— Не усложняй ситуацию больше, чем это должно быть, — сказал Скорпио.
— Это ведь не повредит ему, правда? — спросила Хоури. — Он может заглушить боль, не так ли?
— Я как раз к этому и шла, — сказала Скейди с явным змеиным восторгом от собственной хитрости, — Клавейн, объясни своим друзьям, пожалуйста, чему ты позволишь случиться.
— У меня нет выбора, не так ли?
— Нет, если ты хочешь, чтобы это продолжалось.
Клавейн почесал лоб. Он был бледен от мороза, его брови были белоснежными, как у горностая. — С тех пор как я вошел в это место, Скейди пыталась преодолеть мои нервные барьеры. Она запускает алгоритмы атак на мои стандартные уровни безопасности и брандмауэры, пытаясь проникнуть в более глубокие структуры управления. Поверьте мне на слово, она очень хороша в этом. Единственное, что ее останавливает, — это устаревший характер моих имплантов. Для нее это все равно, что пытаться взломать калькулятор с часовым механизмом. Ее методы слишком сложны для этого поля боя.
— И что? — спросила Хоури, прищурившись, как будто упускала что-то очевидное.
— Если бы она смогла проникнуть в эти слои, — сказал Клавейн, — она смогла бы преодолеть любые болевые блоки, которые я хотел установить. Она могла бы открыть их все, одно за другим, как клапаны для сброса воды в плотине, позволяя боли течь через них.
— Но она не может до них добраться, не так ли? — спросил Скорпио.
— Только если я ей позволю. Только если я приглашу ее войти и дам ей полный контроль.
— Но ты бы никогда этого не сделал.
— Я бы не стал, — сказал он, — если, конечно, она сама этого не потребует.
— Скейди, пожалуйста, — сказала Хоури.
— Убери эти барьеры, — сказала Скейди, не обращая внимания на женщину. — Убери их и впусти меня. Если ты этого не сделаешь, сделка расторгается. Аура сейчас умрет.
Клавейн закрыл глаза на мгновение, чуть более продолжительное, чем моргание. Это длилось всего мгновение, но для Клавейна это, должно быть, потребовало выполнения множества сложных, редко используемых нейронных управляющих команд, отменяющих стандартные состояния безопасности, которые, вероятно, оставались замороженными десятилетиями.
Он открыл глаза. — Готово, — сказал он. — Все у тебя под контролем.
— Давай убедимся, хорошо?
Клавейн издал звук, похожий не то на стон, не то на вскрик. Он схватился за забинтованный обрубок левой руки, его челюсть напряглась. Скорпио увидел, как сухожилия на его шее вздулись, как натянутые.
— Думаю, у тебя получилось, — сказал Клавейн, стиснув зубы.
— Теперь я проникла, — сказала Скейди своей аудитории. — Он не может выгнать меня или заблокировать мои команды.
— Покончим с этим, — сказал Клавейн. И снова выражение его лица смягчилось, как при смене освещения на пейзаже. Скорпио понял. Если бы Скейди собиралась пытать его, она бы не захотела испортить свои тщательно спланированные усилия посторонним источником боли. Особенно таким, который никогда не входил в ее планы.
Скейди потянулась к животу обеими руками в перчатках. Раньше на ее доспехах не было видно швов, но теперь прикрывавшая живот изогнутая белая пластина отделилась от остальной части брони. Скейди положила ее рядом с собой, затем опустила руки по швам. Там, где броня была расстегнута, под тонкой, заштрихованной сеткой внутреннего слоя вакуумного скафандра виднелась выпуклость мягкой человеческой плоти.
— Мы готовы, — сказала она.
Джаккотте подошел к ней и опустился на колени, упершись одним коленом в горку расплавленного льда, покрывавшую нижнюю часть тела Скейди. Рядом с ним лежала открытая черная коробка с белыми хирургическими инструментами.
— Свин, — сказала она, — возьми скальпель из нижнего отделения. На данный момент этого достаточно.
Скорпио ткнул копытцем в удобно расположенный инструмент. Хоури протянула руку и вытащила его. Она осторожно вложила его в его ладонь.
— В последний раз говорю, — сказал Скорпио, — не заставляй меня этого делать.
Клавейн сел рядом с ним, скрестив ноги. — Все в порядке, Скорп. Просто делай, что она говорит. У меня есть несколько трюков в рукаве, о которых она не знает. Она не сможет заблокировать все мои команды, даже если будет думать, что может.
— Скажи ему это, если считаешь, что так ему будет легче, — сказала Скейди.
— Он никогда мне не лгал, — сказал Скорпио. — Не думаю, что начал бы сейчас.
Белый инструмент лежал у него в руке, до нелепости легкий, невинный маленький хирургический инструмент. В самой этой штуке не было зла, но в тот момент она казалась средоточием всего зарождающегося зла во Вселенной, ее первозданная белизна была частью того же ощущения злобы. Титанические возможности лежали у него на ладони. Он не мог держать инструмент так, как задумывали его создатели. Тем не менее, он все еще мог манипулировать им достаточно хорошо, чтобы причинить вред. Он полагал, что для Клавейна на самом деле не имело значения, насколько искусно была выполнена работа. Некоторая неточность могла бы даже помочь ему, притупив острую боль, которую намеревалась причинить Скейди.
— Как ты хочешь, чтобы я сидел? — спросил Клавейн.
— Ложись, — сказала Скейди. — На спину. Руки по швам.
Клавейн лег в позу. — Что-нибудь еще?
— Решать тебе. Если ты хочешь что-то сказать, сейчас самое подходящее время. Через некоторое время у тебя могут возникнуть трудности.
— Только одно, — сказал Клавейн.
Скорпио подошел ближе. Ужасная задача была почти перед ним. — В чем дело, Невил?
— Когда все закончится, не теряй времени. Доставь Ауру в безопасное место. Это действительно все, что меня волнует. — Он сделал паузу и облизал губы. Вокруг них в густой поросли его бороды поблескивали красивые белые кристаллы. — Но если у тебя будет время и если это не причинит вам неудобств, я бы попросил похоронить меня в море.
— Где? — спросил Скорпио.
— Здесь, — сказал Клавейн. — Как только сможешь. Без церемоний. Море сделает все остальное.
Не было никаких признаков того, что Скейди слышала его, или ей было не все равно, что он скажет. — Давай начнем, — обратилась она к Джаккотте. — Делай в точности, как я тебе говорю. О, и Хоури?
— Да? — спросила женщина.
— Тебе действительно не обязательно это смотреть.
— Она моя дочь, — сказала она. — Я останусь здесь, пока не верну ее. — Затем она повернулась к Клавейну, и Скорпио почувствовал, как между ними возникла огромная личная связь. Возможно, это было нечто большее, чем просто его воображение. В конце концов, теперь они оба были единомышленниками.
— Все в порядке, — сказал Клавейн вслух.
Хоури опустилась на колени и поцеловала его в лоб. — Я просто хотела поблагодарить тебя.
За ее спиной рука Скейди снова коснулась голоклавира.
За пределами айсберга, на фоне растекающейся белизны, Уртон посмотрела на Васко так, как учительница посмотрела бы на прогульщика. — Ты не торопился, — сказала она.
Васко упал на колени. Его вырвало. Это пришло ниоткуда, без предупреждения. Он почувствовал себя опустошенным.
Уртон опустилась на колени на лед рядом с ним. — Что это? Что происходит? — Ее голос звучал настойчиво.
Но он не мог говорить. Он вытер с подбородка каплю рвоты. Глаза защипало. Он почувствовал одновременно стыд и облегчение от своей реакции, как будто в этом ужасном признании в эмоциональной слабости он обрел неожиданную силу. В этот момент опустошения, в тот момент, когда он почувствовал, что его душа опустошена, он понял, что сделал шаг во взрослый мир, который, как думали Уртон и Джаккотте, принадлежал только им.
Небо над головой было фиолетово-серым синяком. Море волновалось, серые призраки скользили между волнами.
— Поговори со мной, Васко, — попросила она.
Он заставил себя подняться на ноги. В горле у него пересохло, но сознание было ясным, как в откачанном воздушном шлюзе.
— Помоги мне с инкубатором, — попросил он.
ДВАДЦАТЬ ДВА
пи Эридана А, 2675 г.
Битва бушевала в непосредственной близости от планеты жонглеров образами. В самом центре сражения, недалеко от геометрического центра своего огромного корабля "Зодиакальный свет", Ремонтуа сидел в позе совершенного дзен-спокойствия. Выражение его лица выдавало лишь умеренный интерес к исходу текущих событий. Его глаза были закрыты, руки скромно сложены на коленях. Он выглядел скучающим и слегка рассеянным, как человек, собирающийся вздремнуть в комнате ожидания.
Ремонтуа не скучал и не собирался засыпать. Скука была таким состоянием сознания, о котором он почти не помнил, как о гневе, ненависти или жажде материнского молока. С тех пор, как он покинул Марс почти пятьсот лет назад, он испытал множество состояний ума, включая такие, которые можно было лишь приблизительно описать с помощью плоских, ограничивающих модальностей базового человеческого языка. Скука не входила в их число. Он также не ожидал, что это сыграет существенную роль в его психических расстройствах в будущем, и уж точно не в то время, когда волки все еще были поблизости. И вряд ли ему удастся заснуть.
Время от времени какая-то часть его тела — веки или даже вся голова — слегка подергивалась, выдавая крайнюю степень анти-скуки, которую он на самом деле испытывал. Тактические данные непрерывно проносились в его голове с ледяной ясностью горного потока. На самом деле его мозг работал на опасно высокой тактовой частоте, едва укладываясь в параметры охлаждения его явно старомодной ментальной архитектуры конджойнеров. Скейди посмеялась бы над ним сейчас, когда он изо всех сил старался соответствовать скорости обработки мыслей, которая, по ее мнению, едва ли заслуживала комментариев. Скейди могла думать настолько быстро и одновременно разделять свое сознание на полдюжины параллельных потоков. И она могла делать это, двигаясь и напрягаясь, в то время как Ремонтуа должен был сидеть в состоянии транса, чтобы не нагружать свое и без того напряженное тело и разум. Они действительно были созданиями разных веков.
Но хотя в последнее время он часто думал о Скейди, сейчас она не вызывала у него особого беспокойства. Он решил, что, скорее всего, она мертва. Его подозрения были достаточно сильны еще до того, как он позволил Хоури спуститься в атмосферу планеты, следуя за сбитым корветом Скейди, но он был осторожен и не придавал им слишком большого значения. Ведь если Скейди мертва, то и Аура тоже.
Что-то изменилось: какое-то тиканье и жужжание в огромном темном царстве войны, в котором он парил. В течение нескольких часов противостоящие силы — неизмененные люди, конджойнеры Скейди, ингибиторы — кружили у планеты в сложившемся строю, как будто они наконец-то достигли некой математической конфигурации максимальной стабильности. Остальные конджойнеры были напуганы: в течение нескольких недель они наращивали преимущество над рыхлым альянсом Ремонтуа, состоящим из людей, свинов и беженцев с Ресургема. Они похитили Ауру и с ее помощью узнали многие секреты, которые позволили Ремонтуа и его союзникам обойти силы ингибиторов с фланга в районе дельты Павлина. Позже Ремонтуа отдал им еще больше в обмен на Хоури. Но после исчезновения Скейди другие конджойнеры растерялись и потеряли ориентиры в гораздо большей степени, чем это было бы в случае с аналогичной группировкой поколения Ремонтуа. Скейди была слишком могущественной, слишком искусной в манипулировании. Во время войны с демархистами (которая теперь казалась Ремонтуа невинной детской забавой) исходная предельно демократическая структура политики конджойнеров была постепенно разделена по уровням безопасности: Закрытый совет, Внутренняя святыня, даже, возможно, по слухам, Ночной совет. Скейди была логичным конечным продуктом этого процесса разделения: высококвалифицированная, очень находчивая, очень хорошо осведомленная, очень искусная в манипулировании другими. В ходе войны с демархистами его народ, сам того не желая, создал себе тирана.
А Скейди была очень хорошим тираном. Она хотела только лучшего для своего народа, даже если это означало вымирание остального человечества. Ее целеустремленность, ее готовность переступить границы плоти и разума вдохновляли даже Ремонтуа. Он чуть было не решил сражаться на ее стороне, а не на стороне Клавейна. Неудивительно, что вокруг нее конджойнеры разучились думать самостоятельно. В подчинении у Скейди в этом никогда не было необходимости.
Но теперь Скейди исчезла, и ее армия быстрых, блестящих марионеток не знала, что делать дальше.
За последние десять часов силы Ремонтуа перехватили двадцать восемь тысяч отдельных приглашений на переговоры от оставшихся конджойнеров, поступивших через короткие промежутки времени в сфере связи с помехами, охватившей весь театр военных действий. После всех предательств, после всех хрупких союзов и злобной вражды они все еще считали его человеком, с которым можно вести дела. Было, как ему показалось, и еще кое-что: намеки на то, что они обеспокоены чем-то, что ему еще предстоит определить. Возможно, это была уловка, чтобы привлечь его внимание и побудить заговорить с ними, но он не был уверен.
Он решил заставить их подождать еще немного, по крайней мере, до тех пор, пока у него не появятся какие-то конкретные данные с поверхности.
Однако теперь кое-что изменилось. Он заметил изменение в расположении боевых сил на одну пятнадцатую секунды раньше; в последующее время не произошло ничего, что указывало бы на то, что это было чем-то иным, кроме реальности.
Ингибиторы двигались. Группа машин-волков — они двигались группами, скоплениями, мерцающими облаками, а не упорядоченными эскадрильями или отрядами — покинула свои прежние позиции. От девяноста пяти до девяноста девяти процентов механизмов волков в районе пи Эридана А — оцениваемых по массе или объему (было трудно с уверенностью сказать, сколько машин волков на самом деле последовало за ними из дельты Павлина) — находилось на месте, но, согласно показаниям датчиков, которые не всегда могли быть точными, небольшой агрегат — от одного до пяти процентов от общего числа сил — находился на пути к планете.
Он плавно разгонялся, оставляя физику в недоумении. Когда механизм ингибиторов двигался, он делал это без какого-либо намека на ньютоновскую реакцию. Недавние модификации двигателей конджойнеров позволили добиться примерно такого же эффекта, заставляя частицы выхлопных газов быстро переходить в ненаблюдаемое квантовое состояние. Но волки использовали другой принцип. Даже вблизи не было и намека на какую-либо движущую среду. Лучшее предположение — и оно было верным — состояло в том, что приводы ингибиторов использовали разновидность квантового эффекта Казимира, используя несбалансированное давление вакуума на две параллельные пластины для перемещения в пространстве-времени. Тот факт, что машины разгонялись в несколько триллионов раз быстрее, чем позволяла теория, был признан чуть менее смущающим, чем полное отсутствие теории.
Он запустил симуляцию, предсказывающую траекторию полета агрегата. Он мог распасться на более мелкие элементы или объединиться с другими, но если бы продолжал двигаться своим нынешним курсом, ему суждено было бы пролететь в непосредственной близости от воздушного пространства планеты.
