— Ты точно не сбежишь. Портал открыться не успеет. Рейвен девочка резкая. Это я в мирной жизни фунтов десять нажрала. Не факт, что и я сбегу… Два Таянга неплохо, но Рейвен тоже две, без драки не поделим. А вот пара Кроу, это, Капитан, да-а-а…

Рейвен хмыкнула. Вытащила батончик, захрустела. Докончила буднично:

— Братцы мои дадут прочихаться, как бы нос не оторвало. Два Кроу — не просто двойная неудача. Два Бранвена Кроу — неудача в квадрате.

Капитан постерег, пока доела. Потом достал пластиковую баночку, крепкой сухой галетой черпанул оттуда сала, перекрученного с черникой и чесноком, быстро прожевал.

Так же по очереди пили воду; на весь обед ушло минуты три. Рейвен потянулась, закинула меч на плечо:

— Двинемся вперед, где мы их сразу по выходу слышали. Потом свернем и пойдем по следу. Я не помню, когда нас разделило. Восемь из десяти, что Саммер зацепило, и сейчас она просто лежит в отключке где-то на пути.

— А две десятых?

— Одна десятая за плен. — Рейвен прикусила губу: никогда Капитан у нее такого жеста не видел, и теперь устыдился. Работа работой, но под броней и Аурой Рейвен все равно девочка, так не выросшая толком, словно бы замороженная в том бою на невидимой ступени.

— Одна десятая за мгновенную смерть, — Рейвен взяла себя в руки. — Но мы, Охотники, удивительно прочные создания. Так что — пока живу, надеюсь.

Пословицу Капитан знал. Осмотрел винтовку, никаких тревожных признаков не обнаружил. Коснулся плеча Рейвен, та улыбнулась.

Повернулись, пошли быстро, не особо беспокоясь о демаскирующем треске веток. Откуда черным знать: вдруг мы сами тоже твари?

Твари не успели найти Саммер и треска веток она не слышала. Саммер лежала в моховой кочке, лицом вниз; Капитан сперва почувствовал под подошвой мягкое, отпрянул, решив, что наступил на скорпиона или там змея-гримм.

Посмотрел под ноги и первым делом сломал на поясе стеклянный маячок. Чтобы в случае неудачи следующий портал открывать сразу сюда.

Рейвен оказалась рядом беззвучно, мгновенно, как язык пламени. Лицо ее страшно менялось: то тянуло в плач, то в улыбку, то в злобный оскал.

— Проверь… Ее… — выдохнула Рейвен. — Я прикрою.

Пальцы на шею; кожа теплая, жилка есть. По спине озноб, знакомое чавканье раскрывающегося портала. Слева темные силуэты: нашли все-таки. Рейвен шагает навстречу, вскидывает меч… Почему так медленно?

А, нет, это он сам двигается, как подброшенный. Две урсы — возьмет Рейвен. Пауки… Пока далеко, черт с ними.

Из портала выходят садовники Сосновых Склонов. Повезло парням со службой, не заскучаешь… Мия страхует; Капитан успел заметить: губы чуточку вздернуты, клыки наружу. Кто он для Мии?

Толчок в ноги; подпрыгивает земля. То, черно-белое, прущее по лесу не танком даже: клипером по воде, стволы метрового обхвата спичками вправо-влево, листья бурунами… Вот оно — голиаф. Королевский голиаф.

С голиафа началась проклятая история, но голиафом она не закончится. Краски неярки, звуки нерезки, мир не нов, не четок и не радует необозримыми просторами — известно уже, что резвится на тех просторах…

Плевать. Плевать; один-два выстрела с рук он еще выдержит. Королевский там голиаф или хоть императорский. Как императорский пингвин в Антарктиде, только голиаф.

Рр-а-а-ах… Выстрел, факел из дульного тормоза — плавно, торжественно, как в замедленной съемке. Точно между бивней вошло…

Садовники склонились к лежащей, плавным заученным движением переваливают ее на носилки.

Рр-а-а-ах… Всплеск выше глаз в темной башке. Такая судьба всех охотничьих историй: стрелять всегда, стрелять везде, а чем кончится, про то говорится в другой сказке…

Рейвен оборачивается к зверю, но у нее самой с правой руки мечутся три черных пятна. Пятна искажены скоростью, вроде бы борбатоски, леший им паспорт, черт им дядька, хрен им справка…

Рр-а-а-х…

Сука, что-то в плече хрустнуло. Пока не болит, с переломами всегда так. Мышцы держат, стрелять можно; потом за это медики скажут много ласковых слов; но ведь это ж, пойми — потом! Если не стрелять сейчас, то просто не будет никакого “потом”.

Садовники поднимают носилки; лица их перекошены от напряжения, только поэтому ясно: они стараются на пределе скорости. А все вокруг плывет-льется неспешно. Голиаф поднял дымящую стопу… Дымящую?

Готов! Черная тварь дымит — значит, все. Пошел распад. Или разлад. Или что у них есть еще там.

Приклад на левое плечо? Нет, правая пока слушается. Плечо болит, но не резко. Словно ушиб обычный… Ушиб? А, это в бронике пластина хрупнула! Ну тогда — пренебречь, вальсируем!

Рра-а-ах!

Размеренно, четко, будто твои часы-ходики. Капитан лишь чуть поворачивался в поясе, целился не руками: всем телом, словно бы он танк. Патрон оказался выше всяких похвал: черные отлетали комками, без разницы — кто, куда…

Пожалуй, хорошо, что не полезли наши на Ремнант. Пропало бы искусство Охоты. Какое искусство, когда залп килограмм весит! И обиделась бы тогда Королева Гримм, и ответила бы чумой, к примеру. Нет уж, тупые большие звери — противник удобный. Пусть равновесие сохраняется.

Дело сделано: садовники с драгоценной ношей прыгнули в портал сайгаками; Мия щелкнула зубами и без околичностей втащила Капитана в междумирье за ручки на разгрузке.

Рейвен вскочила в портал последней.

Люк синей стали закрылся. Лязгнул замок, звонко ударили восемь ригелей, распирая плиту.

Из второго портала пахло медициной; Капитан помнил — так же вытаскивали для Вайолетт майора Гилберта. Только Рейвен тогда выглядела вальяжной, снисходительной, победившей.

Сейчас Рейвен отчетливо трясло, и Капитан прежде всего обнял ее, и черные волосы смерчем обернулись вокруг пары.

В камеру перехода вступила Хоро. Жестами велела подобрать винтовку Капитана, что выполнили другие садовники. Посмотрела на Мию, покачала головой: пока нет. Мия хмыкнула. Спрятала клыки, стала больше девушкой, чем волчицей, развернулась и вышла, старательно поднимая ноги над высоким порогом-комингсом.

— Пойду к Саммер, — Охотница, наконец, взяла себя в руки. — Посмотрю, что с ней.

— Давай-ка провожу тебя, — сказал Капитан. — Похоже, тебе сейчас надо.

Они вместе прошли в третьи ворота, сейчас ведущие к госпиталю Академии Вейл, где Рейвен заранее обо всем договорилась. Люк синей стали закрылся. Лязгнул замок, звонко ударили восемь ригелей, распирая плиту.

Хоро осталась в камере переходов одна. Повертела носом. Подкинула в руке игральную кость на шесть граней.

— Что ж… Партия!

Партия консерваторов стояла на простых позициях: вернуть все, как раньше. Чтобы Америка единая. Кто не понимает момента, с теми по-коммунистически. В конце-то концов, первую сецессию подавили военной силой, не постеснялись ни мирового осуждения, ни потерь. Чем вторая сецессия отличается от первой? Тем, что потери больше? Так мы едва не потеряли космос: мыс Канаверал остался в свободной независимой Республике Флорида, а Хьюстон, соответственно, в гордом одиноком Техасе.

Судя по опросам, поддерживали консерваторов немалое число людей. Буквально же вчера на равных спорили с коммунистами. А теперь каждому свой родной уголок ценнее! Дождетесь, что завтра всех в kolhoz погонят строем!

Кеннеди подумал: стоит подсказать Сорренсену, пусть еще подогреет эту публику. Оказывается, не так их мало, как раньше думалось. Противники их разобщены: кто за уникальный Техас, кто за Тихоокеанскую Федерацию, кто мечтает отсидеться на Среднем Западе, где прямо высыпало проповедников и сект, что твои чумные бубоны… Неужели прав оказался Хрущев? Где святоша, там средневековье.

Есть люди, которые хотят вернуться в средние века на полном серьезе. Чтобы полная власть над слугами. Чтобы приказал голову срубить — и прямо на площади шах! А что из нового понадобится, телефоны там, лекарства — купить в Большой Америке. Снаружи уютного пузыря.

Беда в том, что не будет никакой Большой Америки. Негде станет покупать новое. Некому станет выдумывать и производить сложные вещи. На первое-то поколение запасов хватит, а что внукам останется?

— Тедди, кто их противники?

Сорренсен ответил, не переспрашивая:

— Прогрессисты. Марсиане. Процентов сорок. Они, парадоксальным образом, сходятся с консерваторами в оконечной цели. Тоже восстановить Америку. Сделать ее снова великой. Но через далекую цель. Через космос и Марс. А если для этого надо союз с комми, то пускай. Зато Марс наш!

— Потому что либо Марс будет наш на двоих с русскими, либо Марс будет весь их… Тедди, как вы полагаете, какова заслуга собственно русских… В событиях последнего десятилетия?

Сорренсен задумался. Нашел ответ:

— Сэр. Наполеон, помнится, говорил: ответственность за выигрыш или проигрыш боя несет не тот, кто подал хороший или там плохой совет. А тот, кто принял совет и приказал выполнить. Представим себе, что к нам пришли бы… Ну, пусть не лисы. Пускай те, игрушечные лошадки из кино. Кто бы принял их всерьез?

— Почему бы им не поверили?

— Да потому, сэр, что у нас есть подобные… “лошадки”, сэр. Это группы людей, так или иначе не вписывающихся в общество. Например, те кто не хотел бы иметь миллионы. Кто не рвется в политики. Кто хочет просто жить… Они почти не потребляют, сэр. Они не двигают рынок. И как их принимают обычные люди?

Кеннеди не стал даже хмыкать. Как принимают “не таких” в стране, где Югом практически законно правит сейчас Клан? Глупый вопрос… Его самого в Далласе чуть не убили, что уж говорить о хиппи.

Как назло, космодром на Юге, и ключи к Марсу там же.

Марс, в свою очередь — ключ к единой Америке. Кроме Марса, нет ничего, равно интересного всей стране. От женщины за плитой до бейсмена с битой. От волосатого хиппи-“peacenika” до красношеего бывшего морпеха, возящего в пикапе дробовик. От нищего под мостом до магната с миллиардным состоянием и не меньшим доходом.

Даже Врата — спорная штука. Ну перешли мы из Арканзаса прямиком в иной мир. Ну появились там поселки. Всякие там Спрингсы, Парадайзы. Между поселками хорошие дороги. В поселках универсальные магазины, церкви, школы, полицейские участки, газеты… Всего лишь прибавили штат к Америке. Дело выгодное, но нету в нем налета благородного безумия.

А главное, что Кеннеди не нравилось: Врата не принадлежат Америке. Да, разумеется, всюду и везде гонят рекламу о достигнутом успехе великой американской науки. Но в самом-то деле переход между мирами — подарок. Подарок непонятных сил, которые присутствуют на Земле с неизвестными целями. Подарили Врата русским, подарили американцам… Лишь бы ни те, ни другие не начали копать сами?

Очень вероятно, очень… Стоит вернуться и обдумать по мере поступления новых данных.

И еще. Марс каждый может увидеть в небе. Наглядно. О Вратах пока что Америка не знает. Кроме очень малой прослойки непосредственно вовлеченных людей.

— Сэр, кстати. Помните, Роберт Энсон Хайнлайн. Автор “Чужой в чужой стране”, а также “Звездной пехоты”?

— Не читал. Но кино помню.

— Он выпустил недавно роман. “Туннель в небе”. Там речь о Вратах.

— И как приняли роман?

— На удивление, без громких восторгов. Появилось устойчивое мнение, в том числе и среди фантастов, будто космос есть нечто реальное, а порталы эти ваши — фу. Для фриков.

— Как вы полагаете, Тедди, мнение такое возникло само по себе? Или наши хвостатые знакомцы очередной раз путают следы?

— Сейчас я уже ничего не скажу достоверно. С каждым днем обломки Америки расходятся все дальше. Мы думаем, что это происки русских. А это интриги доморощенных владык Среднего Запада, в союзе с Тихоокеанскими.

— Вот, кстати. Спасибо, что напомнили. Не хотелось бы столкнуться с русскими еще и там… За Вратами.

Кеннеди поднялся, прошел к телефону. Постоял, барабаня пальцами по идеальной полировке столика. Набрал номер, дождался гудка.

— Генерал… Да, я рад узнать, что высадка на мыс Дюрран уже через тридцать шесть часов. Я беспокою вас по другому поводу. Не хочется внезапно найти русских в неожиданной близости к нашему проекту. Распорядитесь, пусть наша резидентура заблаговременно выдвинется на север. Далеко на Север, дальше их столицы. За Королевскую Гавань.

За Королевскую Гавань Чарльз Беквит полагал забраться только на третий-пятый день.

Блох и тараканов постоялых дворов он, после Вьетнама, не боялся нисколько. Нищета людская после Тибета и Камбоджи полковника тоже не смущала. Чарльз время от времени подгонял смирного мула, и думал: неужели чертовы коммуняки правы, и здесь люди тоже подчиняются бородатым пророкам? Феодализм, капитализм — в иных мирах все как на Земле?

Стоит ли тогда сюда лезть вообще?

Земля сама по себе огромна. Да тут еще сообщают из дома, будто договорились-таки с русскими. Полетят на Марс. Америка дает много атомных бомб для переделки в тяговые заряды. У Советов, оказывается, давно уже строится марсианская ракета.

По обе стороны дороги тянулись посадки. Что-то низкое, чахлое… Боже святый, да ведь у них тут пшеница такая! Вот это вот — здесь пшеницей считается!

Чарльз повертел головой. Да, это вам не Джорджия… Сколько сюда придется вкладывать и вкладывать, чтобы хоть приморские города так отчаянно не воняли.

Или Вашингтон собирается просто раздать участки, а там пусть будет Wild Wild West, разве только вместо коней наррангезетской породы сразу на танках?

От Золотого Стога до королевского тракта день пути всаднику. Ночевать в порту Чарльз не стал, несмотря на всю свою небрезгливость. Хотел убраться подальше от людей, видевших, как он платил серебром корабельщику. Поднявшись на холм, обернулся к морю: кажется, удалось. Никто не увязался следом.

Чарльз уселся поудобнее, пнул мула пятками. Животное для порядка прошло чуть быстрее шагов сорок, а потом заковыляло с привычной скоростью. Чарльз хмыкнул и больше ускоряться не пробовал. Говорили, в любом порту в любое время можно купить что угодно. Может, на богатом Эссосе оно так и есть, а тут, на Вестеросе, после Войны Пяти Королей, всех лошадей выгребли в войска. Что не выгребли, селяне добром не отдадут, потому как не хотят пахать на себе. Все, что удалось купить, вот: четвероногое недоразумение, даже цвет какой-то мышиный. С дотракийскими степными жеребцами не сравнить.

Интересно, там, в Миэрине, пришлись ко двору скачки?

Чарльз поежился. С моря подгонял ветер — холодный, резкий, вовсе не Миэринский. Тянулись дохлые поля. Редкие деревья на холмах росли наклоненными от моря — похоже, ветра тут сильные и постоянные. Дорога петляла между холмиками, скорее серыми, чем зелеными. Небо зато сияло чистейшей голубизной, радуя сердце и примиряя с окружающим. “Уж не хочу ли я остепениться?” — со страхом подумал Чарльз. — “Где я только не отметился, а о доме задумался только сейчас. Почему?”