На самом деле весь этот ритуал молчаливого знакомства длился считанные секунды, полминуты от силы, и пора было переходить к делам. За спинкой кресла, постоянно готовый к услугам, стоял высоченный китаец незаурядной красоты, одетый во что-то вроде кофты и прямые штаны из лиловато-серого с жемчужным отливом шелка. Обычная его азиатская улыбка выглядела чуть... заискивающей, что ли? Нет, похоже было, что служитель по-настоящему предан калеке и смотрит на вошедшего как на последнюю, возможно — обманчивую надежду.
— Попросите его, — едва слышно вздохнув, обратился к нему Костоправ, — подать мне руку...
Все было не так плохо, как он ожидал, а гораздо, гораздо хуже. Сожранные болезнью суставы и по сю пору оставались отечными и горячими на ощупь. Обострение никуда не делось, пребывало чуть ли ни в полном разгаре. С другой стороны, это давало хоть какую-то определенность в плане дальнейшей тактики. В памяти немедленно всплыли имена парочки людей, подлежащих мобилизации в первую очередь. То-то они обрадуются. Тот же Евгений Михайлович Тареев, — это не тот человек, которому можно так просто крикнуть: "К ноге!". Ну и насрать на их недовольство, он-то вон, терпит, и ничего... В чем он мог быть уверен: даже обидевшись, будучи, как правило, людьми самолюбивыми, темпераментными и с большим апломбом, врачи такого уровня не будут работать хуже, просто не сумеют.
Он все-таки не был специалистом, специалист озаботился куда сильнее.
— Для начала ему надо заменить плазму. По возможности, — всю. При таком объеме она должна быть одногруппной. Еще: лошадиную дозу так называемых "гормонов", кортизола*, я пришлю. Может быть, это позволит нам выиграть время, хотя лично я сомневаюсь. Эти дикари притащили его на последнем издыхании... Я, конечно, проверю, но только почки у него тоже пострадали, это наверняка.
— А потом?
— Не знаю. Я не господь бог. Не вижу, чем бы еще мог быть полезен.
— Не выйдет.
— Чего?
— Умыть руки, говорю, не выйдет. Меня вон не отпускают, а я вовсе не при делах. Так чем вы лучше?
Впервые за много месяцев отступила грызущая суставы боль. Впервые с тех пор, как он отказался принимать пилюли доктора Фу, сообразив, что они содержат все большие дозы опия. Доктор, понятно, отрицал, да только он слишком хорошо знает вкус сладкой отравы. В молодости, помнится, — сорта на вкус различал. Объяснить, что делали с его измученным телом сейчас, они не захотели или и впрямь не смогли: видите ли, в китайском языке отсутствуют нужные понятия. Целые классы нужных понятий, так, что даже объяснить невозможно. Какое отвратительное высокомерие. Но унижение — унижением, а пользоваться нужно любыми обстоятельствами. Например, тем, что теперь он получил возможность думать хоть о чем-то, кроме боли, и, хотя бы урывками, спать.
— Итак, — к делу, к делу коллеги... Пейте кофе, хороший кофе, прямо из Бразилии...
— С коньяком?
— Несколько попозже, дойдем и до этого, и просто до коньяка, но пока просто кофе... Итак — начнем с общих соображений. Предлагаю сначала высказывать все предложения, а к их критике переходить уже потом... Идея, потом только уточнения, — и уже потом критика. Диктофон у нас хороший, оператор испытанный. Кто имеет высказаться первым?
— Ты и говори. Думаешь, не видим, что у тебя прямо свербит?
— Хорошо. Итак, у нас, по моему мнению, три возможности: убрать у него все суставы, как класс, — просто растворить, — и заменить их на наши нейтральные протезы. Второе: выяснить, на что именно направлена агрессия, и отключить ее, убрав агрессора. Третье: то же самое, но заменить мишень на что-то, на что агрессии не будет. После этого восстановить его собственные ткани, как были, или, соответственно, почти как были.
— Это ты тоже делал? Практически?
— Постепенно становится основным методом.
— Можно? Первый вариант выглядит проще всего. Какие тут подводные камни, которых мы не знаем?
— Это, к сожалению, очень просто. Убрать все суставные поверхности, где идет агрессия, это убрать все хрящи, суставные сумки, все эпифизы и, боюсь, заметную часть диафизов. Всего-навсего несколько килограммов ткани. По принципу эквивалентности, при строго последовательной работе, грамм эффектора в сутки перерабатывает примерно грамм субстрата. Прикинули? Несколько килограммов комплексов в организме, и это без учета вспомогательных задач.
— Например?
— Например такое количество ионизированного кальция и циклических аминокислот в кровь, это...
— Понятно. А если по очереди? Это — возможно?
— Да. С самого начала мобилизуем эффекторы в каком-нибудь сегменте при помощи специального индуктора. Это, понятно, решает, но не так уж много. Наши комплексы, — машины мощные, удельная плотность энергии высокая, тепла выделяется много. Организм, — это вам не "КУ — 7" какая-нибудь, на заводе... Олег Петрович?
— Тогда к чему разговоры об агрессии? Что решит ее устранение?
— Прежде всего, на порядок уменьшит количество вещества, подлежащего обработке, а отсюда следует резкое сокращение объема проблем второго порядка. И, главное, это дает нам резерв времени. Процесс такой агрессивности может убить организм задолго до того, как мы успеем с ремонтом его каркаса. К сожалению, поражаются не только суставы
— Сколько вам потребуется времени?
— Если предположить, что помочь действительно можно, — ответил он, шалея от собственной наглости, — то полгода, как минимум.
В конце концов, он родился и вырос в этой стране, так что основные способы выживания в этом климате всосал с молоком матери. Если времени не хватит, можно сказать, что уже вот-вот и требуется еще чуть-чуть времени. А там, глядишь, что-нибудь изменится. Сдохнет либо ишак, либо Тимур, либо я сам.
— А быстрее, — поморщился Косыгин, — нельзя?
— Послушайте, — вы сами-то его видели? Ему лет-то сколько? Сто?
— Всего-то шестьдесят восемь. Самый, по их понятиям, возраст для политика.
— Да? А то, что он — полутруп, это как? Ничего? А такое мелкое обстоятельство, что все люди в конце концов помирают, уже не учитывается?
Он лез на рожон, и отлично это осознавал, но терять уже было нечего. Оставалось только продолжать "наезд".
— ... и поскольку ни я, ни кто другой сейчас не сможет сказать, что именно нам срочно потребуется, нам нужна возможность заказать или изготовить это самим сразу же, без согласований, по мере возникновения потребностей. Это значит, либо заводская лаборатория "ЗСТО", либо "НИИ — 75", а это значит, что и пациента надо тащить туда, поближе к местам, где наши возможности максимальны.
— Вы это на свою медсанчасть намекаете? На этот занюханный клоповник ...
Вон оно что. Оказывается, начальство не так далеко от народа, как это кажется на первый взгляд. Оказывается, — все-таки имеет некоторое представление. Хотя насчет клопов он зря, даже обидно: после обработки замечательным препаратом "АХ*" в санчасти с концами пропали не только клопы, но и тараканы. Даже мухи стали летать какие-то уродливые, неуклюжие, а потом и вовсе сгинули вслед клопам с тараканами. Если еще учесть то обстоятельство, что произвели и расфасовали "мор" в городе Дзержинске, впору было перепугаться, но ничего. Бог милостив, никто, кроме паразитов, пока, вроде, не помер. Сказал только:
— Ничего. Справлялись не хуже прочих.
— ... не может быть и речи! Это место не для живых людей!
— Вон оно ш-што, — Костоправ взбесился мгновенно, позабыв про то, с кем говорит, и что ему может быть за лишнее слово, — а рабочим, значит, можно лежать?! Они у нас, значит, не люди?
— Ладно. — Министр мгновенно остыл, начав мыслить в конструктивном духе. — Посмотрим, что тут можно сделать.
Со временем сделали, вообще говоря, все. Но сборный домик со специальным интерьером стоял на берегу тихой реки уже утром. Пластиковый электромобиль с топливным элементом на СКГ, — один заряд на две тысячи километров и три зарплаты заводского инженера, но неважно, — совершенно бесшумный, со специальной конструкцией кузова, чтобы с удобством грузить калеку. И, как положено, изгородь с воротами и КПП.
* "Анти-Хитин". Вещество, в микроскопических количествах необратимо нарушающее синтез хитина. Губит всех насекомых, и не дает развиться их потомству, будучи совершенно нетоксичным для позвоночных. Долго числился в секретных, потом стал одним из самых продаваемых товаров принеся СССР огромную прибыль, потом — запрещен за избыточную эффективность. Очень стойкий, он долго циркулировал в окружающей среде, губя и угнетая ВСЕХ членистоногих. В ряде случаев это имело по-настоящему фатальные последствия.
— И почему я? Мужики, сколько раз можно повторять, что я хирург. Костоправ, можно сказать.
— Не придуривайся. С костными структурами разобрался, и тут разберешься. Опыт работы со всей этой аппаратурой есть только у тебя, а у нас совершенно нет времени.
— Так то кости...
— Могу повторить еще раз: не придуривайся. Я читал твои так называемые "заметки", и знаю, что это другой уровень по сравнению со всем тем, что есть сейчас. У нас и в мире. Причем не следующий уровень, а... короче, ты пропустил несколько следующих. Как будто перелистал.
— Интересно получается. Я сам ничего такого не понял, а ты, выходит, увидел что-то такое. Кстати, — может быть, объяснишь, как ты это сделал? У меня там терминология доморощенная, сам называл то, что никак не называется.
Вадим молча сунул ему вычерченную на листе in qwarto схему, не больно красивую, но чудовищно кропотливую, в подробностях, с кружками, стрелочками простыми, двойными и пунктирными, помеченными знаком вопроса.
— Не я. Студент Петров. Отдельно от твоих костей никакой такой крови, включая иммунитет, не существует. И сосудов кровеносных и лимфатических — тоже. И стромы мякотных органов. Все это, похоже, одно целое по происхождению и функции. И ты это знаешь. Только почему-то предпочитаешь не брать в голову.
— Она у меня не приспособлена для таких штук, — мрачно сказал Костоправ, — только начинаю думать о чем-то в этом роде, и чувствую, как плавятся мозги. Уж будь добр, — сам. Аппаратуру как-нибудь освоишь.
— Не выйдет. Вдвоем придется сидеть. По крайней мере, сначала.
— Втроем. Еще студента твоего. И, по-моему, он и без нас бы справился.
Пока узкий круг людей, имеющих хотя бы слабое подобие представление о предмете поиска, занимался высоконаучными исследованиями, надо было как-то жить. Лаборатория "Л" разрабатывала все новые противовоспалительные средства, они даже помогали какое-то время, а потом, как положено, переставали.
— Мы возьмем "прототипы"* и обработаем их вне организма так, что они сами будут вырабатывать "выключатель"** того гена, который производит вредные антитела и, — обратите внимание! — все продукты со сходной структурой
* * *
. Точно так же, кстати, поступает природа
* * *
, чтобы исключить агрессию против своих тканей. Мы размножим обработанные прототипы и заменим ими все остальные.
— А их куда?
— Как положено. Под нож, как бруцеллезное стадо.
— Тоже ничего себе задачка.
— Да. Теперь есть яды, которые нарушают процесс митоза, и поэтому гибнут только быстро делящиеся ткани. Сам понимаешь. Сказать, что это палка о двух концах, — еще ничего не сказать. Под ударом оказывается весь эпителий, включая кишечный, все кроветворение. Развлечение не для полупокойника, которого мы имеем. Но у нас — особый случай, новый случай, и поэтому я предлагаю другое: ты все время твердишь, что хирург? Вот и задренируешь ему грудной коллектор.
— На истощение?
— До упора. До белых лимфоузлов. Это часов семьдесят — семьдесят пять. И сразу же запускаем наших диверсантов, пусть обживаются. На это время сунем его в стерильный бокс и прикроем совиридом с флорицидом.
— Красиво. А как быть с "резидентами"
* * *
* в костном мозгу? Хотя, — он перебил сам себя, — пока они размножатся, пока специализируются в агрессивную линию... Мы за это время, если Бог даст, доведем до конца ортопедическую часть, и, — слушай! — сменим, от греха, "мишень"*. Так что с самого начала будешь готовить "выключатель" и на новый, и на старый вариант. Понял? Прежняя агрессивная линия сидит тихо, потому что не на кого кидаться, а новая просто не появится, потому что, вроде, все в порядке. Красиво?
— О! Нет слов! Только мы все это с тобой обсуждаем так, как будто всерьез надеемся его вылечить. А шансов у него, — и у нас! — между нами говоря...
— Да, — Костоправ сразу же поскучнел, прикидывая, как будет укладывать негнущееся, перекошенное, только что в узел не завязанное тело на операционный стол, да каким побытом наладить поступление кислорода в легкие пациента при такой шее... Это вам, надо сказать, не молекулы лепить, — с шансами у нас и впрямь не очень. Ты знаешь, на что уповаю? Ты будешь смеяться...
— Вот это — нет. Не с чего.
— Не тот старичок, чтобы позволить себе просто так сдохнуть. На одном характере вылезет. А еще я рассчитываю на одного пацана. Если он не задренирует коллектор, его не задренирует никто. А я — пас.
* В ТР — "предшественники" — полипотентные ("стволовые") или частично дифференцированные клетки, способные к делению. Если заблокировать синтез какого-либо продукта на этой стадии, блокада будет касаться и всего их "потомства", включая специализированное.
** На самом деле "выключателей" много, с разным механизмом действия. В данном случае, вместе с синтезом И-РНК, с которой синтезируется нежелательный белок, запускается синтез комплементарного ей кусочка, по избытку, он — блокирует ее где-то посередине, и в результате трансляции получается лишенный активности белок, идущий в брак. Сколько бы потомков ни было у обработанной клетки-предшественника, данная функция у них будет отключена, поскольку "выключатель" синтезируется самой клеткой, его не надо добавлять извне, как лекарство.
* * *
Помимо "растворимых" антител, у иммунных к тому же антигену Т-клеток на поверхности экспрессируется рецептор, по специфичности (и, следовательно, структуре!) сходный со специфичным антителом. Без этого полноценный иммунный ответ тоже невозможен.
* * *
Формирование т.н. "иммунологической толерантности" во внутриутробном периоде. Там основной механизм несколько иной, но приводит, по сути, к тому же результату: потенциально агрессивные к собственным тканям линии иммунных клеток просто не развиваются, будучи изначально блокированы.
* * *
* В данном случае речь идет о пресловутых "стволовых клетках" и тех предшественниках лимфопоэза, которые находятся в костном мозгу и не "вымываются" при дренировании грудного лимфатического протока.
Проснувшись поутру после очередного надругательства над его несчастным телом, — он именовал это "увеличением пыточного довольствия", шутка, совершенно непонятная иностранцам, — он вдруг почувствовал, что болезнь ушла. Не отступила, как это бывало за эти годы много раз, не затаилась в засаде, чтобы, выждав, накинуться на его тело с новой свирепостью, а просто ушла. Неуклюжие, избыточно-аляповатые, не умеющие себя вести варварские врачи просто отключили ее, как отключают эти свои машины, когда в них проходит надобность. Грубо, просто и бесповоротно, без всяких полутонов. Сомнений у него не было: это копию можно спутать с подлинником, но не наоборот. И точно так же ремиссию можно принять за выздоровление, а выздоровление за ремиссию — никогда. Кроме этого, он умел чувствовать свое тело куда лучше, чем большинство европейцев.
