказать, на рывок. Ключевая же проблема тут, если помните, заключалась в том, что выручалочки не способны преодолевать больничный забор.

Почему? Почему не способны? Долгими бессонными ночами под совокупной маской депрессии, прострации и деградации я размышлял об этом. И будучи, как вам известно, пациентом без какого-либо базового образования, по сути, жалким дилетантишкой, проблему, тем не менее, теоретически, кажется, гениально решил. Теперь же лишь оставалось опытно-экспериментальным путем блестяще подтвердить предварительные гениальные умозаключения.

Но, ясное дело, никакие великие открытия не делаются на пустом и ровном месте. Крылатая фраза: "Я увидел дальше других, потому что стоял на плечах гигантов" — отнюдь не пустое сотрясание воздуха. В конкретно моем случае такими гигантами стали славные ветераны из соседнего корпуса особого психического назначения — старая гвардия! — которых даже на прогулку выносили в клетках и намордниках, а на лацканах полосатых больничных пижам которых имелось по пять-шесть звездочек — нашивок за каждый неудачный побег. Но, несмотря на обилие звездочек, опыт борьбы за свободу у этих ветеранов был колоссальный, и кое-какими оригинальными идеями, мыслишками, практическими наблюдениями и ценными советами старички со мной поделились.

Не хотелось бы сильно утомлять ваши читательские мозги сложными физико-математическими формулами и выкладками. Вкратце же дело обстояло следующим образом.

Больничная стена, не имея явных признаков наличия противовоздушной обороны, представляет собой, однако, положительно заряженный полюс мощного магнита. Палочка-выручалочка, оказывается, тоже изначально заряжена, и тоже — положительно. Понимаете? А одноименно заряженные полюса (ведь вы, надеюсь, учились в нормальной школе?) что делают? Совершенно верно — о т т а л к и в а ю т с я! И значит, что? А значит, то, что надо просто-напросто поменять электрический заряд палочки на противоположный.

Как? Элементарно. Вы крепко усаживаетесь верхом на палочку, имея при себе некий металлический предмет определенной массы (которую, кстати, тоже надо заранее рассчитать), заряженный со знаком "минус". Таким образом, возникает совершенно новая электромагнитная система: палочка-выручалочка — металл, и уже с искомым общим отрицательным зарядом, понимаете? И такой вот седок на палочке будет больничной стеной отныне п р и т я г и в а т ь с я! Понимаете?! Не зря, ох, не зря нам никогда не давали кататься на палочках в кандалах!

Рассуждаем дальше. Какой из наличествующих металлических предметов моего скудного бытового ассортимента наиболее подходил для столь дерзких целей и, не будучи чересчур уж габаритным и громоздќким, обладал бы одновременно достаточным электромагнитным зарядом?

Здесь не имелось ни капли сомнения — только горшок.

Итак, друзья, затаите дыханье, как я тогда, и внемлите.

...Я надеваю заранее сполоснутый и высушенный ночной горшок на голову и крепко привязываю его веревочкой за шею и нижнюю челюсть, чтобы, храни Демиург, не соскочил во время полета, а конец веревочки прихватываю для верности зубами. Оседлавши палочку, влезаю на подоконник, включаю стартер-генератор и — бесстрашно и бесшумно, даже не потревожив кемарящего на ветке Мартина (прости, брат. Прости и прощай!), прыгаю в черноту ночи.

Сначала резко иду вверх: осмотреться и по возможности сориентироваться с направлением маршрута. Примерный курс, естественно, представляю, но надо целиться поточнее. Слушайте, а в вышине-то уже не очень темно. Рассвет на носу, и стоит поторопиться.

Чу! Внизу замелькали редкие огоньки. Напрягаю память и воображение: похоже, это дежурное освещение котельной, энергоблока, узла связи, Дома культуры и прочих подсобных строений. Свежий ветер свищет в ушах, я задорно обгоняю на форсаже крупных ночных бабочек и мелких летучих мышей (слава богу, не таких громадин, как зубастые нетопыри в "Блэквуде"), обгоняю и с поистине детским восторгом упиваюсь волей и почти забытыми сладостными ощущениями невыразимо свободного полета!

Дабы лучше прочувствовать возможности палочки и поупражняться, прежде чем ринуться на штурм стены, стал описывать круги, параболы и "восьмёрки" над корпусами, парком, хоздвором и заросшим прудом. Палочка работала отлично, руки тоже, да и голова вроде покамест не подкачала. Тряхнув стариной, лихо заделал несколько рискованных "мёртвых петель" и "бочек", а потом даже вошел в крутой штопор и хотя, правда, с трудом, но всё-таки с честью из него вышел.

...Господь-Абсолют!.. Видно, почуяв неладное, на земле глухо забрехали больничные собаки. О-о-о, это были, доложу вам, такие твари — гораздо хуже персефонских пилозубых хорей и даже синих волков с Ганимеда, от которых я когда-то еле унес ноги во время разведдесантирований на эти планеты! Полтора ярда в холке, два ряда зазубренных клыков — порода, выведенная специально для охраны лечебных учреждений. Псы эти подпускали к себе только самых старших братьев милосердия, которые их кормили, да и то не всегда. Опытные больные поговаривали, что их боится даже главврач, хотя это, по-моему, враки, главврач никого не боится.

Так вот таких-то зверюг, друзья, получается, как в "Блэквуде" джиннов, выгуливали по ночам в парке и на прилегающих территориях (ради обеспечения крепќкого и спокойного сна пациентов — нам объясняли), а утром, перед всеобщим подъемом и физзарядкой, лазерами и водометами загоняли обратно в вольеры.

Этот гулкий лай мгновенно вытащил меня из состояния опьяняющей блаженной эйфории и вернул к жесткой реальной действительности, покрыв ледяными мурашками от макушки до палочки. На альтиметре целых восемьдесят футов. Забарахли сейчас палочка — и от вашего рассказчика останутся лишь рожки да ножки, да и то вряд ли, собаки же наверняка голодные. Впрочем, и без собак хорошего мало: с высоты восьмидесяти футов-то — даже не рожки с ножками, мокрая лепешка однозначно. И хорошо еще, кстати, что фонарик не работает, не то эти псы меня не только чуяли, а и видели бы.

Но всё равно, надо, срочно надо подниматься! Резко взмыл ввысь и, пускай еще не очень четко, наконец увидел ее — стену из известняка. Ну что ж, друзья, значит, пора. Пора готовиться штурмовать твердыню.

...Медленно, но верно палочка набирает ход. Стена видна уже лучше, она всё ближе, ближе... Ага, ага, вот до нее триста метров... вот двести... вот сто... Лишь бы не подвели батареи питания и горшок! Понемножку, понемножку сбрасываю газ... Еще немного... еще чуть-чуть...

Но Творец-Демиург! Что это? Что происходит?! Скорость уже не снижается, а вроде бы снова растет!

Пораженный внезапной технической догадкой, я судорожно жму на все гашетки разом, пытаясь затормозить палочку. Однако тщетно, тщетно, стена неумолимо приближается, и я вот-вот с размаху врежусь в ее облицовку...

Поистине нечеловеческим усилием воли и разума проявляя чудеса фигурного пилотажа, я всё ж ухитряюсь выскочить из смертельно опасной зоны. Неужто ничего не получится? Да неужто же фиаско?!

Ладно, вторая попытка! Кардинально меняю угол атаки и отчаянно набираю максимально возможную для этой модели палочек высоту в надежде вырваться-таки из радиуса притяжения белокаменного чудовища...

Но нет, нет, опять неудача! Потолок старенькой выручалочки слишком мал. А на моем воздушном коридоре уже почти светло, и внизу до хрипоты заќхлебываются в бешеном лае медицинские собаки. Сейчас, вот сейчас поднимутся по тревоге санитары из силового блока и на служебных палочках, которые гораздо мощнее и куда более скоростные, в два счета догонят наглого беглеца или беглого наглеца, как пожелаете, и тогда, и тогда... Да просто жутко представить, что будет тогда! Так что? Что же делать?!

И вдруг...

И вдруг я увидел щель. Щель аккурат между двумя круглыми бойницами. Она невелика, пожалуй, не шире полутора саженей, — наверное, днем здесь работали каменщики и штукатуры, ремонтировали стену к возможной зиме.

Да, это шанс! Довольно призрачный шанс, но если я им не воспользуюсь, — значит, и не заслуживаю лучшей доли, значит, и не достоин иной участи, как позорно закончить свое жалкое земное существование в этом лечебном учреждении, умерев в один прекрасный день под безжалостной клизмой какого-нибудь косорукого практиканта или захлебнувшись манной кашей с комочками. А светает-то уже вовсю!

И...

И — я пошел на последний круг. Палочка разоќгналась до самой предельной скорости, аж разогрелась так, что припекала сквозь пижамные шаровары тело. Дрожащими от ужасного волнения руками я, выплевывая изо рта конец, развязываю саму веревочку, которой горшок привязан к шее и челюсти. Сейчас или никогда... Сейчас или никогда!..