Трудно представить, во что бы обошелся переселенцам обыск, не перехвати самотаевские бойцы 'немца'.
'Немец' оказался итальянцем, что указывало на заказчика. Это же подтвердил и сам Альберто Кавалли. Его даже пугать не пришлось — зимний погреб и звероватого вида выводящий в драном зипуне подействовали не хуже сыворотки правды.
Казалось бы, угроза ликвидирована, и дело можно тихо положить на полку. Почему тихо? Да потому, что в таких сражениях полицию привлекать не принято. Больше вреда, нежели пользы. Главное отбиться и дать противнику понять: 'Все парень, тут тебе больше ловить нечего'.
Так бы все и произошло, не вселись в Зверева дух наставничества по отношению к Самотаеву:
— Пантера, помнишь, что мы говорили об операциях прикрытия?
— Помню, но ты же сам сказал — тут все путем.
— Мало ли что я сказал, а может это нам показывают?
Мысль эта, высказанная скорее в шутку, подтвердилась после дополнительных расспросов итальянца с демонстрацией зубоврачебного инструмента, и ниточка от фирмы 'Маркони К®' потянулась к германской конторе AEG, которая предложила этого эксперта третьему отделению.
Картина нарисовалась следующая. В какой-то момент то ли Маркони вышел с предложением к фрицам объединить усилия против зарвавшихся русских, то ли это сделали немцы. Этой тонкости Кавалли не знал, зато 'дознавателям' стало понятно — немцы светиться категорически не желали, и на запрос от русской полиции предложили обратиться непосредственно к итальянцу: 'К нам сейчас прикомандирован специалист от самого Маркони, рекомендуем обратиться к нему. По-русски говорит неважно, но специалист первостатейный'.
Казалось бы, что в этом особенного? Снюхались два промышленных крокодила AEG и фирма Маркони, грабануть третьего и по-братски разделить барахлишко. Есть такая забавная дележка: брату меньше — себе больше. Все так, но пряталась в этом деле одна тонкость.
Сегодняшний управляющий российского отделения 'Сименс и Гальске' Герман Осипович Герц, до недавнего времени был большим человеком в AEG, что косвенно, но очень уверенно говорила, что ген заказчиком явились фрицы из 'Сименс и Гальске'. Только они доподлинно знали о возможных преференциях.
В тени оставалось российское высокопоставленное лицо. Надо отдать должное этому деятелю. Он таки сумел убедить столичное руководство жандармов в необходимости наезда на руководителя фирмы 'Русское радио' и привлечения в качестве эксперта инженера из иностранцев, и наверняка не за красивые глазки. Кому-то было обещано повышение по службе, кто-то мог рассчитывать на иные преференции.
Об этом Кавалли не информировали, зато сейчас итальянец клял себя последними словами, что согласился на заманчивое предложение, исходившее от полковника Чернышева, оценить, нет ли среди технических документов господина Федотова крамольных записей.
А вот перед переселенцами вставала сразу прорва вопросов. Первый, как реагировать на действия Сименса? Второй, что делать с итальяшкой? Третий касался полковника Чернышева. А ведь были и четвертый, и пятый, и шестой.
С ответкой на действия Сименса торопиться не стали. Надо было выждать и в правильно выбранный момент, например, когда немцам от нас что-то понадобилось, нанести 'визит вежливости' с доказательствами. Но и этого мало. Представьте себе, вы представили документы, а вам отвечают: 'Это не мы, это совершил наш 'Вася Пупкин'. Затмение на него нашло, но мы его покараем'. И что? Обращаться в арбитражный суд с требованием наказать партнера? Можно, но тогда раскроются некоторые подробности, о которых сейчас говорить преждевременно. И что, просто утереться?
Для капитализьмы вопросов чести или совести не существует в принципе. Вместо этих благородных субстанций у представителей этой экономической формации существует опасение потерять нажитое честнейшим разбоем. Не случайно формула: 'Боливар не выдержит двоих', в будущем трансформировалась в сентенцию: 'Извини, дружище, ничего личного, просто бизнес'.
Между тем, наказать можно любого капиталиста, было бы желание и время, тем паче, если это твой 'деловой' партнер.
— Димон, как только подготовим очередную новинку, тут-то и придет к фрицам северный зверек и вежливо так спросит: 'Ну чё, товарищи фашисты, платить будем или пролетаете?'
Мысль Федотова выглядела вполне мирной, чего нельзя было сказать о Зверевской относительно судьбы Альберто Кавалли:
— Ножки в тазик с цементом и в прорубь. Обувь можно не снимать.
— Не смешно.
— Согласен, тогда трехведерную клизму.
— Теплее, но чтобы память стерла.
— Отлично! Клизма с раствором серной кислоты самое то.
Злодеем Федотов не был, но и ситуация с итальянцем к благодушию не располагала, кроме того нельзя было не учитывать предстоящий разговор с московским генерал-губернатором.
* * *
Резиденция главного начальника Москвы и ее окрестностей располагалась в трежэтажном здании на Тверской. Федотов это заведение знал, как московскую мэрию, а до этого Моссовет. Правда, в его время домик был шестиэтажным, что говорило о среднем приросте по одному этажу каждую треть столетия.
Эти расчеты переселенец провел, пока его вели от тюремной кареты до приемной губернатора. Долго ждать не пришлось, и вскоре он внимательно рассматривал Джунковского, правильнее сказать, оба изучали друг друга. Федотов стоя, генерал-губернатор сидя. Показатель, однако.
Из 'объективки' на Джунковского Борис знал, что его собеседнику еще нет сорока пяти. Будучи убежденным монархистом, в октябре 1905-го года Владимир Федорович вместе с демонстрантами под красным флагом ходил от тюрьмы к тюрьме. Революционеры в тот день добивались освобождения политзаключенных. Джунковский, скорее всего, был с ними солидарен, хотя наверняка не во всем, иначе не видеть ему кресла лидера второй столицы. О будущем генерал-майора переселенцы ни чего не помнили, зато им было известно о его фанатичном увлечении фотоделом. Была в этом человеке яркая индивидуальность, что редко встречается в чиновном мире. Это знали многое, к тому же, всеми отмечалась редкая в этом мире честность.
Широкий овал моложавого лица. Тщательно выбритый подбородок, густые усы и аккуратный тонкий нос. Спрятанные в глубине орбит внимательные глаза полыхали серо-голубым, и, казалось, жили своей жизнью. Общий вид портили жидкие русые волосы. В целом создавалось впечатление, что перед Федотовым одновременно два человека: первый — бесшабашный, пышущий здоровьем гусар, второй — осторожный чиновник, готовый в любой миг высокомерно хлестнуть или ободряюще улыбнуться. А еще в глубине глаз пряталась зависть. Нет, не та, что выворачивает человека наизнанку, а другая, которой Федотов не мог дать определения.
Джунковский сидел, Федотов стоял.
— Вы всегда не здороваетесь? — фразу генерал-майор произнес, выйдя из-за стола и став напротив Федотова. При этом оба про себя отметили — они одного роста.
— Меня сюда доставили под конвоем, — 'арестант' дал понять, что в его положении приветствия не уместны.
— Сами виноваты, — жест в сторону стоящего у стола стула с резной спинкой, — или вы считаете виновными всех кроме собственной персоны?
— Сначала надо определиться с моим статусом, — гнул свою линию переселенец.
— Хм, мне говорили, что вы человек своевольный, — скривился губернатор,— впрочем, извольте — все обвинения против вас сняты.
— В таком случае, здравствуйте Владимир Федорович, — широко улыбнувшись, Федотов нахально протянул хозяину кабинета руку для крепкого мужского рукопожатия.
Проверка реакций прошла не без шероховатостей — так здороваться, здесь было не принято. Остались вопросы, которые обычно выясняются во время пустячного разговора ни о чем.
Джунковский полюбопытствовал, а на самом деле попенял, отчего Федотов не является на благотворительные мероприятия.
И в самом деле, почему? Ответ в стиле: 'А хрен ли я там забыл', не годился, — Джунковский не вызывал у него неприязни, не говоря уже о неуместности хамства по отношению к генерал-губернатору второй столицы империи.
В мире Федотова 'меценаты' реализовывали один из самых отвратительных способов заработка. Оплачивая 'благотворительные' проекты, они выигрывали на будущих заказах и налоговых послаблениях. От этих тварей и телевизионных сучек, ахающих по поводу 'неслыханной щедрости', Федотова тошнило. Этот стереотип он не мог не проецировать на этот мир, хотя и понимал, что далеко не всегда прав. А еще он доподлинно знал, что и в его времени были люди, действительно безвозмездно тратящие свои деньги на благое благо, но процент таких был исчезающе мал, и на благотворительных тусовках такие люди не светились.
Но разве это можно объяснить московскому генерал-губернатору образца 1909-го года? Нет, конечно. Пришлось вспомнить о стипендиях Русского Радио. Оказалось, что об этом хозяин кабинета в курсе, зато он впервые услышал о финансировании переселенцами школ для одаренных подростков из беднейших слоев населения.
Две из них функционировали уже второй год. Самое большое сопротивление вызывала программа обучения. Земства, на территории которых находились школы, упорно не соглашались с подходом переселенцев, а те не собирались оплачивать 'слово божье' больше минимально необходимого объема и принимать в школу посредственностей. Тем более слабоумных.
— Борис Степанович, что же вам мешает обнародовать сей факт? — будучи отнюдь не кабинетным администратором, Джунковский мгновенно оценил масштаб затрат.
— А зачем? — последовал естественный для жителя будущего века вопрос.
— Как зачем? Во-первых, исчезнет царящее в московском высшем свете недопонимание в ваш адрес, во-вторых, я с чистой совестью буду ходатайствовать о присвоении вам подобающего чина.
Для полного 'счастья' Федотову не хватало только чина и мундира с блестящими пуговками по фасаду. Желательно и на ширинке. Черт бы с ним, с чином, но довеском к нему пойдут обязанности, которые, как известно, всегда не ко времени.
— Не стоит оно того, Владимир Федорович, — небрежно махнул рукой Федотов, — другое дело получить от вас помощь в организации школ. Вы же знаете, как у нас любят командовать на местах, а чин от сегодняшней неприятности не спасет. В таких коллизиях можно полагаться только на свои силы.
Вроде бы невинное объяснение, отдающее излишней бравадой богатенького Буратино, но это как посмотреть. По сути Федотов сказал, что в гробу он видел навяливаемые господином губернатором обязанности. При этом призывает того к сотрудничеству, тем показывает, что не считает своего визави замешанным в жандармском наезде. Концовка же прямо говорила — эту проблему мы решим сами.
— Можно и так считать, но чин обеспечит вас законными привилегиями, коих вы пока лишены и не всегда можете постоять за свою честь. Особенно в газетных баталиях, — при этом Владимир Федорович по-особому взглянул на Федотова. — Любые вопросы можно решить к взаимному удовольствию, было бы желание. Тем паче, если в этом замешаны иностранцы. Надеюсь, вы меня понимаете? — Джунковский вновь внимательно посмотрел в глаза переселенцу. — Так, что, Борис Степанович, в среду к десяти жду вас с предложениями по работе ваших школ, — с этими словами губернатор сделал пометку в большом блокноте.
Переводя этот спич на нормальный язык, Федотову дали понять, что все их 'проказы' с газетчиками из лагеря кадетов властям известны. За руку никого не хватили, но при большой нужде дело с 'патриотами от казачества' легко повернуть в нужную сторону. Было бы желание.
Точно так же власти догадываются об истинных виновниках скандала, связанного с арестом уважаемого господина директора. Защищаться от провокаций третьего отделения не грех, но обороняться надо изящно, не подставляя власть предержащих. А вот тут переселенцы круто лопухнулись, серьезно обидев самого главного московского начальника. Да, классический путь дорог, но от этого он не менее действенен, так что, в следующий раз раскошеливайтесь, но чтобы все было тихо.
Намек на итальянца так же был прозрачен, как утренняя роса молодого поросенка — делайте что угодно, но чтобы даже тень не упала на наше достоинство и никаких заявлений о пропаже итальянца на Российских просторах.
Прощаясь с 'арестантом', губернатор дал понять, что тот все еще узник, упаковав это в обертку из слов о бюрократических особенностях системы, мол, только завтра утром. Чего-то подобного Федотов ожидал, поэтому не расстраивался — власть физически не могла не попытаться указать ему на его место, а губернатор был всего лишь человеком своей эпохи.
Глядя на закрывшуюся за господином Федотовым дверь, Джунковский размышлял. С самого начала он не чувствовал в посетителе ни обиды, ни высокомерия, но не было в нем и пренебрежения.
Да, посетитель настоял на точном определении своего статуса, но сделал это спокойно, как само собой разумеющееся.
Немного резануло непривычное рукопожатие. Говорят, так вульгарно здороваются в Северной Америке. Более того, его явно по-доброму провоцировали. Зато поразили масштабы затрат на организацию школ. Странно, что эти заведения раскиданы по провинциям. Пока их четыре, но планируется увеличение. Может, попросить открыть в Москве?
Джунковский знал, что Федотов из мещан, откуда же в нем такая уверенность в собственном праве? Уверенность, которую не надо доказывать, к которой ты привык с детства, с пеленок.
'А ведь Федотов действительно не нуждается в чине, более того, ему это почему-то неприятно', — такова была финальная мысль губернатора.
* * *
К несчастью для Альберто Кавалли, основание для его 'безвременной пропажи' было более чем серьезное. Инженер держал в руках рисунок стержневой лампы с полем распределения электронов, а толковому специалисту достаточно одного взгляда, чтобы ухватить идею. Если бы не это, Борис с удовольствием бы дал бы ему пинка под зад.
— Старый, все мы расслабились. Лучше скажи, ты этого итальянца можешь загрузить работой?
— А если сбежит?
— Есть одна мыслишка, но обдумать надо. Вот что, — принял решение Зверев, — я пока организую фиктивный выезд этого придурка из России, а там посмотрим. Кстати, о полковнике.
Покрутившись в коридорах Таврического дворца, Димон стал иначе оценивать сегодняшнюю монархию. Теперь она напоминала ему триединую сущность. Первая — это до икоты перепуганная бабища, в упор не понимающая происходящего. Вторая напоминала слона в посудной лавке, которому отчаянно хотелось всем настучать по голове, но было боязно порушить хозяйский сервиз. Третья пребывала в нирване беспросветной лени — авось обойдется. Триста лет нас все боялись, так и на наш век хватит.
Если говорить о ярких личностях, то среди царского истеблишмента были умные люди, искренне болеющие за державу, но таких явно недоставало, чтобы кардинально переломить ситуацию. Хуже другое — Николай II излишне доверял окружающим его 'небесным' старцам. К советам умудренных возрастом прислушиваться, безусловно, следует, но именно прислушиваться, а не следовать им в большинстве случаев, как частенько делал государь всея Руси.
