Поэтому, если в сериале не раскрыта тема естественного результата влечения полов во всех аспектах, сюжет просто не на чем строить. Ну, не на проблеме же выбора предметов личной гигиены в СССР, несмотря на всю ее сложность и многообразие!
— Стоп-стоп, хватит, — остановил Егор Виктора, когда тот налил ему в стопочку этак до четверти знакомой по шестидесятым коньячной дозы, — вы же говорили, что пьете коньяк?
— Я его в кофе добавляю, — отбоярился Виктор, почувствовав, что опять делает что-то не то, — для расширения сосудов.
— Виктор Сергеевич непьющий, я же говорила.
— Его наливают немного, и пьют мелкими глотками, — пояснил Егор. — Лимоном сейчас не закусывают, это вкус забивает. Главное в коньяке — это вкус, ну и для аппетита на праздничном столе. Нам еще в вузе на марксистско-ленинской эстетике рассказывали. Борьба со старорежимной традицией опрокидывать стопку перед обедом.
— Ну, работяги на силикатном, наверное, до такой сознательности не сразу дойдут?
— Почему на силикатном? — удивилась Соня. — Егор на ящике работает.
— О, так мы коллеги? — улыбнулся Виктор.
Эта невинная фраза привела Егора в скрытое замешательство. Пожалуй, даже если бы Виктор заявил "Здравствуйте, я любовник вашей невесты", это произвело бы меньшее впечатление. Впрочем, через мгновение лицо Егора уже вновь озаряла невинная улыбка, и они спокойно стукнулись стаканчиками за знакомство. Отпили очень немного, так что в памяти Виктора сразу всплыла шутка Михаила Задорнова.
— Ну что ж, скоро догоним Америку по культуре "дринков", — произнес он, взяв с тарелки бутерброд с сыром.
— Американцы пьют много, — поморщилась Соня. — И курят. Помните, в "Птицах" там все женщины курят?
— Хитчкоковские, что ли?
— Ну да, фильм ужасов. Помните, как спорили о том. нужно ли нам такое кино?
— Это скрытая реклама табачных фирм.
— А нам лектор на продленном сеансе перед фильмом рассказывал, что "Птицы" — это иносказательная картина надвигающегося краха процветающего буржуазного общества...
"Проксима" оборвала веселенькое мурлыкание "Нью Водевиль Бэнд" — тот самый знаменитый "Винчестерский собор", который в известном Виктору брежневском Союзе звучал чуть ли не в каждой третьей телезаставке, только в версии от Джеймса Ласта.
— Говорит Москва! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза и Центральное телевидение! Передаем экстренное сообщение ТАСС! В одиннадцать часов по московскому времени группа вооруженных лиц совершила нападение на советское посольство в Праге...
— Сволочи, — вздохнул Егор, когда смолк голос диктора и в комнату ворвались нервные, тревожные звуки концерта 84701 Шостаковича для фортепиано с оркестром, — жаль, что наши только нотой ограничились.
— Только не говори, как в институте, что ты сразу пойдешь в военкомат. С вашими изделиями на фронт ни одного не пустят.
— И что ты знаешь о наших изделиях?
— Вся Бежица знает, что вас, если что, на казарменное переведут. Будете жить в лагерях в зоне рассредоточения и ездить на завод на машине. Гражданская оборона называется.
— Давайте не будем об этом, — вздохнул Виктор. — Не будем о работе, не будем о политике.
— А о чем? — искренне удивилась Соня. — Обо всем остальном обычно говорят на работе.
— Ну, о чем... О музыке, например.
— Господи, только бы в Белграде ничего не сорвали.
— Не сорвут, — убежденно заявил Виктор. — Ну должны же теперь что-то придумать после этого...
— После чего?
— Погрома посольства, конечно, — подсказал Егор.
— Давайте я долью.
— Еще хватает, — ответила Соня, поболтав стаканчик и поднеся его к носу, как фужер. — Представляете, каких-то пять лет назад большинство думало, что коньяк пахнет клопами...
Посидели прилично. Прилично — это не по объему выпитого и не по времени: когда Егор, прощаясь, прятал "Арарат" в портфель, оставалась ровно полбутылки. В привычные впечатления Виктора о шестидесятых это явно не вписывалось. Хотя вполне вписывалось в квартиру-студию с совмещением душа с унитазом, в роскошные микролитражки и мечты Сони о большом телевизоре.
"Интересно, радисты там медицинский спирт не попивают?" — подумал Виктор, и тут же у него в мозгу вспыхнула другая мысль.
"А с чего ты взял, что этот парень радист? Он этого не говорил... И чего он дернулся при словах, что мы коллеги?"
— Я тут перчатки не оставляла? — Соня вернулась с полдороги, когда шаги груженого сумками Егора уже удалялись по лестнице. — А, вот, они, в кармане, я забыла...
— Соня, — Виктор легонько тронул ее за рукав, — ты точно проверяла, что он с ящика? А не просто так говорит? Мало ли...
— Ой, а ты все-таки ревнуешь? — обрадовалась она. — Я говорю, у меня знакомые в милиции. И некоторые дежурят в выходные. А картотека у них на машине, и машина работает круглые сутки. Да, он оттуда. Больше они не скажут, нельзя. У нас, если кто-то в семье там работает, никогда ни о чем не спрашивают. Просто — работает на ящике. И никто не знает, сколько их там. Ну ладно, все, пока...
Допустим, на ящике, подумал Виктор. И не конструктор. Наверняка Соня уже рассказала этому кенту про рок и магнитофоны. Если конструктор — слово "коллеги" удивить не должно. И еще есть несколько лет, о которых он, судя по разговорам за столом, не рассказывал не только ему, но и Соне. Спокоен, сдержан, неброская внешность... Нет, нет, если на ящике — он не шпион, там трижды проверят. Остается... Остается, что он из системы ГУГБ. И именно так понял про коллег. Получается, его перевели в Брянск, чтобы Соня вернулась к нему...
"Это связано с Белградом? Не, слишком сложно... Или со мной? Соня стала мешать и ее мягко вывели из игры? Чему, кому и как?.."
За окном снова потемнело, с неба посыпалась снежная крупа. Из пространства за стеклом, чуть подсвеченного заревом крахтовских пятиэтажек, на Виктора взглянуло его отражение. Человек, вовсе не измученный, и, по местным меркам, вполне благополучный.
"Софья Петровна хорошая девушка, красавица, а для одинокого мужчины, очутившегося в незнакомом городе, просто естественное случайное мимолетное увлечение...." — всплыли в памяти слова Лики.
"Странно, я до сих пор думаю о Лике, как о живой. Нелепо, нелепо... Могла бы жить, быть счастливой."
Красивый, певучий голос Юлии Пашковской лился из динамиков "Проксимы":
— У любви своя дорога, песен много, счастья много, но бывает и печаль...
"Соне так будет лучше."
7. Народу закрыта дорога к корыту.
После обеда непогода развеялась и воскресенье казалось ясным и теплым — чуть прохладнее, чем вчера, потому что земля остывала, лишившись одеяла из облаков. На душе было спокойно и легко. После ухода гостей он вздремнул на полчаса. Сновидений Виктор почти не помнил, перед его мысленным взором всплывали лишь картины блужданий по видоизмененной его фантазией Молодежной, где он то шел мимо путепровода, то лазил по каким -то довоенным каменным домам, то ли полуразрушенным, то ли на капремонте.
И все-таки сон отличался от этой другой реальности — нечеткостью, зыбкостью, изменением обстановки. Там, во сне, были чувства, но и они отражали какую-то неестественность, похожую на восприятие человека в раннем детстве. Беспричинный восторг, беспричинная тревога, какая-то видимость важных занятий — нет, то, что окружало Виктора после пробуждения, не было продолжением сна.
Уход Сони воспринимался чуть ли не как хэппи-энд.
"Интересно, куда меня пошлют на этот раз в поисках мира? В Германию? Но фон Тадден не диктатор, его самого могут скинуть нацики. В США? К Джи-Эф-Кей? Он может проиграть выборы. К Уоллесу? Он исполнитель. Его бы не пустили так далеко, если бы он на кого-то не работал. А кто заказчик? Сорос? Он только начинает раскручивать спекуляции. Рокфеллеры? Морганы? Ротшильды? А имеют ли они здесь такой же вес, как у нас? Ничего не слышал здесь о засилье банкиров, даже в советской пропаганде. Тогда в Японию? Или в Китай? А зачем в Китай? Есть угроза раскола коалиции?"
Он окинул взглядом жилище. Пол он вымыл еще утром — так, от нечего делать. На сегодня оставалась стандартная готовка и стирка — порошок он наконец-таки купил, между делом, по дороге с работы.
Тут его ждал сюрприз: обещанное продавщицей "всегда в ассортименте" означало, что он должен выбрать из десяти видов советского порошка, кроме которого было еще шесть сортов жидкого снадобья в мутно-полупрозрачных полиэтиленовых бутылях и три сорта стиральной пасты.
— И что вы можете посоветовать? — спросил он продавщицу. — Что-нибудь универсальное есть?
— Берите "Тайд", он все моет.
— А у вас и "Тайд" есть? — удивился Виктор.
— Только под заказ по записи. Открытку пришлют. Дорогой он.
— Тогда что-нибудь попроще и сейчас...
Через несколько минут в авоське Виктора оказались две пестрые коробки со знакомыми названиями — "Лотос" для цветного белья и "Новость" для шерсти и синтетики. И еще он узнал, что в экономах обязательно должна быть комната со стиральной машиной, "а если не будет, в ЖКО жалуйтесь".
На время готовки Виктор включил динамик — послушать новости. Но не было ни музыки, ни новостей — эфирное время в это воскресное утро было отдано чему-то вроде ток-шоу под знакомым названием "Человек и закон". Обсуждали резонансные дела.
Первым делом месяца, возмутившим всю советскую общественность шестьдесят восьмого, было убийство таксиста в Ленинграде. Молодому пацану не хватило рассчитаться в ресторане, он пошел, заколол заточкой таксиста и забрал выручку, триста рублей местными. Причем пацан был даже не слишком пьян — грамотно замел следы, спрятал труп, перегнал машину в другое место, и спокойно вернулся в ресторан догуливать с друзьями.
Судя по разгоревшимся страстям в студии, наглые мажоры в этом Союзе были редкостью, как мамонты в вечной мерзлоте. Какой-то психолог в студии даже пытался доказывать, что убийство — результат постоянного психологического подавления тяги к роскошной жизни. И что если бы пацан мог ездить на роскошной машине, он бы за тридцатку в переводе на наши советские никого бы не прирезал, а начинал бы с тысячи. На психолога зашикали и назвали такое предположение несовместимым с советской моралью.
"Черта с два", подумал Виктор. "Такие и за червонец пришьют."
— Следующей темой нашего разговора, — продолжал ведущий, — будут преступления, для которых нет срока давности. На днях нашими органами госбезопасности найдена и арестована по обвинению в особо тяжких преступлениях пособница немецких оккупантов, женщина-палач Антонина Макарова...
Виктор насторожился.
— Пока у нас нет возможностей раскрыть нашим слушателям детали оперативно-розыскных мероприятий, позволивших выйти на след преступницы. Поговорим сейчас о составе преступления, о тех кровавых злодеяниях, которые творились во времена так называемого "локотского самоуправления" под началом изменников Родины Каминского и Воскобойника, поговорим о тысячах жертв фашистского режима, пытавшегося лицемерно прикрыть зверские убийства и массовые казни "полицейской республикой"...
О преступлениях "бригады Каминского" Виктор знал. Накопившееся белье он сложил в таз, а не в матерчатую авоську; он сделал это машинально, по старой памяти, и только потом вспомнил, что в таз в эти времена белье складывали, потому что оно после отжима мокрое.
— Стиральная машина? — удивилась комендантша, которую он застал в красном уголке у телевизора и со спицами. — Она у нас есть, только не фунциклирует.
— Сломалась?
— Да что вы! — На лице Евдокии Кузминичны расплылась улыбка. — Новая стиральная машина. Под нее специально подводку сделали, и комнату отвели, как постановление вышло. А машину-то с завода привезли позже и поставили, но не подключили. Повода не было.
— Никто не обращался? Жильцы не знают?
— Как не знают? — обидчиво ответила комендантша. — Я объявления по всем этажам вывесила, а они не идут. Экономят, по привычке в тазах стирают, чтобы в счет не входило. А если никто не обращается, так и вызывать мастера смысла нету, я так думаю. Может, посмотрите? Я, смотрю, вы уже так настроены.
За белой оргалитовой дверью, среди кафеля, окаймлявшего пространство комнатки только до половины высоты, Виктора ждала метровая металлическая тумба, в бумажной обертке, окованная нестругаными сосновыми рейками, чтобы не поцарапать, и повязанная длинными колбасками из бурой мешковины, набитыми ватой. Сзади послышалось позвякивание: Евдокия Кузминична положила на пол ящик с инструментами, старый, с деревянной ручкой.
— А вот, может, что понадобится.
Виктор оглядел комнату. На стене виднелась брутальная заводская розетка с заземлением и крышкой, водопроводный кран с трубой, и у раковины ниже капронового колена торчал вверх и вбок отросток с крышкой — для сливного шланга. На обратной стороны двери он увидел самодельный плакат с огромной стиралкой, похожей на помесь робота из "Звездных войн" с первой ступенью ракеты "Союз". Синими рублеными буквами было выведено:
"Закроем народу дорогу к корыту,
Машина — вот символ советского быта!"
— Посмотрим...
Крепкие, загнутые гвозди со скрипом вылезали из дерева. Машина освобождалась от тары, словно древняя статуя с острова Пасхи от вековых песчаных наносов. Она и была похожа на идол с острова Пасхи — круглые ручки переключателей напоминали глаза, а между ними под грубыми листами оберточной бумаги оказалась впадина, чем-то похожая на огромный плоский нос. Сверху этого носа красовалась надпись "Медея", и Виктору сразу вспомнился полевой синтезатор "Мидас" из бессмертного произведения Стругацких.
— А как же она стирает? — удивился Виктор, когда сокровище полностью предстало перед его глазами. Ни люка, ни крышки сверху на агрегате не наблюдалось.
— Да запросто, — произнесла Евдокия Кузминична. — Я в экономе на Крахтовской видела.
Подойдя к машине, она взялась рукой за наклонную панель, и откинула ее наподобие полки секретера. Под панелью открылось круглое отверстие, где за серым резиновым гофром блеснул алюминиевый барабан с дырками и черным крестом карболитового активатора, выглядевшего здесь совсем неуместно.
— Вот сюда белье кладете программу ставите и включаете. Пятнадцать программ, на любые ткани. Бак большой, и в нее ложут вдвое.
— Вдвое чего? — спросил Виктор, заворожено глядя в раскрытую пасть чуда техники.
— А вы не знаете? Два кило в обычную. А в эту четыре. Сама стирает, сама отжимает, сама воду греет. В ней кибернетика, ей наша женская рука не нужна. Но домой ее только в большие квартиры берут — она ж на рубль в час накручивает. Но народ вовлекать надо. Я даже плакат людям нарисовала, только сама подключить не решалась. Три месяца зарплаты с вычетом жилья стоит, еще отвечай. А вы конструктор, вы все знаете.
Кузминична поправила локоны и снова сложила руки на груди, запахнув платок.
— А крышка с нее где? — Виктор показал на отверстие бака.
— Так не нужно. Бак под наклоном, с нее не льется. К ей сзади шланги подключают. — Евдокия деликатно намекнула на продолжение работы.
