Потратив последний патрон, отбросил бесполезное теперь ружьё бронебойщик в соседнем с Иваном окопе, пригнувшись схватил заготовленную связку гранат. Гремя гусеницами на его окоп накатывался танк. Немецкие танкисты спешили отомстить за свой страх, торопясь раздавить позицию противотанкового ружья. Зло ощерившись, немолодой уже, лет за тридцать — было в последнем пополнении несколько таких человек — мужик подпустил танк на десяток метров и, извернувшись всем телом, метнул тяжёлую связку прямо под гусеницу. Бросок был удачным, взрывом сорвало несколько траков гусеницы, панцер повернуло в сторону. Открылся люк и танкисты попытались покинуть подбитую машину. Иван короткими очередями снимал их с брони, стоило только им выскочить из железной коробки танка.
— Эй боец, живой? — Спросил Иван.
— Живой. — Отозвался тот. — А второй номер убит. — Добавил бронебойщик, вытаскивая тело своего напарника в ход сообщения.
— Оставь его, потом вернемся, похороним по человечески. — Иван дал короткую очередь в сторону танка, останавливая третьего немца, покинувшего свою машину. — Беги вдоль траншеи, говори всем, кого встретишь, что комбат приказал к лесу отходить.
— А вы, товарищ майор? — поинтересовался бронебойщик.
— Беги, я за тобой, прикрывать буду.
Ещё несколько минут огненного ада и хаоса, когда, перебегая по ходам сообщения, они прорывались к недалёкому лесу. Вначале вдвоём, затем прихватив расчёт разбитого пулемёта, впятером, но постепенно обрастая бойцами, умудрившимися остаться в живых. Иван стрелял, пока в диске ППШ не закончились патроны, перекинул автомат в левую руку, вытащил ТТ и положил ещё одного немца, выскочившего из-за поворота траншеи. Но кто-то дернул его за ремень портупеи, отбрасывая в глубь группы. В арьергарде Ивана заменил сержант с "дегтярём", длинной очередью вдоль траншеи отбросил противника. Немецкие солдаты предприняли ещё несколько вялых попыток преследования, но скоро отстали. Помирать, выиграв бой, не хотелось никому.
К опушке леса выскочили довольно большой группой, не менее тридцати человек. Осмотревшись Иван увидел, как одновременно с ними от окопов к лесу отходили, где беспрепятственно, а где отстреливаясь от преследующих немцев, ещё несколько групп бойцов его батальона. В этот самый момент он и оступился в эту проклятую канаву. Щелкнуло что-то в ноге, дёрнуло резкой болью, Иван, сгоряча, попытался на неё наступить и упал. Дальше его уже тащили, поддерживая под плечи, бронебойщик, с которым он начинал прорыв и фельдшер, исполнявший обязанности командира санвзвода.
— Товарищ майор, — позвали из темноты. Иван открыл глаза, отыскивая говорившего, узнал командира первой роты, обрадовался.
— Живой, капитан! — Иван радостно хлопнул по плечу присевшего рядом комроты. — Докладывай, как у нас дела?
— Дела... — Протянул капитан. — Дела, как сажа бела. В общем, на этой стороне на настоящий момент 104 человека личного состава батальона, считая нас с вами. Бойцы видели, как третья рота отходила к противоположному леску, но сколько их смогло уйти — неизвестно.
Иван насупился. Повоевали, твою мать. От батальона пятая часть осталась, ну третья, если Аникушин сумел увести своих вовремя.
— Из штаба батальона кто-нибудь есть? — Спросил он.
— Бойцы говорят что штабной блиндаж прямым попаданием накрыло, только брёвна в разные стороны полетели.
Иван сел, привалился спиной к дереву, устраивая повреждённую ногу поудобнее. Окинул взглядом прислушивающихся бойцов. Зашелестели кусты подлеска, к командирскому дереву вышли два бойца, таща кого-то за шиворот.
— Товарищ командир, пленного взяли. — Отрапортовал боец с петлицами младшего сержанта. Иван признал в нём пулемётчика, заменившего его в прикрывающей группе. — Подбирался к нам со стороны дороги.
Иван мрачно окинул немца взглядом.
— Немецкий кто-нибудь знает? — Спросил окружающих его бойцов.
— Я Шнайдера из взвода связи видел. — Отозвался капитан, подозвал своего ординарца, дал приказание.
Пока искали связиста, Иван рассматривал пленного. Молодой, крепкий, большие крестьянские руки — мозоли ещё не сошли, значит призван недавно. Держится без вызова, не то что его собратья в первые дни войны, но трусости не показывает. Солдат явно хороший. На перебежчика не похож. Скорее всего разведчик.
Прибежал Шнайдер, бодро отрапортовался, увидев пленного уяснил свою задачу.
— Спроси у него — из какой он части? — Иван поменял позу, дёрнул повреждённую ногу, поморщился от боли.
Шнайдер обменялся с немцем несколькими репликами, что-то резко отчитал ему.
— Он говорит, что он — рядовой саперного батальона 8 танковой дивизии 56 танкового корпуса.
— Так что, через нас весь корпус прошёл? — Удивился командир первой роты. — А я думал не больше дивизии.
— После таких боёв от него вряд ли больше дивизии осталось. — Ответил ему Иван.
— А то что — сапёр — врёт. — Уточнил сержант, притащивший пленного. — Нож у него десантный был, сапёры такими не балуются. Разведчик он.
— Уточни у него про корпус, точно ли весь здесь прорывался? — Обратился Иван к переводчику.
Тот опять задал вопрос, выслушал ответ, что-то уточнил.
— Так точно, в прорыв пошёл весь корпус, он сам лично видел командира корпуса генерала Манштейна.
— Слушай Шнайдер, а что ты ему отчитывал? — Поинтересовался Иван.
— Да он, товарищ майор, начал возмущаться тем, что немец против немецкой армии воюет. — Ответил переводчик, после секундной заминки. — Ну а я ему ответил, что мои предки в России двести лет живут и другой родины не знают. И я свою родину от любого врага защищать буду, кто бы он не был.
Иван только хмыкнул, похоже, не зря он спорил с парторгом батальона по поводу этого немца. Хотя главной причиной его желания оставить немца в батальоне было не знание языка, а то что Шнайдер был великолепным связистом, разбирающимся не только в проводной связи, но и умеющим работать с рацией. Вот и ответ парторгу. Мог бы Шнайдер остаться в траншее и сдаться в плен? Мог! А прорывался вместе со всеми.
— Командир, куда будем отходить? — Спросил командир первой роты.
— Никуда! — Ответил Иван. — Сейчас организованные части немцев пройдут и будем занимать свои окопы. Нельзя пропустить тех, кто за ними попытается прорваться.
— Командир, стоит ли так рисковать! А вдруг немцы к Западной Двине рванут, переправы захватывать?
— Ну и на кой хрен они им нужны? — Весело сощурился Иван, глядя на своего ротного. — Докладывать Гитлеру об очередной победе! После чего геройски подохнуть на этой переправе. Слушай, Костя, ты что бы стал делать, выйдя из окружения?
— К своим стал бы прорываться, — ответил ротный.
— А почему ты решил, что немецкие генералы станут вести себя по-другому? Да и горючего у них может хватить только на прорыв в Пруссию. — Иван подумал и добавил. — Или же на захват переправ на Даугаве. Но я твёрдо убеждён, что делать им там нечего.
Иван взмахом руки пресёк возражения своего ротного и стал отдавать приказания, оставшимся в живых после прорыва бойцам. Нужно было выйти к дороге и занять свои траншеи до того, как немцы окончательно выйдут из котла. Надо, пока цела рация, вытащил которую тот же самый Шнайдер, доложить командиру полка о прорыве. Надо сообщить командиру третьей роты старшему лейтенанту Аникушину, что нужно занять брошенные позиции. Отдав все приказания, Иван приподнялся, скользя спиной по стволу дерева, подтянул повреждённую ногу, отсоединил диск ППШ и начал набивать его патронами.
Манштейн мрачно смотрел на последствия встречи его передового батальона с зенитной батареей русских. Эта чертова батарея прикрывала мост через Нярис, который так был нужен его панцерам. Не обнаруженная вовремя, она открыла огонь по голове колонны, за несколько залпов уполовинив личный состав передового батальона моторизованного полка.
Вот такие бывают последствия пренебрежения разведкой. Командир батальона, допустивший это, заслуживает самого строгого наказания, впрочем, его извиняет то, что первым же снарядом русские сожгли его бронетранспортёр вместе с ним. Вполне заслуженная кара для дурака! Плохо, что его головотяпство стоило корпусу потери двух бронетранспортёров и пяти машин. Да ещё задержки по времени. Пока спешенная пехота обходила эту батарею, пока подошедшие панцеры отвлекали внимание зенитчиков, прошло не менее получаса. А эти чёртовы зенитки за это время подбили ещё два панцера.
Генерал обошёл оторванную от танка башню. Кажется на русской батарее не было бронебойных снарядов, стреляли фугасными. Но от прямого попадания калибром 8,5 сантиметров броня, даже у Pz-IV, защита не очень надёжная. Разведка утверждает, что такую же пушку русские умудрились поставить на самоходное орудие. Какое счастье, что его корпусу не встретилась ни одна батарея таких самоходок.
Манштейн размышлял. Эта война с самого начала пошла не так, как должна была. Упорство противника удивляет. Ни французы, ни англичане никогда бы не пошли на подобный риск — встретить одной батареей такую колонну войск. А то, что русским было прекрасно видно, какая сила на них накатывается, он не сомневался. На западе в таких ситуациях или сдавались, или уходили, взорвав пушки, а то и бросив их на позициях неповреждёнными. Эти же фанатики предпочитают умереть.
Солдаты его дивизий начинают бояться идти в атаку на русские позиции. Рациональным немецким умом трудно понять такое упорство. Можно, конечно, вспомнить разглагольствования Геббельса о страшных еврейских комиссарах, которые своими любимыми маузерами толкают в спину красноармейцев и расстреливают всех, кто пытается отступить. Но ни один из этих злодеев, за более чем двадцать дней войны, ему так и не встретился. Он уверен, что и на этой батарее их не было.
Генерал прошёл по разгромленной позиции русских зенитчиков. Как он и ожидал, ни одного комиссара на батарее не было. Ни в красных галифе с балалайкой в руках, как рисуют их пропагандисты Геббельса. Ни в военной форме со знаками различия политработников, как выглядят они на самом деле. Не было среди погибших красноармейцев и ни одного курчавого брюнета с выпуклыми глазами и вывернутыми еврейскими губами, которого можно было бы объявить переодетым комиссаром. Все солдаты противника были светловолосыми с правильными европейскими чертами лица. Брюнет был только один, но явного монгольского типа.
Манштейн раздраженно дёрнул плечом и поспешил покинуть позицию уничтоженной батареи. Он увидел всё, что хотел.
Батарея вступила в бой с ходу, как только обнаружила накатывающиеся на их позиции транспортёры передового батальона его колонны. Русским даже не пришла в голову мысль сбежать или сдаться. Чёртовы фанатики стреляли даже тогда, когда большая часть расчётов была убита осколками от разрывов снарядов, выпущенных его панцерами. Больше всего его поразил труп офицера, явно командира батареи, повисшего на маховиках наводки орудия. Невероятно, но он стрелял, даже оставшись единственным живым человеком на всей батарее!
Если ему каждый мост придётся брать с такими потерями, то лучше было бы вообще не выходить из котла. Там, хотя бы, соотношение потерь могло быть обратным.
Генерал сел в свою машину, дал команду своему шофёру Нагелю двигаться вперёд. Обер-лейтенант Шпехт, пользуясь своими правами любимого адъютанта, попытался вставить замечание, но, отрезвлённый холодным тоном командира корпуса, счёл за лучшее замолчать. В полном молчании генеральский "Опель", вместе с остальными машинами колонны, втягивался в очередной островок леса. Генерал понемногу успокаивался. Пока ничего непоправимого не произошло. Потери в пределах допустимой нормы. Правда, планом операции предусматривалось, что погибнут они намного позже — уже при смене северного направления движения корпуса на западное. Ну что же, придётся увеличить процент потерь, но русские его всё равно не остановят. Манштейн вновь откинулся на спинку сиденья и попытался забыться тревожным сном, столь нелепо прерванным этой батареей противника.
Подминая подлесок КВ выходил на позицию. Высунувшись из своего люка, механик-водитель вглядывался в землю, определяя самый лучший путь. Зиновий боковым зрением фиксировал далёкое движение ещё одного КВ, позицию которого он назначил в паре километров от себя.
Пока всё шло согласно разработанному плану. Получив сигнал о прорыве противника, старший лейтенант Колобанов выдвинул свою группу к развилке дорог, стараясь перекрыть все возможные пути прорыва. Пять КВ его роты, вытянувшись широкой дугой, надёжно блокировали все три расходящиеся в разные стороны дороги. Торопились врыться в землю бойцы стрелковой роты, приданной его группе. Где-то на флангах, неслышимые из-за дальности расстояния, должны были занимать позиции самоходки CУ-76, пришедшие под его командование в самый последний момент.
Молодой комбат самоходчиков, узнав о прорыве, немедленно предложил ударить в лоб немецкой группировке. Горячился, кричал о превосходстве классовой теории, а значит и техники над противником.
— Комбат, ты в настоящем бою когда-нибудь был? — Спросил Зиновий, охолаживая не в меру разошедшегося лейтенанта.
— Нет, — немного замешкавшись ответил тот, — а разве это имеет значение?
— Твою, героя, мать. — Скривился от его слов капитан, командир стрелковой роты. — Слышь, лейтенант, у твоей самоходки лобовая броня какая?
— Двадцать миллиметров. — Ответил растерянный комбат. — А что?
— А у немцев не меньше тридцати. — Ответил капитан. — А теперь посчитай с какого расстояния ты их сумеешь пробить? А с какого они тебя? — И разгораясь злостью на сосунка, из которого война ещё не выбила геройскую дурь, он продолжил. — А ещё, посчитай количество похоронок, которые тебе писать придётся после этого геройского удара. Если, конечно, останешься живым. А ещё, заранее напиши похоронку своей матери, чтобы старлей не мучился, сочиняя её.
Далее капитан перешёл на откровенный мат, высказывая всё, что он думает о припадочных героях, способных положить своих бойцов ради желания покрасоваться орденами. Зиновий не прерывал его. Капитан был прав. И если бы он не сказал это, пришлось бы это делать самому старшему лейтенанту Колобанову.
Растерянный лейтенант, совсем ещё пацан, получивший под командование батарею всего месяц назад, был лучшим по подготовке в училище, из которого их досрочно выпустили в конце апреля. Боевого опыта у него, конечно, не было. Их самоходный полк перебрасывали с одного участка фронта на другой, сохраняли, как последний резерв на крайний случай. И вот он настал. Полк раздёргали по батареям, разбросали по всем мало-мальски пригодным для движения танков дорогам в усиление ротам сороковой танковой бригады седьмого танкового корпуса.
Лейтенант не знал, что ему делать — то ли краснеть, то ли возмущаться. Умом он понимал, что капитан прав и сморозил он несусветную глупость, но ведь их в училище так воспитывали. Танковый бой должен быть наступательным, только в атаке можно победить врага. Не сдержавшись, он высказал всё это одним духом, обращаясь не столько к капитану-пехотинцу, сколько к молчавшему до сих пор танкисту.
