— Не буду врать, знакомство с тобой поменяло меня, но внутри я осталась прежней.
Он молчал. Пытался осмыслить? Искал причины остаться? Портал разрастался огромной червоточиной и звал. Звал Эрика. Даже я могла различить его зов, его притяжение. Ему нужно туда. Нужно. Неужели не чувствует?
Но Эрик вскинулся, упрямый.
— Не могу. Скади уверены, что я останусь.
Зачем? Ну зачем ты ищешь выходы? Их все равно нет.
— Я говорила с Дашей, она все объяснит скади. Ты же сам готовил ее, уверен в сестре, не так ли? К тому же твои соплеменники всегда знали, что ты уйдешь.
Он кивнул. Горько усмехнулся.
— Ты подготовилась...
— Подготовилась. Потому что твое место в кане. Ты столько прошел, столькому научился. Отказывал себе в счастье ради цели. И не можешь отступить.
Ветер рванул его волосы, спутал, пряча на миг глаза и вспыхнувшую в них боль. Снова сверкнула молния, но где-то вдалеке. Грома еще не слышно, гроза не пришла. Сквозь быстро плывущие тучи на нас смотрела полная луна.
— Ты полюбилась скади.
Последний аргумент, и Эрик знает, насколько он беспомощен. Чаша весов качнулась, в сознании лениво шевельнулось сомнение. Но я не стану сомневаться, потому что вот он — портал. Мечта, которая должна сбыться. Наша общая мечта.
— Они тоже полюбились мне, но сейчас, когда Мишеля нет, я бы хотела вернуться в атли, — выдохнула я и взглянула Эрику в лицо.
Знала, этого недостаточно. Будут еще слова — жестокие, убийственные, и я их скажу. На полпути не останавливаются, он сам меня этому научил. Все дела нужно доводить до конца.
Его лицо окаменело, но взгляда он не отвел.
— Вернуться в атли или... к нему? — спросил тихо, ничего не выражающим голосом.
Нет, не заставляй меня отвечать! Эти слова — как шаг в пропасть. А там — острые камни, переломанные кости, боль. Вечная, непрекращающаяся боль от ненужной лжи.
Но Эрик ждал ответа и в кан не торопился. Я не знала, сколько портал будет оставаться открытым. Я ничего не знала, кроме того, что нужно ранить, чтобы сделать счастливым. Нет, это неправильно, я не бог, чтобы решать!
Но голос разума жил отдельной жизнью, и я ответила:
— Я думала об этом...
Глухой, мертвый голос. Мертвый, как наша любовь. Я сама убила ее.
Эрик грустно улыбнулся, шагнул навстречу. И вот он снова рядом, так близко, и я не могу двинуться с места, оттолкнуть, прижаться. Я ничего не могу, кроме как стоять и смотреть на него. Мои карты на столе, теперь его очередь вскрываться.
— Наверное, ты была моим последним, самым трудным испытанием, Полина, — сказал он. — И, черт возьми, не знаю, смогу ли его пройти.
— Сможешь, — кивнула я. — Не заставляй меня думать, что наш путь был напрасным.
— Почему ты плачешь?
Плачу? Серьезно? А ведь так хотела держаться, быть сильной, но у самой черты не смогла. Прикоснулась рукой к влажным щекам — действительно плачу. Разрыдаться бы — дико, с надрывом. Но все потом. Когда он уйдет.
— Просто... привыкла к тебе. Мне будет не хватать тебя, Эрик, — совершенно серьезно ответила я. И соврала: — Но я не имею права держать тебя рядом, если не люблю.
— Влад Вермунд счастливчик. — Он снял амулет — тот, который до этого никогда не снимал. Серебряный, тяжелый, с рисунком из пересекающихся линий. И надел мне на шею. — Носи, он защитит. От многого. Сильная магия, его сам Арендрейт заряжал.
Затем резко привлек меня к себе и поцеловал. Нежности в поцелуе не было ни капли — только желание обладать, злость и разочарование.
Знаю, мне тоже больно. Надеюсь, там ты забудешь меня, и переход затрет воспоминания этого мира навсегда. А я... я буду помнить за двоих.
Заставила себя оттолкнуть его. Чисто механически, на большее воли не хватило бы.
— Ну все... иди. — Посмотрела в глаза и для пущей убедительности повторила: — Иди уже. Найди, что искал.
Эрик вздохнул, выпустил меня и, пока я не успела опомниться, шагнул в портал. Вот он был здесь, прикасался ко мне, целовал. И вот его нет. Совсем. Навсегда.
Ноги подкосились, и я рухнула на колени в колкую траву. Слезы катились по щекам, руки тряслись. А за спиной, совсем рядом дышал город. Наш город. Теперь только мой...
В груди было пусто, словно оттуда только что вынули душу, и теперь там билось лишь сердце, гулко, отдаваясь эхом в гнетущей тишине грудной клетки.
Не знаю, сколько я так просидела. Имело ли теперь значение время? Вечность без Эрика капала секундами, стекала горячим воском, обжигая, раня. Никогда так явно я не ощущала время и никогда так не ненавидела. Замереть бы в одной секунде до...
А потом громыхнуло. Раскатисто, громко. Гроза бунтовала, рвала макушки деревьев, позади которых притаился город. Крупные капли автоматной очередью барабанили по металлической крыше ангара, по притихшей траве и моей спине.
Грудь выворачивало рыданиями, до которых никому не было дела. Были только я и дождь, и он наполнял меня, впитывался в душу, из которой через рваные раны вытекало сожаление. Мир замер, склонился скорбно и молчал.
А дождь обнимал, убаюкивал, пел колыбельную. Как мама — в детстве. Он вернулся, когда я уже и не ждала. Мой защитник. Эрик ушел, а он вернулся.
Жила оживилась, впитывая энергию. Запахло карамелью. На этот раз это я, кен Эрика во мне. Достаточно, чтобы помнить долго.
В кармане завибрировал телефон. Глеб. Знаю, нужно сбросить. Доиграть роль до конца.
Я обтерла экран о влажную штанину, заметила грязь. Ну вот, штаны испачкала. Эрик смеялся, что я постоянно в джинсах. Говорил: пацанка. А потом вспоминал красное платье — то самое, с глубоким вырезом. И добавлял, что мне идет красный...
Я все сделала правильно. Эрик там, где должен быть. И добьется многого.
Почему же тогда так гадко на душе? И поцелуй горчит на губах, разбавленный каплями дождя. И грязь вокруг, и холодно. Одиноко. Только жила горит, плавится в остатках карамельного кена, заставляя закипать кровь.
Глава 24. Попытка номер два
Утро. Солнце ползет по подушке, подбирается к волосам, путаясь в складках наволочки. А я смотрю, и вставать лень. Просто лежу. Глеб должен прийти, но чуть позже, а значит, можно поваляться.
Он все чаще хмурится в последнее время. И ворчит. Но не зло. Волнуется за меня. Глупый, я в порядке. Думала, будет хуже. Больно там, слезы по ночам, сомнения, желание все переделать, переиначить. Как раньше, когда я сто раз меняла прошлое в мыслях.
Но ничего этого не было. Только тоска иногда накатывала, особенно в дождливые дни. Благо, этим летом они случались редко.
На следующий день после ухода Эрика было плохо. Той ночью я поехала к себе, на Достоевского. В его квартире не смогла бы находиться. А утром пришла Тамара. Ругалась, называла меня предательницей и, кажется, норовила ударить. Но тогда со мной был Мирослав — остановил. И воительница ушла.
Потом навещала Вика, наверное, чтобы я выговорилась. А что говорить? Ведь все хорошо. Поэтому рассказывала она, а я слушала. Не очень внимательно, к слову. Мысли рассеивались в воздухе, и чтобы собрать их, требовались усилия. Кажется, Вика говорила что-то об Андрее. О том, какой он нежный и какие вкусные блинчики готовит. Услышав про блинчики, я кивнула и подтвердила доводы подруги — готовил Андрей действительно бесподобно.
Мирослав заходил. Часто, почти каждый день. И я была ему рада. А еще Ира обещала приехать на днях.
Я ждала. Все чаще замечала, что сижу, сжимая в кулаке амулет Эрика, словно панацею от всех бед.
Но постепенно сдавалась слабости, как в те дни, когда Герда брала мой кен. Но теперь Герды не было, а слабость осталась. Боль в жиле еще — ноющая, напряженная. Апатия. Последствия ухода из атли. Эрик притуплял их, а теперь они вернулись.
А в целом все было неплохо. По утрам только сонливость страшная обуяла, но куда мне вставать? Жизнь не налажена, а надо бы работу поискать. Когда-нибудь... потом. Завтра?
Звонок в дверь отвлек от меланхоличных мыслей. Глеб сегодня рано. Еду, наверное, принес. Он приносит, я выкидываю. Прям ритуал какой-то. Да и еще тащит такими количествами, что и армия не справится. Словно я в магазин сходить не могу.
Но на пороге стоял вовсе не Глеб. Барт. Совершенно не вписывающийся в картинку липецкой новостройки — в просторных льняных брюках цвета спелой пшеницы, цветастой рубашке и широкополой соломенной шляпе, скрывающей верхнюю часть лица. Из-за его плеча нетерпеливо выглянуло рыжеволосое, улыбающееся существо. Оно бестактно отпихнуло вождя сольвьейгов, шагнуло в квартиру, а следом просочились ароматы меда, корицы и костра.
— Люсия! — выдохнула я и оказалась в опутывающих объятиях целительницы. Заплакала. От счастья, наверное, иначе чего мне еще плакать? А она гладила по спине и шептала:
— Не плакать, нельзя плакать...
А Барт грустно улыбался рядом. Вернулось ощущение уюта, принадлежность, и боль в жиле отступила. Только слабость осталась, и Люсия потащила меня на диван.
— Неважно выглядишь, — покачал головой Барт. — Нужно было раньше прийти?
— Нет. Хотя... Я всегда вам рада! Только угощать нечем. Совсем. В магазин нужно сходить, но сил нет совсем.
— Конечно, не быть сил! — всплеснула руками Люсия. — Когда ты в последний раз есть?
— Вчера утром, кажется... Не хочется.
— Не хочется она! О себе она не думать, а о ребеночек кто подумать?
— Какой ребеночек? — опешила я.
— Так этот. — Она ткнула пальцем мне в живот и нахмурилась. — Вовремя я увидеть. А то бы ты его голодом заморить. Мальчик нужен много питаться. Сильный быть. Воин.
— А ты не чувствуешь? — Барт присел рядом и взял мою ладонь. — Два месяца в тебе новая жизнь, Полина.
— Два... да быть не может! — Повернулась к Люсии. — Я пила твои травки. Каждый день.
— Травки? Какие травки? — как лисичка, прищурилась целительница. — А, те травки! Так травки не есть панацея.
— Не панацея? А кто говорил: стопроцентный результат для хищной?
— Я говорить такое? — возмутилась рыжая. — Да известит тебя, что не существовать такое средство. Ты взрослый женщина, а верить глупости.
Я ловила губами воздух, задыхаясь от возмущения, а Барт крепче сжал мою руку и спокойно сказал:
— Это благо, Полина. Подарок. Прими.
— Благо...
Люсия обняла. Говорила что-то и снова гладила по спине, волосам, предплечью. И Барт вторил ей. Что ребенок — это хорошо, что мальчик сильным будет, и я должна собраться ради него. Не хандрить. Кушать. Дышать. Жить.
Только вот... Я ведь совсем не ждала. Не планировала. И в нынешней ситуации правильно ли это? Что с этим делать теперь? Ребенок — он же будет скади. А я... одиночка. И в племя не хочу, тем более, в Дашино. Но тогда как быть? Ведь отберут же! Тамара постарается, Даша тоже не будет возражать.
А если не сказать, скрыть, ведь на верность скади я не присягала, глубинным кеном не клялась? Но в таком случае смогу ли защитить малыша? Защитница из меня отвратная, да и способности сольвейга иногда подводят.
Хотя... Есть я. Не сольвейг с неизведанным до конца даром, который душит, подавляет, вспарывает живот и ладони, словно нож. Не атли — я покинула их, вырвала из жизни, ежедневно обучаясь обходиться без племени. Не любовница Эрика, ведь прогнала его сама.
Просто я. Женщина. Будущая мать. И глотку перегрызу каждому, кто попытается причинить вред... ему.
Мальчику.
Сыну.
Сыну Эрика...
В груди вскипело, вспенилось, взорвалось миллиардами обжигающих брызг раскаяние. Если бы он знал, не ушел бы. Остался. Ради ребенка. Были бы колыбельки, рюши, бутылочки и детский плач по ночам. Усталость, но приятная, когда с каждой секундой все больше понимаешь, что живешь не зря. Ради него. Них. Моих мужчин.
Но я ведь тоже не знала! Иначе не стала бы слушать Дашу, даже не пошла бы с ней в кабинет, где развивалась на сквозняке штора и молчали в шкафу частоколы книг.
К чему сейчас об этом переживать? Барт рядом, близкий, убаюкивающий. И Люсия. Сидит, укутанная в рыжую гладь волос. Она женщина — понимает. У женщин это в крови.
Желать ребенка от любимого мужчины.
С сольвейгами не холодно, не одиноко, жила совсем не болит.
И вдруг показалось, я слышу, как бьется маленькое сердце — где-то там, чуть ниже желудка, спрятанное за витками жилы, в которой все еще теплился карамельный кен.
Но конечно, мне так только казалось.
Я все же заварила чай. Нашла в хлебнице остатки печенья, которое приносил Мирослав на прошлой неделе. Происходящее все еще казалось мне нереальностью с легким налетом абсурда, но постепенно это ощущение уходило и накатывал страх. Что делать с внезапно свалившимся на голову известием я не знала.
Люсия убежала за продуктами. Денег не взяла, пробурчала что-то на английском. Смысла фразы я не поняла, но тон уловила. Я беспечно себя веду. Не ем, не слежу за собой, хорошо хоть сплю. А спала я в последнее время знатно. Почти всегда спала, даже когда бодрствовала.
Люсия освоилась в квартире быстро. Включила кондиционер, поменяла постельное белье, закинула в стиралку скопившиеся за неделю вещи, прибралась в гостиной и, похоже, норовила приготовить мне обед. Заботливая. И словно не живет в изгнании у черта на куличках.
Мы с Бартом остались на кухне. Посуду я все же Люсии вымыть не дала — стало стыдно. И пока Барт пил чай, пыталась отодрать от тарелок присохшие к ним остатки еды. Со вчера еще лежали в мойке, а мне лень было вставать.
— Отец ребенка живет не с тобой, — просто сказал Барт, когда я вытирала руки о передник.
Жара с улицы уже просочилась в квартиру, нещадно выгоняя ночную прохладу. И несмотря на усиленную работу кондиционера, уходить не спешила. Першило в горле, слезились глаза и безумно хотелось спать.
— Он ушел, — уклончиво ответила я.
— Известишь его? Мальчик будет хищным. Сильным воином и членом его племени.
— Скажу скади. А Эрик... — вздохнула. — Он не просто ушел. Есть такое место — кан. В книге предсказаний Арендрейта говорилось, что для Эрика откроется портал туда.
— Редкому воину так благоволит судьба.
— Он заслужил.
— Что ж тебя оставил? — недовольно проворчал Барт. — С ребеночком-то? Заслужил он...
— Эрик не знал. — Я присела на стул, положила руки на гладкую столешницу. В чашке покрывался переливающейся коркой давно остывший пакетированный чай. Думала, разрыдаюсь — миновало. Только сухая, трухлявая тоска в груди душила, мешала дышать. — И я сказала... что не люблю.
Барт вздохнул. Присел рядом. Теплая рука коснулась плеча, успокаивая. Но я не ревела. Просто сидела, и смотрела на ладони.
— Кан действительно дает многое. Знания. Мудрость. Перспективы.
— Женщина не сравнится, — грустно прошептала я, слушая, как шуршит тоска в груди.
— Сама по себе — нет. Но вот то, что она дает... Иногда мужчине недостаточно просто быть сильным. Нужен дом. Уют. И та, кто этот уют обеспечит.
— У тебя нет жены. Почему? — Я посмотрела на него с интересом, а Барт отвел взгляд.
— Была, — улыбнулся. — Нира. Очень красивая была, чертовка. Цыганка. Смоляные волосы до талии, черные глазища. Танцевала в цветастых юбках вокруг костра. — Он вздохнул. — Не уберег...