— Эсэсовец, небось.
— Хуже. Пряник тулийский, с рунной крошечкой... — Виорел прикрыл глаза, сцепил на мгновенье зубы. — Семь шкур с меня драл, паскуда, да за каждую ошибку — то линию ему слишком тонко начертил, то Цепи медленно бужу, то еще херь какая. А уж как напивался... — дрожащая рука стиснула простыню. — Когда ваши страну взяли, Бельц этот со своими драпануть-то не успел, раненый был шибко. Ну вот брат его за пуговицу-то и ухватил, а отец пристроил потом, навроде родственника. В те годы такой бардак стоял — поди разбери, кто он там есть, даром что полморды осколком разнесло. Меня вот учить взялся... — откинувшись на подушку, маг протяжно вздохнул. — Он добрый был. Иногда. Раз в год. Когда боль отпускала. Охотиться вместе ходили...все грозился, как братишки за ним вернутся, к делу меня пристроить, в люди вывести. Отцу-то не до меня было, а мне как-то все едино, от кого по шее получать...
— Насколько я помню, чужие Метки редко приживаются, — немного помолчав, произнес Болотин. — Свои-то родные организм без нескольких лет подготовки норовит не принять...я так понимаю, ваш учитель решил рискнуть?
— Решил он...по пьяной лавочке, — отвернув голову к стене, зло бросил Виорел. — Мол, все равно уже конец скоро, так чего добру-то пропадать, да? Чуть в гроб меня не уложил своими процедурками. Неделю блевал дальше, чем видел, и хорошо когда не кровью, месяц в постели...а вот поди ж ты, прижилось. Говорят у нас, что смерть всегда за плечом стоит и покуривает, да со мной, видать, промашка вышла — дымок глаза закрыл...
— Учил он вас, надо понимать, рунному искусству?
— Ну да, — маг устало кивнул. — Другое дело, что тому не год и не десять учат, а фриц уже сдавать стал...ну вот и решил, так сказать, одним махом проблему оприходовать — коли Метка приживется, так я сам смогу, как он — хватай да тяни.
— А вы...
— Я о том не просил. Мне, знаете, много не надо было в те годы — в желудок бы что закинуть да наутро проснуться, мечтать о большем — уже жирновато будет. В семнадцать ушел от них. Не хотел ждать...ни дружков бельцовых не хотел, которым он меня вместо сына представить грозился, ни того, чтобы пьянь эта меня вместо кабана свалила, когда в очередной раз до белочки налакается...
— Семья не удерживала? — осторожно поинтересовался Болотин.
— А с чего бы? Лишний сын с возу — магу легче. Я с восьми лет сам по себе, считай, дома разве что ночевал. Дальше все как у людей — с хлеба на воду, отзимовал в тепле — уже праздник...на сезон нанимался, куда пускали, тем и жил.
— В пятьдесят девятом вы осели в Клуж-Напоке.
— Бродить стало уже небезопасно, — вздохнул маг. — Был шанс на постоянную работу, ну и остался. За лесом следить. Ходить я подолгу могу, стреляю неплохо, а что еще надо? Гонял там всех, ловил тех, кто костры жег, еще чего...да и самому спокойно — тихо, никто не трогает... — Щербанка в который раз вздрогнул. — Разговоры-то всякие ходили про этот лес — плохое, мол, место, а я ничего там не видел, хоть убей. Люди пропадают? Они бы еще в трясину с разбега сигали и спрашивали, что это их под землю-то тянет. Болота там...ткнись куда не надо и все, ушел человек. А не в болото, так в овражек грянешься, переломаешь себе все об корни и сдохнешь, как недобитый в братской могилке. Ну да что с дураков взять? Дураку везде у нас дорога...
— Контактов с магическим сообществом не поддерживали? — невозмутимо спросил сотрудник "Эрмия".
— Да какие, мать их, контакты? Мне после Бельца этой магии хватило — во, — Виорел приставил ребро ладони к горлу. — Думать о том не хотел. Не взял на карандаш кто вроде вашего брата — и хорошо, плюнь да забудь. И живи, как человеку положено — меньше с тебя спрос будет. Одно паршиво было — поговорить не с кем даже, лесок-то глухой совсем...раз в год для шишек там охоту организовывал, да они-то с холопами языком чесать не будут, чай не для того социализм строили. Приедет харя такая, уедет...да это ж сам такой-то! А это сам сякой-то! И каждый год-два — новый. Потом Нинку встретил...и...и...
Взгляд мага застыл, остекленел, речь, до того было набиравшая обороты, споткнулась, рассыпалась лишенными смысла кусками. Глядя словно бы сквозь Болотина, Виорел медленно убрал руки под одеяло — но это не помогло скрыть дрожь.
— Худо мне...что-то... — прикрыв глаза, едва слышно застонал маг. — Не хочу...не...
— Отдохните, — тихо произнес Болотин, поднимаясь со стула. — Вам лучше поспать. Сотрясение за час не пролетает.
— Я не...успел... — продолжал, не открывая глаз, бормотать куда-то в пустоту Щербанка. — Так...так быстро все...
— Попытайтесь поспать, — повторил подполковник. — Проведаю вас завтра вечером. Я к палате двух человек из "Атропы" поставил, так что местных волкодавов не бойтесь — для сотрудника Площадки это так, сопливые щенки. Сигареты оставлю, только уж не злоупотребляйте, хорошо?
— Холодно...здесь...
Сползши по подушке вниз и накрывшись одеялом, маг отвернулся к стене. Послушав какое-то время хриплое, ни разу не ровное дыхание, Болотин осторожно вышел, прикрывая за собой дверь.
— Есть успехи?
Куривший в коридоре человек — длинноволосый, в заляпанном грязью пальто — слез с подоконника и взглянул на Болотина, явно собираясь повторить свой вопрос.
— Не любовь с первого взгляда, конечно, но для начала сойдет, — ответил подполковник, поправляя воротник рубашки. — Набери Снегового вечером, пусть знает, что результат есть.
— Не рановато ли?
— Ничуть. У меня с крючка не срываются.
— Живой...живой, значит...
Жена Виорела оказалась куда моложе, чем думал Болотин. По документам — ибо взглянув на нее лишь раз, посланник "Эрмия" непроизвольно накинул женщине лет пять-шесть. Винить его в том вряд ли стоило: сковавшая лицо Нины печать усталости прекрасно старила сама по себе, добавив же к этому болезненную бледность и заостренные безжалостным голодом черты, можно было получить примерный портрет того, кто открыл подполковнику дверь — он был не из тех, на которых хотелось задерживать внимание. Мятый платок на худых плечах, вылинявшая коса с нитками пришедшей слишком рано седины...опухшие от слез крупные глаза ни секунды не пребывали в покое, то и дело ощупывая бесконечно тревожным взглядом стены, пол, мутное оконное стекло...
Поразить красотой убранства или же его богатством жилище Щербанки не могло, мало чем отличаясь от десятков, сотен таких же домов. Грубый стол с мятой клеенкой поверх почерневших досок, простые деревянные стулья, печка-буржуйка в углу — после запрета на использование зимой электроприборов и газа для обогрева жилья не одной семье довелось вспомнить об этих нехитрых приборах. Служебный телефон с трещинами по всему корпусу, полочка с рядком потрепанных книжек...невольно задержав на последней взгляд, Болотин почувствовал, как из бесконечно далекого ныне прошлого тянется, норовя побольнее ткнуть, острая игла непрошенных воспоминаний.
За двенадцать лет Ольга так и не дождалась, чтобы он, бывавший дома в лучшем случае два-три раза в год, приколотил хоть одну такую вот полку — а вскоре ей и ждать уже стало некого. Жена Виорела явно была настойчивее бывшей супруги подполковника — добилась своего за неполных десять...
От чая Болотин отказался — хватило и того, что до смерти перепуганная женщина, месяц за месяцем ждавшая ареста, расколотила вдребезги свою собственную чашку, выпустив из трясущихся рук. Оказав помощь с осколками и дождавшись, пока Нина хоть немного успокоится, сел за стол, обнаружив в скором времени, что разговор идет куда легче, чем он смел надеяться. Даже ответы частенько удавалось давать правдивые — в основном, потому, что вопросы были короткими и простыми.
— Живой, живой. Держится молодцом. А вы собирались, кажется, рассказать мне...
— Ч-что?
— Как вы познакомились. Вы же начинали уже...
Немой вопрос, читавшийся в залитых страхом, тоской и слезами глазах, так и остался немым: привыкшая, как и многие, отвечать, если вопросы задает кто-то, подобный Болотину, жена Виорела даже и не думала сопротивляться вежливому, но все же допросу.
— Десять лет тому, — голос Нины был слабее шума ветра за окном. — Меня после училища сразу в школу направили работать...
— Ваша мать тоже работала учителем. Пошли по стопам, так сказать?
— Д-да, — слабо кивнула женщина, избегая встречаться с Болотиным взглядом. — Да куда уж мне до нее...меня мало кто всерьез принимает...даже дети, вот... — уставившись на широкую трещину у края стола, она немного помолчала, сцепив дрожащие руки. — Трудные...отцы у них, матери...трудные дети, да. Всегда с ними трудно. Тогда тоже было. Однажды...сорвали мне урок, я...не выдержала, выгнала...потом узнала, что в лес убежали. Мне завуч сказал, что не верну — сама могу там же оставаться...
— И вы пошли.
Нина только тихо кивнула.
— В Хойя-Бачу[5]. Одна. Без помощи.
— Да уж так вот...получилось. Кровь в голову ударила, — женщина рассмеялась — нервно и слабо, как пляшет в свои последние мгновения огонек затухающей спички. — Если бы не Виорел, и правда там бы...осталась. Он меня из болота...сапожок там, на дне...остался, — ее передернуло. — Кричал так...обзывался...что лес меня сожрет и не подавится...
— Детей-то нашли?
— Да, конечно...он мне сказал отвернуться, что сам их...воспитает немножко...а рука у него тяжелая была...но меня...нет, нет, никогда, — вдруг встрепенулась Нина. — Вы не подумайте, он...он хороший, правда. Опоздал бы тогда — не сидела бы сейчас с вами. Замуж бы не вышла. И Тимка бы...
Речь женщины прервалась на полуслове и за работу вновь принялись слезные железы. Тактично выждав какое-то время, Болотин потянулся за платком.
— Вот, держите. Можете оставить себе.
"Хотя лучше бы он вам сейчас пореже был нужен. Ну да ничего, слезы женские что вода, в дороге высохнут...".
— Спасиб-бо, — пробормотала, все еще всхлипывая, Нина. — Я...
— Поженились в том же году? — резко спросил Болотин, отчаянно пытаясь не дать собеседнице угодить в мертвую петлю собственных переживаний.
— Через полгода расписались, да. Как...как все жили. Бедно, но...на еду хватало. Сын у нас родился...Т-тимофей...
Увидев, как глаза Нины снова наполняются влагой, Болотин предпочел промолчать, прекрасно зная, что попытки пресечь грядущее мало того, что провалятся, так еще и отдалят его от цели. Умение задавать правильные вопросы было важно, но никогда не стояло на первом месте, уступая то навыку слушать. Каждый человек, отдавал он в том себе отчет или нет, жаждал выговориться — стоило лишь предоставить ему повод.
И никаких молотков с бормашинами. Осонеску определенно хватил бы удар.
— Знаете, мы...ругались часто...в последние годы, — не отнимая платка от глаз, глухо продолжала женщина. — Он, ну...его все и так устраивало. Лес, мол, прокормит...его прокормит, меня, а сын наш как же? Одежку ему тоже лес купит? Да ладно одежка, я сама шью, а обувка? Он о будущем никогда не думал, есть на что жить сегодня — и хорошо, всегда так...как будто знал... — сорвавшись на шепот, голос Нины стал едва различим. — Мама права была, не стоило мне...семью нашу Господь наказал...
— Господа вам лучше бы не трогать, — тихо произнес Болотин. — Я-то промолчу, но так и привыкнуть можно. А где привычка, там и беспечность. Ляпнете еще в ином месте...
Он мог утешить, мог бы подобрать нужные слова. Мог бы, если бы только захотел того, сделать, наверное, и чуть больше — но в голове, будто назло всему, что удалось крепко выучить на бесконечных войнах — тайных и явных — вертелось только одно резкое, словно удар клинка, словечко.
Бывает.
Когда-то он знал ничтожно мало. Когда-то он был еще одним лицом в толпе, песчинкой, невесть зачем просыпанной на ткань мира. Когда-то его улыбку пробуждало к жизни не только злорадство при виде дрожащих от ужаса мясников в погонах и удовлетворение от хорошо сделанной работы. Когда-то он...
Кто-то сказал бы, что остаться на плаву, когда органы захлестывали все более бешеные волны чисток и расправ, было настоящим чудом — но пережив те годы, он, напротив, начисто разучился верить в чудеса, как распрощался навсегда с доверием и другими, не менее вредными вещами. Кто-то сказал бы, что не сойти с ума на войне было большой удачей — но это понятие он вытряхнул из своего лексикона еще в середине сороковых, вместе со всем, что могло оборвать его жизнь с такой же легкостью. Кто-то сказал бы, что после пережитого мало что может удивить, поколебать — и с этим он был когда-то готов согласиться.
До "Атропы". До того, как на стол легли последние карты.
И лишь тогда картина мира, в котором слепой случай рассудил жить ему и всем прочим, обрела, наконец, жалкое, но все-таки подобие целостности.
Бывает. Случается всякое. Знакомая история. Уже проходили. Ничего нового.
Слова громоздились друг на друга, нашептывая одно и то же, бесконечно жестокое в своей правоте. То, что он, конечно, не скажет вслух. То, что навечно поселилось внутри, заменив собою большинство чувств, отмеренных человеку.
— Я...простите, я просто...
— Нина, — мягко, но настойчиво произнес Болотин. — Я очень сожалею, что вынужден говорить об этом, но если вы действительно хотите ему помочь, вам придется рассказать мне обо всем.
— Я...но я же все...
— Я ознакомлен с материалами дела, — подполковник подался чуть вперед, упершись локтями в стол. — Но некоторые вопросы милиция задавать не стала, а вам было слишком плохо и страшно, чтобы самой поднимать данную тему.
— Я не понимаю, о чем вы, — в который раз всхлипнула женщина.
— Боюсь, что дела обстоят иначе. Вы сказали не все. До...события было что-то еще. Что-то странное, что-то...нехорошее. Что-то, о чем вы не хотели лишний раз думать. Вещь из тех, которые загоняют поглубже. Прячут в самый дальний, самый тихий уголок. Попадалась вам на глаза такая вещь, Нина? Вещь, которая выглядит до боли обычно, так обычно, что ее попросту не хочется оставлять в памяти...
Супруга Виорела отняла от лица платок, огляделась по сторонам, словно боясь увидеть у дальней стены или окна еще одного слушателя. Подойдя к двери на кухню и затворив ее поплотнее, обернулась — бледная, словно полотно.
— Говорили, что в лесу люди пропадают. Давно уже. Я сама краем уха...
— И верно, это гиблое местечко, — кивнул Болотин. — Я знаком со статистикой...тем двум вашим мальчишкам просто повезло. Природа там удивительно щедра на ловушки, по восемь-девять трупов в худшие полугодия, но вы, Нина, не первый год живете с лесником и должны понимать, что девять из десяти несчастных случаев легко объясняются самыми банальными вещами. Десятый, кстати, тоже, просто не столь легко, — подполковник немного помолчал, дожидаясь, пока женщина вернется за стол. — Какие-то места более опасны, какие-то — менее, но они все еще остаются просто местами. Место не может иметь преступные наклонности, равно как и желание причинить кому-то вред, не может быть злым или добрым, иначе бы мы давно уже таскали по судам и приговаривали к высшей мере озера, леса и горные массивы. Откуда же тогда берутся истории о всяких там...гиблых местах? В первую очередь — уверен, ваш муж тоже о том не раз говорил — следует благодарить за это их обитателей.
