Через стеклянные двери ресторана, в дальнем конце вестибюля, она увидела мужчину в сером плаще и шляпе, остановившегося у газетного киоска. Порывшись в кармане в поисках мелочи, он огляделся, как турист, впервые попавший на станцию. Сделав покупку, он отвернулся от прилавка, снова водрузив на нос совиные очки. Он развернул газету и начал читать. Это был не Флойд.
Принесли еду для Оже. Она понюхала вино, залпом осушила половину бокала и впервые с тех пор, как проснулась в тот день, позволила временному спокойствию овладеть собой. Через некоторое время она будет в ночном поезде, в безопасности на своем диване. Это было не более опасно, чем оставаться в Париже, — возможно, даже менее опасно, поскольку она увеличивала бы дистанцию между собой и детьми войны. Оказавшись в Берлине, она выяснит адрес берлинской производственной фирмы и посмотрит, к чему это приведет. Она ни в коем случае не стала бы подвергать себя опасности или делать что-либо, что, по ее мнению, могло бы раскрыть ее истинную личность. Даже если бы все, с чем она вернулась, было описанием помещений фирмы, она бы добилась чего-то полезного. Калискан, несомненно, упрекнул бы ее за превышение условий ее миссии, выразив при этом личную благодарность за то, что она сделала. И даже продолжая прерванную линию расследования Сьюзен Уайт, Оже наблюдала бы за этим миром больше, чем когда-либо смогла бы, если бы оставалась запертой в номере парижского отеля, прячась от каждой тени.
Другой мужчина в плаще распахнул двери ресторана. Он был без шляпы, но на мгновение — когда пар из кофеварки заслонил ей обзор — это тоже мог быть Флойд. Но не успел мужчина войти внутрь, как стройная женщина в облегающем изумрудном платье встала из-за своего столика, и они поцеловались, как незаконные любовники, в чем Оже была уверена. У мужчины был подарок для женщины, который она открыла со вздохом нервного восторга. Это было какое-то украшение. Он заказал выпивку, и они вдвоем просидели там, держась за руки, десять минут, после чего мужчина поцеловал ее на прощание и снова растворился в суете вокзала. Минуты спустя Оже услышала свисток отходящего поезда и с абсолютной уверенностью поняла, что мужчина находится в нем, направляясь обратно в свой провинциальный дом и к своей провинциальной семье, это десятиминутное свидание было такой же рутиной, как чистка зубов и прощальный поцелуй жены каждое утро. На какое-то головокружительное мгновение люди вокруг нее внезапно почувствовали себя такими же реальными, как все, кого она когда-либо знала, и только огромным усилием воли она смогла снова превратить их жизни во что-то более управляемое, вроде эха или остаточного изображения.
Оже посмотрела на часы. Через несколько минут она сможет сесть в поезд и найти свою кушетку. Через час она будет на полпути к французской границе, а к тому времени, когда проснется, к добру или к худу, она уже будет в Берлине. Она просигналила, чтобы ей принесли счет, затем начала собирать свои вещи. Возможно, дело было в вине, но теперь она почувствовала твердую решимость завершить расследование, начатое Сьюзен Уайт.
Официант в белом халате принес счет. Оже порылась в своих монетах и осталась довольна, когда нашла достаточно, чтобы дать разумные чаевые. Улыбнувшись, она сунула деньги официанту и собралась уходить, решив, что лучше ей не допивать вино.
Именно тогда она увидела детей.
Их было двое, они совершенно неподвижно стояли рядом друг с другом посреди вестибюля. Мальчик держал тонкую нить от йо-йо, в то время как девочка несла игрушечного зверька, который выглядел так, словно его вытащили из мусорного бака. Мальчик был одет в красную футболку и шорты, белые носки и черные туфли с пряжками, девочка — в грязно-желтое платье и такие же туфли. Только когда на них по-настоящему смотрели, становилось ясно, что на самом деле это были вовсе не дети, а упыри в грубом обличье детей. Дождь исказил их макияж, заставив его обвиснуть и потечь. Путешественники толкались вокруг них, но держали детей на некотором расстоянии, возможно, сами того не осознавая.
Оже потеряла миниатюрные фигурки из виду, так как группа людей загородила ей обзор. Она сглотнула и попыталась собраться с духом. Возможно, ее воображение забегает вперед. В конце концов, они могли быть просто уличными мальчишками.
Когда группа разошлась, двоих детей уже не было.
Она с облегчением закрыла глаза, затем быстро допила остатки вина. Она приказала себе встать и выйти из ресторана, пока поезд еще ждет. Не было смысла впадать в ужас каждый раз, когда мимо проходил ребенок. Париж был полон странных маленьких мальчиков и девочек, и не все они хотели убить ее.
Пара бизнесменов отошла от входа в ресторан. Там снова были дети: они стояли совершенно неподвижно, но теперь гораздо ближе к двери. Они не смотрели на нее, но рассматривали что-то или кого-то с немигающим вниманием змей. Другая группа прохожих загораживала ей обзор, и когда они отошли, дети оказались еще ближе, их внимание явно было приковано к самому ресторану. Мгновение назад у нее, возможно, и был шанс уйти так, чтобы они ее не заметили, но теперь она оказалась в ловушке.
Оже посмотрела на остатки своего сэндвича, затем сделала вид, что снова читает меню. Последнее, чего она хотела, чтобы ее видели за этим занятием, — это проявление необычного интереса к тому, что происходит снаружи. В конце концов, дети, возможно, уже не обязательно точно знают, как она выглядела.
Когда она рискнула еще раз взглянуть в сторону двери, снаружи стояла только маленькая девочка. Мальчик уже был внутри ресторана и ждал у освещенного прилавка, где были разложены для осмотра свежеиспеченные пирожные. Пара мух вилась рядом с мальчиком, казалось, больше интересуясь им, чем сладкими лакомствами.
Оже села поглубже в кабинку. Она была хорошо видна мальчику, но он, казалось, еще не заметил ее, оставаясь прикованным к одному и тому же месту на полу, тогда как его голова вращалась по медленной и ровной дуге, как камера слежения. У нее возникло искушение спрятаться за другой зеркальной ширмой, разделяющей кабинки, но она знала, что мальчик, вероятно, заметит. Его глаза моргали, но редко, как будто ему приходилось каждый раз напоминать себе об этом. Через несколько секунд он будет смотреть прямо на нее, если она не пошевелится. Запоздало она вспомнила, что у нее с собой два вида оружия: автоматический пистолет и тот изящный, который она забрала у ребенка войны в туннеле. Это знание придало ей уверенности, но вскоре она отбросила всякую мысль об использовании оружия. Дети, вероятно, сами были вооружены, и их могло быть больше, чем те двое, которых она заметила. Кроме того, даже если бы она разобралась с детьми, у нее было бы мало шансов покинуть этот оживленный вокзал, не будучи задержанной.
Пристальный взгляд мальчика почти пронзил ее насквозь. Застыв, она знала, что ее единственная надежда заключалась в том, что он не узнает ее. Возможно, он и не стал бы этого делать, учитывая ее растрепанное состояние и тот факт, что на ней была чужая одежда. Едва она ухватилась за эту соломинку, как заставила себя отбросить ее, потому что мальчик, очевидно, искал именно ее и не поддался бы на несколько поверхностных изменений.
Рука Оже потянулась под стол за пистолетом. Возможно, ей все-таки придется им воспользоваться, невзирая на последствия.
Мальчик смотрел на нее — или, точнее, сквозь нее. Она почувствовала себя так, словно по ней пронесся луч прожектора. Плавное вращение его головы продолжалось, отвлекая его внимание от нее. Его голова повернулась почти на девяносто градусов от исходного положения своей дуги и демонстрировала все признаки продолжения, хотя такое движение было бы невозможно для человеческого ребенка. Оже гадала, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь еще заметит странного маленького мальчика, но, насколько она могла судить, другие люди в ресторане не заметили ничего необычного.
Затем голова ребенка остановилась и повернулась в другую сторону, пока мальчик снова не посмотрел на нее. На этот раз она почувствовала фокус его внимания: он не просто смотрел в ее сторону, а сосредоточился на кабинке, в которой она сидела. Едва заметная перемена произошла на напудренной и размазанной маске его лица, чуть приоткрывшийся рот намекал на улыбку триумфа или обжорства.
Голова мальчика дернулась в сторону двери ресторана, и он открыл рот, издав единственный вскрик. Для любого случайного свидетеля это прозвучало бы как бессмысленное восклицание, похожее на йодль, — возможно, свидетельство идиотизма со стороны ребенка. Но Оже знала, что вскрик содержал звуковую информацию, и что другой ребенок был полностью способен расшифровать ее.
На негнущихся ногах, как марионетка, с которой плохо обращались, мальчик направился к кабинке Оже. Она старалась никак не реагировать, не сводя глаз с часов, надеясь, что мальчик передумает, прежде чем доберется до нее. Он положил йо-йо в карман, и теперь в его руке что-то блеснуло, зеркально яркое и острое, как стекло.
Чья-то рука коснулась плеча мальчика. Мальчик дернул головой в сторону взрослого в ярости и непонимании, его лицо исказилось в хмурой гримасе, которая послужила лишь для того, чтобы потрескались и сместились остатки макияжа, скрывающего его истинную внешность. Рука высунулась из темного рукава костюма, принадлежавшего одному из официантов. Мужчина был крупным даже среди взрослых и возвышался над мальчиком. Все еще стараясь не смотреть прямо на происходящее, Оже увидела, как мужчина согнулся пополам, чтобы приблизить свою усатую голову с толстой шеей к мальчику. Мужчина начал что-то говорить, его губы беззвучно шевелились в другом конце зала, а затем произошла быстрая вспышка серебра, и официант отступил от мальчика с выражением легкого удивления на лице, как будто ребенок выругался в его адрес оригинальным и взрослым способом.
Мужчина врезался спиной в витрину с пирожными, растянувшись на покрытой цинком поверхности. На белоснежном его поясе виднелась маленькая красная звездочка в том месте, куда его ударили ножом. Мужчина приложил к ране пальцы и поднес их покрасневшие кончики к своему лицу. Он начал что-то говорить, но слова застряли у него в горле. Вокруг него несколько других посетителей уронили столовые приборы и начали переговариваться встревоженными голосами. Мужчина что-то крикнул, и закричала женщина. Стакан с грохотом упал на пол.
Мальчик исчез.
В течение нескольких секунд вокруг раненого официанта разразился настоящий ад. Оже могла видеть только спины толпившихся вокруг него благодетелей. Другой официант что-то крикнул в телефон ресторана, в то время как третий побежал через вестибюль за помощью. Эта сцена уже начала привлекать внимание зевак на улице, ожидавших поезда. Какой-то железнодорожный чиновник — удивительно похожий на человека, которого Флойд подкупил в тот день, — направился к двери и, увидев масштабы суматохи, пустился вприпрыжку, тяжело дыша. Кто-то трижды резко дунул в свисток.
Оже встала, собирая свои вещи. Были ли дети все еще там, ожидая ее? Сказать наверняка было невозможно. Что она точно знала, так это то, что она не хотела находиться здесь, когда — что казалось несомненным — прибудет полиция и начнет опрашивать имена и адреса свидетелей. Она не могла позволить себе опоздать на этот берлинский поезд и уж точно не могла позволить себе попасть в руки закона. Что, если сотрудник станции "Кардинал Лемуан" все-таки решил поговорить со своим начальством?
Она вытерла крошки с губ и, оценив момент, извинилась и прошла мимо обеспокоенных зрителей, столпившихся вокруг раненого мужчины. С таким же успехом она могла быть сделана из дыма, учитывая все внимание, которое ей уделяли. Остановившись у двери, она посмотрела направо и налево вдоль вестибюля, но никаких признаков присутствия двух детей не было. Все, на что она могла надеяться, — это на то, что они решили покинуть вестибюль до того, как слишком много свидетелей описали злобного маленького мальчика с ножом. Так быстро, как только могла, не привлекая нежелательного внимания, Оже направилась к табло отправления и дважды проверила платформу для ночного поезда на Берлин. Теперь он ждал: длинная вереница темно-зеленых вагонов, в дальнем конце которых дымился черный паровой двигатель. По всей длине поезда персонал станции все еще готовил его: стояли тележки, нагруженные бельем, едой и напитками, а люди в униформе входили и выходили через открытые двери, перекликаясь друг с другом на французском с сильным акцентом. Служащий станции покачал головой, когда Оже попыталась войти на платформу, постукивая пальцем по своим часам.
— Пожалуйста, месье, — сказала Оже. Вдалеке она услышала пронзительный вой полицейских сирен, приближавшихся к железнодорожной станции. — Мне нужно быть на этом поезде.
Возможно, это было самое худшее, что она могла сказать, если бы мужчина вбил себе в голову, что она скрывается от властей. — Мадемуазель, — сказал он извиняющимся тоном, — еще пять минут, и вы сможете подняться в вагон.
Оже бросила сумки и порылась в том, что осталось от ее денег. — Возьмите это, — сказала она, протягивая ему десять франков. — Это взятка.
Мужчина поджал губы, оглядывая ее с ног до головы. Теперь сирены звучали совсем рядом. Краем глаза она заметила, что люди все еще толпятся у входа в ресторан.
— Двадцать, — сказал он. — Тогда вы сможете найти свой диван.
— За двадцать вы можете помочь мне найти его, — лукаво ответила Оже.
Мужчина, казалось, счел это приемлемым компромиссом, положил в карман дополнительную десятифранковую банкноту и повел ее вдоль двух вагонов, пока не нашел тот, который соответствовал номеру на ее билете. Внутри все было чистым, светлым и тесным. Мужчина нашел ее купе и толкнул дверь. На внутренней стороне двери был ключ, который он снял и отдал Оже.
— Спасибо, — сказала она.
Мужчина склонил голову и оставил ее в покое. В спальном отсеке было две койки, но она заплатила за то, чтобы все купе было в ее распоряжении. В одном углу стояли аккуратная алюминиевая раковина и кран, а также крошечный шкафчик и небольшой раскладной письменный стол с табуреткой. Стены из лакированного дерева со встроенными электрическими светильниками. Там был коммуникационный шнур, опускающаяся тканевая штора и выцветшая монохромная фотография какого-то собора, который она не узнала.
Оже опустила стекло, впуская звуки станции. Среди грохота хлопающих дверей, прибывающих и отправляющихся поездов и объявлений по радио было трудно быть уверенной, но она не думала, что сейчас слышит вой сирен. Означало ли это, что полиция полностью миновала вокзал, выполняя какое-то другое поручение? Она снова посмотрела на часы, желая, чтобы стрелки переместились ко времени отправления.
Откуда-то поблизости, снаружи поезда, она услышала оживленный обмен голосами. Оже медленно высунула голову из окна, чтобы оглядеться по всей длине поезда. Там был мужчина, которого она подкупила, он жестикулировал и спорил с парой полицейских в форме. Рассерженные, они оттолкнули мужчину и начали прогуливаться вдоль ряда вагонов. Они шли очень медленно, останавливаясь у окна каждого купе. У одного из мужчин был фонарик из ребристого металла, которым он светил в каждое отделение, одновременно постукивая по стеклу. Служащий станции плелся за ними, что-то бормоча себе под нос.
