Не надо нам — речей,
Все вопросы — прочь.
Они — не пройдут...
Будь спокоен — Че.
Они — не пройдут...
Никогда и — нигде!
Когда же Ты — вернёшься?
Из тех небесных странствий?
И снова — улыбнёшься,
Надежду нам даря?
И мы пойдём в атаку,
И сгинут — самозванцы,
И алыми тюльпанами
Покроется — Земля...
Его звали — Че.
Много лет — назад.
Не такой, как все.
Лучший — Солдат...
Мужики, начиная со второго куплета, начали активно подпевать. Пьяными голосами — но, вдохновенно.
Довольные друг другом, они допили спирт и легли спать.
Когда утром Назаров проснулся, то мужиков уже и след простыл. Ушли куда-то по-тихому, тундра, она — бескрайняя.
— Что тут поделаешь, опять придётся ловить рыбу, — с философской грустинкой вздохнул Глеб. — Не пустым же, в конце концов, возвращаться домой. Засмеют пацаны...
К обеду он добыл ещё с десяток пятнистых хариусов, но уже помельче — грамм по семьсот-восемьсот. Опять наварил ухи, а рыбу, не задействованную в этом процессе, рачительно сложил в ящик-ледник.
На противоположном берегу реки надсадно и тревожно загудел двигатель вездехода. Вскоре и люди появились. Двое, не раздумывая, приступили к форсированию водной преграды и — по грудь в воде — перешли через главное речное русло.
Оказалось, что это полевой отряд изыскателей-геодезистов подошёл к Палявааму. Их ещё в марте месяце забросили в чукотскую тундру: бродить по ней, родимой, с теодолитами и нивелирами наперевес, проводить картографическую съёмку и расставлять на вершинах сопок геодезические знаки. Время от времени, им на вертолёте доставляли жратву и солярку для вездехода. За пять месяцев геодезисты совсем одичали и были несказанно рады любому человеческому лицу.
После жарких приветствий-объятий новые гости предсказуемо поинтересовались-предложили:
— Рыба-то, хозяин, есть? А у нас спирт имеется с собой. Давай-ка, накатим за знакомство...
Назаров и геодезисты запекли хариусов на малиновых углях, предварительно выпотрошив и завернув рыбин в алюминиевую фольгу, выпили спирта, слегка разведённого речной водой, и обменялись рассказами о делах-приключениях последних недель-месяцев. Между делом, Глеб спросил о вчерашних мужиках.
— Это, наверное, "Ванькины дети" были. Так в наших суровых краях называют "диких" золотодобытчиков, — пояснил один из изыскателей. — Серьёзные и мрачные ребятки. Такие и пришить, особо не размышляя, запросто могут. Потому как не любят они лишних свидетелей. Так что, буровичок, повезло тебе.... Кстати, в районе устья Паляваама должна работать ещё одна геодезическая группа. Трое мужиков и девчонка-практикантка. Не встречались тебе? Странно...
К вечеру новые знакомцы, слегка покачиваясь из стороны в сторону, медленно убрели — через реку — к своему вездеходу. Назаров же принялся готовиться к очередному ночлегу, понимая, что и завтра ему не суждено будет попасть домой, так как придётся ловить новую рыбу...
Ночью — сквозь чуткий сон — донёсся чуть слышный крик:
— Помогите, помогите! Ради Бога! На помощь!
— Это ещё что такое? — опешил Глеб. — Спиртовая коварная галлюцинация? Не похоже. Вроде, уже протрезвел.... Не сердце Чукотки, мать его, а какой-то проходной двор, право слово.
Он вышел на улицу, в смысле, на свежий воздух. Вокруг было темно, только звёзды — огромной наглой стаей — висели высоко над головой. Снова — сквозь ночной шум речных порогов-перекатов — долетел жалостливый призыв о помощи...
Минут через пять-шесть перед его взором предстала совсем уже нереальная и сюрреалистическая картинка: на пологом берегу Паляваама, под громадным гранитным валуном, лежала, сжавшись в комочек, симпатичная рыженькая девчонка в походной брезентовой штормовке и драных штанах цвета хаки. На ногах незнакомки красовались стоптанные — до нельзя — грубые армейские ботинки.
Барышня, находясь в бессознательном состоянии, негромко стонала, а рядом с ней лежала наполовину освежёванная тушка песца. На красном мясе были отчётливо видны следы человеческих зубов.
— Сильна, — уважительно констатировал Назаров. — Песца где-то надыбала, искусала всего, чтобы от голода не умереть. Ну, сильна! А ещё говорят, что бабы, мол, слабый пол....
Взвалив на плечо неожиданную находку, Глеб оттащил девицу в избушку, бережно уложили на койку и, осторожно разжав ножом зубы, плеснул ей в рот разбавленного спирта.
Рыжеволосая девушка закашлялась, расплевалась во все стороны, пришла в себя и, радостно улыбнувшись, заявила:
— А ты симпатичный. Глаза лучистые и добрые.... Кто я такая? Мария. Можешь меня называть Мариной. Студентка геодезического техникума, перешла на последний курс. Прохожу на Чукотке преддипломную производственную практику. Неделю назад случайно отбилась от своих и заблудилась в тундре. Больно уж она одинаковая и однообразная.... У тебя найдётся что-нибудь покушать?
Началась любовь. Жаркая-жаркая. До полной потери памяти. А потом пришла дождливо-снежная чукотская осень и Маринка уехала. Письма, письма, письма...
"Ты у меня — единственная", — писал Глеб. — "Других женщин в моей жизни не будет...".
Наступила морозная зима. Неожиданно в Мире резко изменилась геополитическая обстановка и Назарова, отменив отсрочку, призвали в российскую армию.
Два года любовно-лирической переписки и клятв во взаимной верности до гробовой доски. Почти — два года.
За месяц до дембеля пришло последнее — прощальное — письмо. Мол, так и так: — "Прости, милый, и прощай. Встретила очень хорошего человека, полюбила и выхожу за него замуж. Извини, так получилось...".
Вернулся Глеб в родимый Певек, там и выяснилось, что дорогу ему перешёл ни кто иной, как Колька Бокий — дружок закадычный.
"Ладно, для лучшего друга — ничего не жалко", — решил Глеб и уехал в Хабаровск, поступать в тамошнюю Школу милиции.
Поступил, окончил, распределился. Куда — распределился? Глупый вопрос. Естественно, в Певек.
— Где родился, там и пригодился, — добродушно улыбнувшись, известил председатель Выпускной комиссии. — Принцип у меня такой. Основополагающий и краеугольный...
На Родине Назарова ожидал сюрприз — Колька Бокий, успешно закончив Академию Народного Хозяйства, вернулся из Магадана с молоденькой женой — рыженькой, симпатичной, грациозной, с фиалковыми глазами горной ламы.
Разбитое сердце, как и полагается в таких случаях, истекало горючими слезами. А жизнь, тем не менее, продолжалась.
Бокий, уверенно шагая по карьерной лесенке, занимал в Исполкоме Певека всякие и разные руководящие должности. Да и у Глеба всё шло своим чередом, в положенные сроки поменял лейтенантские погоны на капитанские, а их — в свою очередь — на майорские.
А, вот, второй половинкой Назаров так и не обзавёлся. Не смог забыть её, единственную...
Шесть лет назад случилось страшное. Под Сусуманом разбился вертолёт, пилотируемый Иваном Назаровым. Старший брат погиб. Вернее, сгорел. Через полгода, так и не оправившись от горя, умерла мать. Ещё через месяц — отец.
Глеб ушёл в глубокий штопор — про работу забыл, пил по-чёрному, запоем. Неделю, вторую, месяц...
А потом к нему пришла Мария. Пришла, осталась, отогрела, вернула к жизни...
Уже утром, когда схлынуло сладкое сексуальное наваждение, Назаров спросил:
— А как же Николай? Он знает?
— Знает, — отвела фиалковые глаза в сторону Маринка. — Это он меня и направил — к тебе на подмогу. Мол: — "Для лучшего друга — ничего не жалко...".
— Не может быть!
— Может.
— Как же теперь будет? А?
— Так и будет. Типа — как в Швеции...
Глава тринадцатая
Биробиджанский след
С утра в квартиру к супругам Сомовым прибыл посыльный лейтенант от Тургаева, передал связку ключей от служебной квартиры в Офицерском доме, в которой проживал Тощий бастард, комплект "для прослушивания" и сообщил:
— С одиннадцати тридцати до часу дня квартира фигуранта будет отключена от сигнализации. Трофим Иванович просил быть максимально-осторожным и купчинских ворон ртом не ловить.
— Постараюсь, — проворчал Пашка. — Не вчера, чай, родился...
Посыльный, козырнув, удалился.
— Хорошо устроились, служивые, — завязывая шнурки на кроссовках, насмешливо фыркнула Александра. — Это я про ведомственные квартиры. Очень удобно — в плане надзора, пригляда, обыска и прочих шпионских штучек.
— Не шпионских, а, наоборот, розыскных.
— Не будь педантом, милый. Тебе это совершенно не идёт.... Я, кстати, сейчас отправляюсь на "метрошную" станцию Купчино. Там, вроде, собрались ремонтировать один из двух подземных переходов. Купчинский народ уже волнуется, мол, по утрам и вечерам будет давка. Редактор поручил готовить материал для тематической статьи.
— Давка — это плохо, — согласился Сомов. — Терпеть её ненавижу. Актуальная тема. Пиши.
— Да, Бог с ней, с актуальностью. Я, собственно, не про это.... Может, пообедаем вместе? Например, в "куриной" американской закусочной?
— Хорошая идея. Во сколько встречаемся?
— В четырнадцать ноль-ноль сгодится? — набрасывая на плечо ремешок стильной дамской сумочки, спросила Сашенция.
— Вполне.
— Смотри, майор, не опаздывай. Рассержусь. Всё, побежала. Нагнись, чмокну...
В Офицерском доме жили люди непростые, получившие квартиры ещё до приснопамятной горбачёвской Перестройки. В основном военные, прокурорские, "фээсбэшники", "грушники", а так же работники МВД. Сейчас, понятное дело, уже вышедшие в отставку, но бдительности, тем не менее, не утратившие.
Уже возле парадной Сомова встретили недоверчивые и колючие глаза двух опрятно-одетых старичков, сидевших на небесно-голубой скамье. Чуть дальше, возле густых кустов сирени, беззаботно резвились собаки — пожилая немецкая овчарка и молоденькая шустрая такса.
— Доброго здоровья, отцы! — ухмыльнувшись, поздоровался Пашка. — Хорошая сегодня погода, не правда ли? И не надо, пожалуйста, так подозрительно пялиться на меня. Прямо как жители зачуханного Урюпинска на рыжего Чубайса в телевизоре. Я, честное слово, свой. Вот, полицейское удостоверение.
— Разверни, — нахмурившись, потребовал один из дедков. — Майор российской полиции, говоришь? Ну-ну.... А вдруг, милок, ты являешься этим..., э-э-э, оборотнем в погонах?
— Не, Петрович, не похож парнишка на оборотня, — подключился к разговору второй старичок. — Не тянет. Это я тебе как бывший следователь по особо важным делам авторитетно заявляю.
— Почему — не тянет?
— Во-первых, из-за машины. Обшарпанный "Опель" со старыми и свежими вмятинами. Лет десять-двенадцать ему, никак не меньше. Во-вторых, ботинки на майорских ногах — белорусского производства. Уважающий себя взяточник и коррупционер скорее удавится, чем наденет белорусскую обувь. Мол, драгоценный имидж можно загубить раз и навсегда. В-третьих, на рубашке у фигуранта верхняя пуговица расстегнулась. И что же мы наблюдаем в образовавшейся прорехе? Правильно, свежий засос. А разве оборотней — взасос — целуют? Ну, уел я тебя, недоверчивого?
— Уел. Спорить не буду, — согласился Петрович и, милостиво улыбнувшись, разрешил: — Проходи, майор.
— Гав! — поддержала старенькая немецкая овчарка. — Мол: — "Путь открыт, служивый...".
— Всем спасибо, — вежливо поблагодарил Пашка. — Премного благодарен. Я по-быстрому...
Прежде, чем войти в квартиру Тощего бастарда, Сомов внимательно осмотрел дверное полотно и косяки дверной коробки.
"Правильно, Пашенька. Правильно, дружок", — одобрил внутренний голос. — "Кто этого чукотского деятеля знает? Вдруг, он усиленно бережётся и пользуется всякими волосками-маячками? Дело-то житейское.... Нет, всё, вроде, чисто. Можно заходить...".
Быстро и практически бесшумно отомкнув два стандартных замка, он прошёл внутрь.
"Вполне жилой запах", — насторожился подозрительный внутренний голос. — "Даже лёгкий цветочный аромат явственно ощущается. Женские духи? Не буду, пожалуй, утверждать столь категорично.... В любом случае, так в квартире записного и хронического холостяка пахнуть не должно. Как — так? Приятно, вот как. Никакой тебе затхлости, неустроенности и заброшенности. Ладно, разберёмся...".
Малогабаритная двухкомнатная квартира была обставлена скучно и стандартно, то есть, в полном соответствии со строгими ведомственными инструкциями: вешалка, буфет, одёжный и книжный шкафы, письменный стол, четыре колченогих стула, двуспальная кровать, пыльные узорчатые шторы, скромный кухонный гарнитур, отечественный холодильник, допотопная стиральная машинка — "Волна".
Пашка зашёл в ванную и удовлетворённо хмыкнул:
— Этого и следовало ожидать — вся раковина заставлена флакончиками, баночками и скляночками. А также завалена всевозможными пластиковыми тюбиками. Дамская косметика, ясен пень. Аналогичными штуковинами и в моей ванной раковина захламлена. Сашенцией, понятное дело. И на этикетках значатся примерно те же названия-логотипы. Да и банных халатов на крючках наличествует два: один — мужской, другой, соответственно, женский.... А это ещё что такое?
В дальнем углу ванной, рядом со стиральной машинкой, располагался высокий светло-бежевый шкаф-пенал — явно новенький, не входящий в стандартный "ведомственный мебельный комплект" и купленный, судя по всему, совсем недавно.
"Сюрприз!", — распахнув дверцу шкафчика, мысленно присвистнул Сомов. — "Разномастные парики, шиньоны, накладки, фальшивые усы и прочие гримёрные принадлежности-причиндалы. Причём, парики — в основном — женские. Но есть...м-м-м, и из серии — "унисекс". Ну-ну.... Очевидно, дело обстоит так. После работы Тощий бастард, как правило, выходит на вечернюю прогулку по Купчино. Причём, уходит из Офицерского дома он в одиночестве, да и возвращается всегда один. Без каких-либо женщин. Значит, у его сердечной пассии — просто напросто — имеется запасной комплект ключей. Подполковник отправляется на вечерний променад, а минут через пятнадцать-двадцать после этого неизвестная девица, загримированная на совесть, проникает в квартиру, готовит сытный ужин и ждёт возвращения Назарова.... К чему такие сложности? Значит, существуют на то важные и веские причины. Сторожатся наши любовнички. Сторожатся. Не хотят, чтобы их видели вместе. Поэтому и играются в опытных конспираторов. Барышня, надо думать, заходит в эту квартирку в одном облике, а покидает, сменив одежду и парик, в другом. Например, в парадную зашла пухлая блондинка в тёмных очках, а через несколько часов вышел худенький неприметный подросток. Артисты, блин горелый. Ладно, продолжаем наш осмотр...".
Осматривать, впрочем, было особо и нечего. Кухня, двухкамерный холодильник, заполненный стандартным продуктовым набором — без чёрной икры в трёхлитровых банках, средиземноморских мидий, тихоокеанских омаров и коллекционных итальянских вин. Комната-кабинет с письменным столом, книжным и одёжным шкафами. Спальня с просторной, аккуратно застеленной двуспальной кроватью, телевизор на подставке, пара прикроватных тумбочек.
— Совершенно ничего интересного, — ворчливо пробормотал Пашка. — Даже глазу не за что зацепиться...
