Мимолетная улыбка испарилась. Сура обиженно оттолкнула руки Эрвал и начала лапать малышку. — С ней все будет в порядке. — Она обхватила одну крошечную ручку своей и начала энергично растирать.
— Сура, осторожнее, прошу тебя.
— Ей просто нужно согреться...
Раздался тихий треск, как будто треснула тонкая корка льда.
Эрвал знала, что это был звук, который она будет помнить до конца своих дней.
Голова Суры дернулась вниз; ее челюсть, казалось, отвисла, мышцы на щеках расслабились. Эрвал, с ужасом наблюдавшая за происходящим, почувствовала, что вот-вот упадет в обморок; ей показалось, что она видит всю эту картину — Суру, ребенка и снег — с большого расстояния.
Сура разжала ладони, обхватившие ребенка. Оторванные пальцы лежали, как крошечные драгоценные камни, на мозолистой плоти Суры. Ребенок захныкал, прижался к матери. Сура отдернула руки, так что замерзшие кусочки плоти упали на снег. Она поплотнее завернула одеяло и побежала, не обращая внимания на падающий снег.
Эрвал наклонилась и подобрала крошечные пальчики, фрагменты ладони и запястья.
Когда она вернулась в вигвам, Деймен уже проснулся. Завернувшись в одеяло, он деревянными щипцами держал над огнем котелок с водой и хмуро смотрел на приготовления Эрвал для питья. Потревоженный дым от костра клубился вокруг стен вигвама в поисках вентиляционного отверстия на вершине.
Эрвал, закутанная в свои меха, чувствовала себя чем-то нечеловеческим, гигантским животным, вторгшимся в это теплое место. Она откинула меха, стянула замерзшие леггинсы и прижалась к огню; Деймен обнял ее тяжелой рукой, пока дрожь не прекратилась. Когда вода закипела, Деймен вылил ее на кусочки коры коровьего дерева. Эрвал отхлебнула жидкий, дымящийся чай.
Затем она разжала ладонь.
Деймен поднял один крошечный пальчик. Его лицо посерело, он изучал крошечный ноготь, бескровное окончание костяшки. Затем он взял у Эрвал остальные фрагменты и бросил их в огонь. — Чей ребенок?
— Борста и Суры; я встретила ее у дерева с ее помоями. Я должна пойти к ней, Деймен.
— Хочешь, чтобы я пошел?
— ...Нет. Думаю, будет лучше, если я пойду одна. Ты сохраняешь тепло в вигваме. — Она отпила чаю, ей очень не хотелось снова надевать меха. — Деймен, так дальше продолжаться не может. Каждый год хуже предыдущего. Подозреваю, что деревья начинают умирать, и даже коровы-мамочки не бессмертны.
— Я знаю, любимая. Но что мы можем сделать? Мы должны выжить, пока не взойдет Солнце, а потом...
— Но что, если оно не восстановится? Оно работает хуже со времен твоей бабушки. Аллел сама нам об этом сказала. А сейчас... Деймен, сейчас только ранняя осень, но метель совсем слепая; если мы будем неосторожны, вигвамы может занести снегом еще до конца зимы. — Она поежилась, представив крошечные очаги тепла, затерянные в снегу, людей внутри, задыхающихся, остывающих, зовущих друг друга.
— Солнце восстановится, — устало сказал Деймен.
Она настойчиво добавила: — Но нам не обязательно ждать здесь смерти. Тил сказал...
— Нет. — Он покачал своей массивной головой, его седая борода скользнула по груди.
— Но он сказал нам, что отсюда есть выход, — настаивала она. — Восемь комнат. Он нашел их, увидел. Твоя бабушка поверила ему.
— Аллел была глупой старухой.
— И Тил вернулся туда. Он сказал, что оставит след для всех нас. Может быть, если...
Он обнял ее обеими руками. — Эрвал, мой брат был сумасшедшим. Он причинил тебе боль, дрался со мной... Он потерял свою жизнь ни за что. Но теперь все кончено. Он ушел, и...
— Что, если он выжил?
— Эрвал...
Она вздохнула, отстранилась от него и начала натягивать леггинсы на все еще холодные ноги.
Деймен сидел молча, уставившись на огонь.
Пробираясь сквозь снег, Эрвал услышала странные обрывки песни. Мелодии, мягкие, гармоничные и печальные, разносились ветром, и сначала она подумала, что видит сон. Затем из снега показался вигвам Суры. Перед ним она различила ряд невысоких холмиков, примерно с себя ростом. Время от времени из холмика поднимался хобот, две почти человеческие руки на его раздвоенном конце переплетались, и постепенно песни становились отчетливее.
Наконец Эрвал узнала древние песнопения коров-мамочек.
Пять коров, почти все стадо деревни, были сгруппированы в плотный круг примерно вокруг шестой; последняя лежала в центре круга, и Эрвал увидела, что из ее туши на снег вытекла какая-то вязкая жидкость. Она откинула капюшон. — Сэнд? Ты здесь?
Одна из коров-мамочек подняла голову; под снежной шапкой приземистый цилиндрический череп поворачивался на шейном суставе, а глаза размером с тарелку уставились на Эрвал. — ...Я здесь, Эрр-ваал...
Эрвал запустила пальцы в лохматый мех, покрывающий морду Сэнд. С детства Эрвал любила Сэнд. — Что не так? Почему вы собрались здесь?
Сэнд застонала и потерла тонкими пальцами снег перед собой. — Это Кейл. Мы... поем для нее...
— Поете? Но почему?..
Сэнд закрыла глаза.
Эрвал повернулась, чтобы осмотреть тело в центре группы. Кейл была молчалива, совершенно неподвижна, и когда Эрвал запустила свои пальцы в мех, она почувствовала лишь слабеющее тепло.
Как такое могло случиться? Коровы-мамочки в наши дни редко размножались — кормов было слишком мало, чтобы обеспечить для них необходимый рост, — но они были практически бессмертны. Она обошла упавшую корову и подошла к пятну влаги, которое заметила ранее. Она наклонилась и потрогала вещество. Это была кровь. Присев на корточки, она ощупала живот коровы-мамочки, исследуя промокший и спутанный мех. В плоти был разрыв, порез длиной не менее двух футов, острый и чистый; нанесен каменным ножом.
Она глубоко вдохнула холодный воздух; затем заставила себя потянуться вперед, отодвинуть лоскут разрезанной плоти, погрузить руки в блестящее вещество внутри коровы.
Она обнаружила неподвижное, холодное тело. Змееподобные внутренности обвились вокруг тела в безнадежной попытке согреть его. Исследуя на ощупь, Эрвал обнаружила крошечные бутоны, твердые, как хрящи, которые начали расти вместо потерянных рук ребенка.
— Она мертва, не так ли?
Эрвал отняла руки, натерла их снегом, чтобы очистить, и снова спрятала под одежду. Сура стояла рядом с ней, ее руки были свободно опущены по бокам. — ...Да, Сура. Мне жаль.
— С твоим мужем это сработало, не так ли? Я имею в виду Тила. Та корова-мамочка, которую он привел в Восемь комнат, сохранила ему жизнь, открывшись сама... Я полагаю, ты презираешь меня, потому что я убила корову. — Голос Суры звучал смиренно, ей было уже все равно. — Ты накажешь меня?
Эрвал встала. — Нет, Сура. Я понимаю.
— Ты понимаешь?
— Ты пыталась спасти своего ребенка. Что еще может сделать любая из нас? Что еще бывает? Пойдем. — Она взяла несопротивляющуюся руку Суры. — Пойдем в твой вигвам.
— Да, — сказала Сура.
В первый ясный день теплой весны жители деревни молча поднялись на невысокий холм в миле от деревни. После нескольких месяцев, проведенных в духоте вигвама, Эрвал глубоко вдохнула холодный, свежий воздух и почувствовала, как в ней вскипает кровь. Она огляделась вокруг с новым интересом. День был тихий, безветренный; родные озера и реки сияли над ней, как нити на ковре. Красноватый свет солнца был почти веселым, а под ногами хрустел морозный снег. Она попыталась представить, как это, должно быть, было в те дни, когда она еще не родилась, когда солнце было желтым и таким жарким, что даже весной можно было сбросить меха и леггинсы и бегать, как ребенок в каком-нибудь огромном вигваме.
На вершине холма оранжевые цветы пытались пробиться сквозь вечную мерзлоту. Жители деревни собрались неровным кругом вокруг цветов; некоторые сложили руки перед собой, другие опустили головы, так что их подбородки покоились на меховых рубашках. Деймен шагнул в середину круга. — Мы здесь ради тех, кто умер зимой. — Его голос был ровным и безжизненным. Без церемоний он произнес нараспев список имен.
— ...Борст, муж Суры. Умер от жидкости в легких. Девочка, дочь Борста и Суры; мороз атаковал ее тело во время снежных бурь...
Ошеломленная Эрвал пересчитала имена. Всего двадцать два, в основном дети. Она оглядела молчаливую группу; там наверняка осталось не больше сотни душ. Она знала, что внешние районы деревни уже были заброшены, так что их собственные жилища были окружены безмолвными разрушенными вигвамами.
Внезапно ее осенило, что стариков почти не осталось. На самом деле, теперь стариками были они с Дейменом. Кто уйдет последним? с тоской подумала она. Какой-то ребенок, плачущий над остывающими телами своих родителей?
В этот момент ее решение выкристаллизовалось. С Дейменом или без него, она должна была покинуть это место.
Деймен закончил свой список. После краткого мрачного молчания группа распалась и вернулась в вигвамы.
Двадцать пять взрослых решили присоединиться к плану Эрвал. Вместе с детьми с ней отправятся тридцать семь человек.
Они собрались на окраине деревни. Разделившиеся семьи и расстающиеся друзья не находили, что сказать на прощание. Эрвал с помощью Суры окончательно поправила сбрую на шее Сэнд, единственной коровы-мамочки, которую они должны были взять с собой. К упряжи был прикреплен широкий поддон, заваленный мехами, одеялами и почками коровьего дерева. Остальные участники экспедиции, напялив на себя запасную одежду, наблюдали за происходящим в подавленном молчании.
— Не знаю, что сказать.
Эрвал повернулась. Деймен, скрестив толстые руки на груди, стоял и наблюдал за ней. — Деймен, даже не пытайся.
Он нахмурился. — Гордость — странная штука, — размышлял он. — Я должен знать. Я был гордым и упрямым. Гордость может затруднить признание своей неправоты, независимо от того, насколько заблуждающимся ты приходишь к осознанию...
Эрвал рассмеялась, не без злобы. — Я должна подавить свою гордость, признать свою ошибку, не так ли?
Он выглядел обиженным. — Эрвал, ты можешь умереть там.
— Но я верю, что здесь мы умрем точно. — Она коснулась его руки, взъерошив копну густых черных волос, которые росли там. — Ты нужен этой экспедиции...
— Но ты нужна мне.
Это было так, словно Солнце прорвалось сквозь тучи. Изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал ровно, Эрвал сказала: — Ты выбрал чертовски неподходящее время, чтобы сказать такое.
— Мне жаль.
Намеренно, с чувством боли, она отвернулась от него. — Пора идти.
— Куда?
— Ты знаешь куда. На север. Так, как описал Тил. Путешествие продолжительностью в несколько дней, следуя его указателям, к Восьми комнатам.
Он фыркнул. — Следуя болтовне коровы-мамочки и сумасшедшего?
— Деймен, не порть это. — Она изучала его, отчаянно пытаясь сохранить последние остатки тепла. — Я знаю, что делаю.
— Знаю. Прости, Эрвал, мы уже обсуждали все это раньше, не так ли?
— Сто раз. — Она улыбнулась.
— ...Желаю тебе всего наилучшего.
Она обняла его, чувствуя грубый мех его рубашки под своими обнаженными предплечьями. — И я тебя, любимый.
— Я больше тебя не увижу.
— ...Может быть, если я найду то, что ищу, то смогу вернуться за тобой.
Он отстранил ее, его лицо было жестким. — Конечно, найдешь.
На этом они расстались.
При мягком поощрении корова-мамочка начала свое неуклюжее движение, нагруженный поддон оставлял следы на твердой земле. Эрвал шла рука об руку с Сурой. Она оборачивалась назад, пока деревня не скрылась из виду; она подозревала, что еще долго после того, как она уйдет, темная фигура Деймена будет стоять на краю деревни, надеясь на ее возвращение.
Невысокий круглолицый мужчина по имени Арк шел с Эрвал. — Этой зимой, — сказал он, — я вынес тело своей жены из вигвама в снег. Мне пришлось дождаться оттепели, прежде чем я смог похоронить ее в зарослях коровьего дерева. Я едва понимаю, о чем ты говоришь со своими историями о звездах и кораблях, Эрвал, но знаю вот что. Если бы я остался дома, то наверняка бы умер. По крайней мере, с тобой я умру, пытаясь найти выход. И, — с сомнением закончил он, — никогда не знаешь наверняка; возможно, у нас даже получится.
Эрвал подозревала, что многих из ее попутчиков побудила двигаться примерно такая же смесь отчаяния и сомнений; и все же они пошли. И пока они шли, Эрвал ощущала настроение оптимизма, порожденное самим фактом их движения, тем, что они что-то делали.
Но зима на севере наступила рано.
Первыми налетели ветры, так что дети, причитая, были вынуждены ковылять, цепляясь за шерсть коровы, которая пела им простые песенки. Затем пошел снег, и марш превратился в мрачное путешествие по безликой равнине, перемежаемое ночами, когда люди съеживались в единый дрожащий холмик под слоем одеял.
Эрвал запомнила список указаний, которые Тил дал деревне, и была настолько уверена, насколько это было возможно, что не сбила свой отряд с пути истинного. Но в более трудные дни она постоянно осознавала, что едва ли подготовлена к тому, чтобы возглавлять такую амбициозную экспедицию; и когда они вошли в пасть очередной снежной бури, она обнаружила, что из ее замерзающих глаз текут слезы, и задалась вопросом, не ведет ли она этих людей на верную смерть.
Затем, однажды, Сура пришла, пробираясь сквозь снежные заносы. Она радостно улыбалась, держа в руках выцветшую тряпку. Эрвал, усталая и ошеломленная, откинула с глаз заснеженные волосы и забрала предмет у девушки. Это была полоска шкуры коровы-мамочки. Грубо вырезанная и необработанная, полоска замерзла до того, как успела сгнить, и была завязана двойным узлом.
— Бирюзовая, — сказала Сура. — Это один из его маркеров, не так ли? Я нашла ее привязанной к сухому коровьему дереву, как раз за тем гребнем.
Эрвал уставилась на маленький потрепанный артефакт. — Да, это от Тила. Собери остальных и скажи им.
Находка полоски была воспринята как великий триумф, и путешественники с торжествующим видом выпили молоко Сэнд. Они подошли к Эрвал и прикоснулись к ее рукам и плечам, поздравляя ее. Эрвал чувствовала себя странно отстраненной от всего этого. В конце концов, они только подтвердили, что идут по пути Тила — пути, который, как неоднократно указывал Деймен, может привести только к безумию или смерти.
Но она держала такие мысли при себе и делала все возможное, чтобы присоединиться к празднованию.
Отдохнув, они с трудом двинулись дальше, навстречу ветру, продвигаясь вперед так быстро, как только могли.
Они разбили временный лагерь в самом сердце очередной снежной бури. Закопались вместе в снег, зарывшись лицами в меха.
В тусклом утреннем свете Эрвал проснулась от толчка. Одурманенная сном и не желающая покидать свое теплое гнездышко, она медленно открыла глаза. Сура склонилась над ней, ее щеки раскраснелись под обмороженными пятнами. — Эрвал, мы на месте!
— Что?
— Восемь комнат! Все именно так, как описывал Тил. Давай!
Эрвал выбралась из снега. У нее болели колени и бедра. Вокруг нее люди выбирались из своих снежных коконов. Она втерла немного снега в лицо, затем набрала полный рот крошащейся массы и дала ей растаять на языке.
