Обещай мне вернуться

Как фамилия дяди Пети, в каком он звании, кем работает? Да и что он за человек, в конце концов? Можно ли ему такое рассказывать? Майка даже понятия об этом не имела. Если ей случалось заходить к отцу на службу, то дальше проходной ее никогда не пускали. Она называла часовому папину фамилию, просила передать, что дочка пришла. Тот снимал тяжелую трубку черного настенного телефона, что-то говорил туда, и папа спускался к Майке. У мамы в театре было проще. Девочку там знали, и она, случалось, притаскивала полкласса смотреть в пустом зале генеральную репетицию.

"Спросить у мамы? Она наверняка знает!"

Но эта мысль показалась ей совсем глупой. Во-первых, мама могла и не знать. Отец не посвящал ее в свои служебные дела.

А во-вторых, пришлось бы рассказать ей о Валерке. Начались бы расспросы — а кто он тебе, да зачем он тебе, да куда ты лезешь, глупая... Нет. Мама не поможет.

Явиться к папе на службу? Спросить, кто работал вместе с Соколовым — я, мол, его дочка? Еще того не легче.

Майке вдруг вспомнилась школа, шестой класс и возбужденные крики мальчишек: "Математики не будет, математик — враг народа! Литература вместо физики, физичка -враг народа!"

Тогда Майку мало заботила судьба учителей. Она приходила домой и жаловалась отцу:

"Ну вот, теперь пока-а еще нового математика найдут, да пока-а мы всё пропущенное нагоним — это ж сколько задавать будут! Сутками зубрить придется! Экзамены ведь на носу! А жить-то, жить когда?!"

Но папа не сочувствовал ей. Ни капельки. Он всегда отвечал так: "Дело учителя — проверить твои знания, а учиться ты должна сама, без понуканий".

В тот год отец был чем-то очень сильно занят. Он часто приходил домой за полночь, долго сидел один в кабинете, что-то писал, потом рвал листки и жег в пепельнице, опять писал... Будто что-то у него не клеилось с работой. Потом уехал в командировку. В Испанию, как она сообразила позже. А год тот запомнился только тем, что ее школьные успехи сильно полиняли.

"А может, отец тоже хотел кому-то помочь?.. Кому-то, обвиненному по ошибке?.. И не смог... — кольнула вдруг мысль. — Значит, даже если я найду кого-то из его друзей, кто меня выслушает, у него может и ничего не получиться..."

Майка вздохнула, поднялась со скамейки и пошла в общежитие. Нет. Папины "коллеги" тут не помогут.

Чем ближе становился отъезд домой, тем сильнее тревожилась Майка. За повседневными заботами она как-то и не задумывалась о том, как они с Женей будут жить, когда вернутся домой. Только радовалась, что всё плохое позади. Но расформирование госпиталя неумолимо приближалось, об этом уже говорили все, и девушка просто извелась, раздумывая, что же будет дальше. Мать Женю не примет. Это уж как пить дать. Заест. Как умеет мать быть язвительной и вежливой одновременно, желая показать собеседнику, что он ей неприятен, — Майка отлично знала.

"Как же быть-то? Может, к тете Тасе погадать сходить?"

— А ты чегой-то смурная ходишь, а, Кудлатка? — встретила ее повариха. — Радоваться надо. Война кончилась, домой скоро поедем.

— Ох, теть Тася! У меня такие дела творятся, что я уж и не знаю, как быть-то... Не вернусь я в Москву. Папа погиб, у матери новый муж, кому я там нужна? Да и Жене там плохо будет. Поедом съедят. И ему тоже идти некуда: тетку свою он не любил, да и она его не шибко-то жаловала. Вязьма под немцем была. Живет она там, эвакуировалась ли — пойди найди теперь. Да и захочет ли искать? Не знаю... У всех какие-то планы, какие-то надежды... Вон товарищ Истратов нас к себе в Свердловск зовет. А мне ничего не хочется. Не знаю, куда дальше. Бездомная я теперь стала. До того тошно, теть Тася...

Майка опустила подбородок на руки и бездумно уставилась в окно.

Повариха пожевала губами и вдруг неожиданно притянула Майку к себе:

— А вы ко мне в Саратов поезжайте. Живите у меня. Будете мне заместо родни. Одна я на старости лет осталась. Куды мне одной целый дом-то? Как на соколиков моих в сорок втором разом похоронки получила — пусто в доме сделалось, — старушка вздохнула и перекрестилась.— Я ж и к вам-то в госпиталь попросилась тогда, чтобы среди людей быть. Тяжко одной домой приходить. А теперь опять, получается, одна. Чихнешь — и "будь здорова" сказать некому. Рыжик да мыши за печкой — вот и всё семейство. А так и проживем как-нибудь, всё веселей будет. А? Харчеваться вместе будем, а за постой я с вас ничего не возьму.

У Майки словно гора с плеч упала.

— В Саратов? Ой, тетя Тася, правда?! Так ведь это хорошо, тетя Тася, это просто здорово!

Она бросилась обнимать старушку.

— Спасибо, спасибо! Ты просто золото!

Мысль поехать в Саратов сразу представилась Майке почти спасительной. Там есть авиазавод. И аэродром военный вроде тоже должен быть. А еще там есть медицинский институт, а в нем преподает хороший добрый профессор Сергей Филиппович, у которого очень хочется учиться. Неужели всё получится так, как она мечтала?..

...Первыми тихо расписались Митя и Даша. Затем в комендатуру отправилась Клава со своим ненаглядным Васильком. Вернувшись, она прямо с порога начала хвастаться:

— В считанные минуты расписали. Шлеп-шлеп печати, и пожалуйста: поздравляем с законным браком! А ты, кудлатка, чего зеваешь? Аль твой летун жениться передумал?

— Ничего он не передумал! — надулась Майка.

"И правда, чего это я зеваю?"

Домой они с Женей вернулись мужем и женой.

— В Москве

Майка и Женя вышли на привокзальную площадь.

— Ну? Теперь куда? Командуй.

— В метро поедем. Ты же метро никогда не видел, вот и посмотришь.

Двор нисколько не изменился: те же старые липы, качели и круглая клумба с анютиными глазками. Старый пятиэтажный дом с узкими высокими окнами и массивными деревянными дверями подъездов пережил все бомбежки, война его не тронула. Девушка толкнула тяжелую дверь с начищенной металлической ручкой и вошла в застеленный ковровой дорожкой вестибюль.

— Пойдем, — нетерпеливо потянула его за руку Майка. — Нам на четвертый этаж...

Возле добротной темной дубовой двери она остановилась.

— Сюда... — вынула ключи. — Всю войну с ними ездила... Не потеряла.

Они вошли в просторную прихожую. Женя расстегнул воротничок и принюхался. В квартире пахло прочным достатком.

Майка придирчиво оглядывалась, проверяя, не изменилось ли что со времени ее отъезда. Оленьи рога, на которых когда-то висели мамина шляпа, папина фуражка и Майкин берет, были на месте. Большое зеркало в тяжелой темной раме висело на противоположной стене, на полу в коридоре лежал коврик, шоколадный паркет, как всегда, был натерт до блеска: чистый паркет для тети Глаши всегда был делом принципа. Она и в военное время надраивала его до зеркального состояния. Вроде ничего не поменялось на первый взгляд. А всё же что-то было не так.

Женя посмотрел в зеркало. Он нечасто видел себя вот так — во весь рост. Он быстро провел ладонью по щеке, проверяя, хорошо ли выбрился. И вспомнил, что последний раз брился еще вчера.

"Сама вымоюсь и его в ванную отправлю", — решила Майка, проследив за его взгляд.

— Хтой-то там шебуршится?

Тетя Глаша, такая же кругленькая, как прежде, выкатилась из кухни в коридор и тут же бросилась обнимать Майку.

— Хоссподи! Вернулась! А худющая-то, хоссподи, все косточки видать, батюшки мои! — причитала она, вытирая слезы цветастым передником. — А бледная-то какая! Ну, иди же, иди сюда. А хтой-то с тобой?

— Муж.

— Ах ты ба-атюшки! Где ж это видано — из пеленок да сразу под венец!

— На войне взрослеют быстро, — сурово, подражая Даше, ответила Майка.

Женя окончательно смутился и застегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке.

— Здравствуйте.

— Ох-ох-ох! Заходи, товарищ лейтенант, не стой на пороге-то.

— Ну, дела! С каких это пор, теть Глаша, ты у нас в званиях разбираться начала?

— А век живи — век учись! На военном положении побыла, на крышах подежурила, да и звания разучила, — и старушка шутливо откозыряла Жене, приложив руку к своему пестрому платочку. Тот по армейской привычке потянулся было козырнуть в ответ, но сообразил, что фуражка его висит в прихожей. Майка фыркнула.

— Хоссподи! — спохватилась вдруг тетя Глаша. — А мать-то и не знает! Репетиция у ней в театре, а вечером — спектакль. Как с утра укатила — так раньше полуночи не ждем. И ее полковника нету. Тоже небось ночью явится.

"Ах да, — вспомнила Майка. — Мать же теперь замужем".

До этих слов она почти не думала о том, что в родном доме поселился чужой дядька. И невольно отметила, что отца домработница всегда уважительно величала по имени-отчеству, а нового мужа матери зовет просто по званию, да еще и выделяет — дескать, ее полковник.

— Позвонить матери-то?

— Не надо, — Майка покачала головой. — Времени у нас мало. Нам вечером на поезд. Я ей лучше потом напишу.

Она всю дорогу мучилась, прикидывая, что сказать матери да что та ответит. И вдруг — ничего говорить не надо. У нее будто камень с души свалился. Можно будет обойтись письмом. Или вообще ничего не говорить. Просто взять что хотела — и уйти. Молча. По-английски. "Еще не хватало мать с Женькой знакомить! Бррр!"

— Ну, не надо так не надо, — тетя Глаша внимательно поглядела на Майку и не стала настаивать. — Да вы голодные, небось?

"Странно... Как будто и не было никакой войны. Как будто я просто задержалась в кино... или у подруги... И опоздала к обеду".

— Да наверное, голодные.

— Ну так я вам разогрею, — подхватилась домработница.

— Ага... Теть Глаша... — Майку вдруг осенило. — Накрой в столовой, а? Как раньше!

Старушка понимающе закивала, вытащила из комода накрахмаленную белую скатерть и расстелила ее на столе. Майка удовлетворенно кивнула и пошла греть ванну.

На папиной полочке лежал чужой бритвенный прибор и стоял флакон чужого одеколона. Папа таким не пользовался. "И кисточка облезлая какая-то, фу, гадость! Небось, полковник этот лысый, пузатый и страдает язвой".

Пока грелась вода, Майка пошла гулять по квартире, поманив рукой Женю.

— А вот из этого окна я смотрела на улицу. Когда болела, меня не пускали гулять, и оставалось только глядеть, как гуляют другие. Сидишь, горло замотано колючим шарфом, пьешь ужасно противное молоко с яйцом. Температуры нет, книжки все прочитаны, надо уроки догонять, а неохота. Смотришь в окно, а на улице ребята снеговика лепят. А вот тут мы всегда обедали. А это папин кабинет. Папа никогда такого не оставлял, — она брезгливо отодвинула в сторону брошенную на стол газету. — И вещи свои не разбрасывал.

Майка двумя пальцами сняла со спинки стула китель с артиллерийскими погонами и, поджав губы, аккуратно повесила его в шкаф на плечики.

Стакан с недопитым чаем и белый круг, оставшийся от него на полированной столешнице. Будто не знает, что нельзя горячее на письменный стол ставить! И в какой глухой деревне он вырос?!

— Фу, неряха какой! А еще военный!

Пепельница, полная окурков. Даже замутило от отвращения.

— А папа не курил. Когда к нему курящие товарищи приходили, мы всегда в кабинете окно открывали, а пепельницу потом сразу мыли.

Майка вытряхнула окурки на газету и выкинула в мусорное ведро. "Вот тебе! Нечего свои вещи где ни попадя раскидывать! — мстительно подумала она. — Неужели его в армии к дисциплине не приучили? Или это он у маман под крылышком так разбаловался?"

Потом она повела Женю в гостиную.

На шоколадного цвета паркете лежал теплый квадрат яркого летнего солнца. Тяжелые вишневые портьеры были подняты, и в окно виднелась шумная улица Кирова. Всегда стоявшее возле стены пианино куда-то исчезло, вместо него теперь красовался довольно безвкусный новый комод с гнутыми ножками. На нем стояла фотокарточка отца в застекленной рамке с черной ленточкой по уголку. Майка подошла, сняла ее и стерла рукавом пыль. "Заберу. Здесь не оставлю". В ней снова шевельнулась обида. "Пусть снабженца своего ставит теперь!"

— Отец? — негромко спросил Женя.

Майка кивнула.

Женя обнял ее за плечи.

— А ты на него похожа. Правда. Очень.

Майка благодарно потерлась щекой о его плечо и уже в который раз подумала, что ей просто невероятно повезло.

А Женя молчал. Ему очень хотелось сказать Майке еще что-нибудь ласковое, подбодрить ее, но он не знал, как. То, что она чувствовала, ему хорошо было знакомо. То же, что и он, когда тетка в маминых вещах рылась. Плохо, когда в твоем доме поселяется кто-то чужой. Но когда этот чужой вытесняет родного, дорогого тебе человека — это совсем тяжко вынести. Тетка его была просто недалекой и жадной, а этот полковник — ему, верно, и в голову не приходило, как его поступки будут выглядеть для Майки. Вряд ли он вообще о ней думал, когда женился на вдове офицера контрразведки. Да и к чёрту его, полковника, хорошо, что его дома нет — Майке все же расстройства меньше и разговоров лишних.

Майка вышла из гостиной и направилась в свою комнату. Там все оставалось по-старому: узкая кровать застелена плюшевым пледом, на письменном столе у окна ровной стопкой сложены ее школьные учебники, тетрадки, любимые книги по-прежнему стоят в застекленном книжном шкафу. Вот и гитара скучает в уголке... Четыре года назад, поспешно убегая из дома, девушка еще раздумывала, брать ли ее с собой на фронт... Какая же она тогда была дурочка!

— Вот это пятно я посадила, когда хотела научиться писать гусиным пером, как Пушкин. А это дырка от гвоздя — хотела модель самолета сделать, но не знала, как. А это я! Это с выпускного бала карточка!

Растрепанная, лукаво улыбающаяся Майка была снята вполоборота. Кто-то тогда очень удачно поймал ее в кадр. Кажется, парень из параллельного класса, который увлекался фотографией. И сразу вспомнилось, что Леночка писала про этого фотолюбителя еще в 42-м году: он сгорел в танке...

Майка выдвинула ящик письменного стола.

— А вот вырезка из "Пионерской правды" с моими стихами. Меня за них в Артек посылали. А это кастаньеты. Папа привез. Ой, сказки! Тоже папин подарок. Дореволюционные! — она вытянула с книжной полки большой тяжелый том в коленкоровом переплете с золотым обрезом. Полистала, отыскивая нужную страницу.

— Гляди, правда, на наш городок в Германии похоже?

— Да, чего-то есть.

Женя повертел книгу в руках.

— Картинки красивые. Ведь жили же там когда-то нормальные люди... Заберешь?

— Ага.

"Детям потом читать будем", — промелькнула у нее мысль.

Из книги выпала поблекшая бумажка. Обертка от шоколадки. На картинке плясала цыганка в ярко-алом платье.

-Ой... — Майка присела на корточки и подняла бумажку с полу. — Это мне папа из Испании привез. Я про Испанию-то уже потом догадалась.

Довоенные наряды, нетронутые, висели на плечиках в гардеробе, дожидаясь возвращения хозяйки. Майка выбрала одно платье — голубое, шелковое, с расклешенной юбкой, сшитое к выпускному балу, и аккуратно разложила его на кровати. Из нижнего отделения вынула белые лакированные туфельки на небольшом каблучке, из бельевого ящика достала тонкие чулки. "Ничего не изменилось... Как будто я просто в пионерлагерь уезжала на каникулы".