Жаль только, что Ниваль пронюхал о тех бутылках, что она прислала мне с тайной оказией в Невервинтер, и пришлось с ним делиться. Ему было плевать, что это от матери — ладно, другого я и не ожидал. Обидно то, что в винах он разбирается не лучше, чем я в ходьбе строем, хотя, надо отдать должное, очень старается и для многих сходит за знатока. Но некоторым вещам бесполезно учиться, их можно впитать только собственными корнями, а его корни — не там, где растёт благородная лоза, которую возделывали мои предки.
Эвереска. Последний Дом. Средоточие военных искусств, магии, мудрости и культуры лунных и солнечных эльфов. И их же неодолимой расовой гордости, ведь там обитают в основном древние фамилии и те, кто в своё время откликнулся на призыв к Исходу. Но сейчас не так уж много желающих туда переехать, и я понимаю, почему. Для родившегося на Побережье Мечей и в долинах это специфическое место. Но и уезжают оттуда немногие, обычно те, кому остро необходимы приключения на то место, которое воспитанные эльфы не называют, или зрелые таланты, которым в геронтократическом обществе становится мало места под солнцем. Или такие, как я, болтливые и имеющие на всё своё мнение. И неблагодарные.
Я не очень люблю вспоминать об отце, но иногда приходится. Когда смотрю на себя в зеркало. Когда думаю о своей жизни. В часы стылого ночного безвременья, когда хочется понять недопонятое и договорить недоговорённое.
Он был в родстве с одним из Старших Холмов[1] и позже, уже после моего отъезда, занял место в Совете. Я был первенцем, тоже мог именоваться светлым князем и претендовать на власть, но богам было угодно подмочить мою репутацию, сделав незаконнорожденным. Отец женился то ли после моего рождения, то ли когда мать ещё носила меня — но не на ней. Он рано овдовел, но мама так и осталась жить в своём поместье в Холмах, предпочитая общаться с ним эпистолярно. Он приезжал несколько раз, когда душевное здоровье его жены ослабло настолько, что не позволяло ей выполнять свои обязанности. Я тогда лишь входил в отрочество, но хорошо помню эти радостные и полные надежд эпизоды. Родители подолгу разговаривали, но это ничего не изменило.
По детской наивности я думал, что есть какая-то семейная тайна, препятствующая воссоединению мамы с отцом, и ждал, что она посвятит меня в неё. Она не говорила о нём дурного слова, передавала мне его записки и подарки и заботливо собирала в дорогу, когда он присылал за мной — и всё. Я не понимал этого. Если он по молодости поступил с ней некрасиво, то искупил свою вину тем вниманием, которое нам уделял. Я не чувствовал себя чужим в его доме, это была его большая заслуга. Аскетом он, возможно, и не был, но рядом с ним так и не появилась женщина, которая бы метила в супруги. И я решительно не понимал, зачем матери жить затворницей, когда ничего не мешает настоять и узаконить наше положение. Но и она, похоже, не понимала, как тяжело мне было чувствовать себя вторым сортом безо всяких к тому оснований. Странно, что никто из нас не захотел обсудить это и сказать о своих... проблемах. Хотя в остальном наши отношения можно было назвать идеальными отношениями между матерью и сыном.
У неё, правда, есть свои странности. Она говорила, что в раннем младенчестве я мало того, что был на редкость некрасив, да ещё и постоянно опрокидывался, потому что моя большая лобастая голова была слишком тяжёлой для такого маленького тельца. Это якобы стало причиной её постоянных тревог о моём умственном здоровье, поэтому она решила показать меня Старшим Холмов. Искупав меня в лунном свете и заглянув в мои младенческие глаза, которые, видимо, уже тогда отличались остротой и глубиной прозрения, старики успокоили её, сказав, что со мной всё в порядке, а судьба моя прихотлива и терниста. Ещё бы, с такими-то мозгами. Но лунный свет пошёл мне на пользу, и я стал крепнуть и хорошеть на глазах. Она явно льстила мне, вновь и вновь рассказывая эту душераздирающую историю, даже когда я вырос. Интересно, она у меня одна такая или все матери в этом смысле одинаковы? Зато я знал: хочешь проверить ум и чувство юмора девушки — познакомь её с мамой, чтобы та попыталась сразить её парочкой подобных баек. Пожалуй, она нашла бы Кару ужасной, но, как всегда, деликатно не подала бы виду, и они обе позабавили бы меня. Хотя, о чём это я...
Я очень хочу её увидеть и, может быть, даже в тысячный раз выслушать все эти малоизвестные факты моего тёмного прошлого. Вдохнуть аромат тяжёлых спелых гроздьев, согретых солнцем и её заботой. Взять чашку мятного чая из её рук. Почувствовать себя любимым ребёнком, который обожает "умничать" и терпеть не может, когда его пытаются закаливать. Так много времени прошло. Я уже с трудом вспоминаю её голос...
Ветер, зной, песчаный горизонт, страх, кровь, обмороженная и горящая плоть — первый раз, по-настоящему... Здесь моя плавная дорога совершила первый резкий поворот.
Мама как-то обмолвилась, что отец предал не её, а саму любовь, вступив в "полезный" брак. Может быть, и так. Я мало понимаю в любви, но при желании нетрудно усмотреть высший промысел в его семейных неурядицах.
За странной болезнью и смертью жены последовал новый удар: очередной кризис в среде молодёжи коснулся и гнезда этого разумного ортодокса, гордившегося своими строгими взглядами. Моя бедная милая, но совершенно неуправляемая сестра, с которой мы так славно тиранили друг друга и соперничали в словесных баталиях, ещё не достигнув совершеннолетия, влюбилась в полукровку и ушла в Анаурох, чего, при всей своей любви, отец не мог принять ни умом, ни сердцем. Поиски стражей успехом не увенчались, как и мои, предпринятые позже. Я не нашёл её там, где рассчитывал, попробовал продвинуться со своим небольшим отрядом дальше, но... мне не хватило сил и решимости. Это было совсем не то, что жить под защитой мифаля в Эвереске, где энергию можно было черпать чуть ли не из воздуха, а по стерильным городским улицам следовало передвигаться посредством левитации. Боги, я даже не знал, каково это, когда шквальный ветер дует в лицо или пытается тащить по земле, и не представлял, что погода может так резко меняться. Столкновение с внешним миром не прошло бесследно: вернувшись домой в полном моральном и физическом упадке, я надолго слёг с этой кошмарной ветрянкой, которой люди болеют в детстве, и это было совсем не смешно. Мама ни словом не упрекнула меня, являя одним своим видом всю скорбь мира. Но я был чудовищно толстокож, и, идя на поправку, однажды поинтересовался с дальним прицелом, почему бы ей не выйти замуж. "Не глупи, я справлюсь", — только и ответила она, поцеловав мой бестолковый лоб. Что я мог сказать, как оправдаться?
За границами долины было очень опасно, мне приходилось защищаться и убивать. Это было трудно, но трудность оказалась не в том, в чём я ожидал. Я морально готовился и много тренировался, но мне казалось, что убийство разумного существа должно сопровождаться какими-то сильными эмоциями. Ненавистью. Но я таких чувств не испытывал ни тогда, ни позже.
Тех, кого я когда-либо ненавидел, можно по пальцам руки пересчитать, и большинство из них отошли в мир иной без моего участия или здравствуют по сей день. В серьёзные переделки я стараюсь не попадать, но если нет возможности избежать конфликта, я оскорбляю, провоцирую, это хоть хоть какая-то имитация отвращения. Я редко бываю по-настоящему ожесточён, я для этого не создан. Я просто выполняю свою задачу и мне приходится делать естественный, но обычно неприятный выбор между своей жизнью и жизнью тех, чьи цели вступают с ней в непримиримое противоречие.
Странная у меня получается концепция насилия, внеморальная, вневолевая. Но других я не могу применить к себе, хоть и понимаю их умом. Если дело обстоит так, что же тогда вообще способно удержать на краю любой мерзости и как почувствовать этот край? Страх? Закон? Бог? Всё это не годится, ибо, стоит сменить точку наблюдения, как в этих инстанциях мы увидим обескураживающе логичное, вменённое самой природой оправдание любых антигуманных действий. Но какую роль во всём этом играет наша собственная воля? Может, это такой феномен её отсутствия, как высшей формы присутствия? Мой личный опыт не дал мне чёткого ответа, и эта проблема, хоть уже и не доводит меня до грани срыва, но занимает не меньше, чем в возрасте мучительных самокопаний.
Может, оттого и жизнь моя сложилась так, как сложилась.
Было неприятно, но полезно узнать, что есть вещи, способные сделать меня слабым, и они начинаются за секретными вратами родной долины. История с сестрой вообще сильно повлияла на меня. Было большой ошибкой перестать бороться за то, чтобы, если не вернуть её, то хотя бы не потерять с ней связь. Не знаю, как сложилась её судьба, но с того момента, как я решил бросить поиски, я тщетно гнал от себя чувство личной ответственности за всё, что с ней могло после этого произойти. Все эти годы. Остаётся надеяться, что к её врождённым способностям прибавилось некоторое количество жизненного опыта, и она не стала жертвой своей неосмотрительности и моего небрежения.
Брат, напротив, всегда был серьёзен, как паладинский молот, и паранойялен, как Ниваль, подписывающий мой отчёт о расходах. И так же тёмен душою, как этот самый отчёт. Боюсь, безумие его матери коснулось и его. Он тоже воспринял подростковый бунт сестры по-своему близко к сердцу и вскоре примкнул к Элдрет Велуутра [2]. Позже я слышал, что он там далеко пошёл. Я думаю, сожаление отца по этому поводу было напускным, на самом деле он в душе гордился им. Его воспитание проявилось здесь во всей красе. Судя по его взглядам, он и сам мог бы возглавить шайку этих фанатиков, если бы не его положение. Это было бы честно, но неудобно. В этом был он весь.
С трудом оправившись после всех этих печальных событий, отец стал уделять мне непривычно много внимания, часто заговаривал о моём будущем, советуя найти занятие, достойное его сына. Но червь скептицизма, с детства угнездившийся во мне, уже вовсю точил мою душу. Бастард сгодился, когда остальные дети не оправдали надежд! И почему это мне не хочется упасть на колени и прослезиться? И всё в том же духе. Словом, мне бы принять с гордостью положение наследника княжеского венца, но во мне взыграли дерзость и язвительность. Кажется, в запале я даже помянул душевную болезнь его покойной жены. Глупо. Жестоко. Но разве мог я остановиться, когда колючки во рту так и кусались? Я многому научился с тех пор, кроме способности контролировать свой язык, и это сыграло большую роль в моей жизни. Видно, это особый дар. Сестрица говорила, что это про меня ходят слухи, будто некто, не успев ещё родиться, уже глумился над криворукими повитухами и давал им указания. А Кара однажды изрядно насмешила меня... впрочем, неважно.
Боюсь, здесь я ничего не могу изменить. Если я даже заклею себе рот, взгляд всё скажет. Можно в критические моменты поступать, как Гробнар, и разговаривать с самим собой. Но это кратчайший путь к распаду личности. Да и что я могу сказать почти идеальному себе? Ха-ха два раза...
"Иди, сын. Твоя судьба ждёт тебя". Можно ли считать это благословлением? Скорее, пинком в дорогу.
Я таким и запомнил его — тонким, прямым, напряжённым, как натянутая тетива. Лишь две глубокие складки пролегли под витым серебряным венцом да потухла луна в устремлённых в никуда золотисто-голубых глазах, когда он понял, что ничего не может изменить. Хмурый, разочарованный хранитель маленького, уютного и ещё живого мира, который я так и не унаследовал. Да и не мог бы, отец зря надеялся на меня. Я уже тянулся к другому, большому и... стремящемуся к разнообразию. Надо было бы ещё добавить "опасному", но тогда я об этом не очень-то задумывался. Мне не приходило в голову, что за возможность познавать и развиваться, не будучи связанным присущими моему народу религиозными и этическими ограничениями, придётся дорого платить. Настолько дорого, что однажды плата покажется чрезмерной.
Я знал, что мир жесток. Этот мир, подчиняясь неумолимым законам развития цивилизаций, съедал то, что было дорого поколениям моих предков. Но в доме матери или отца, в архивах и светлых лабиринтах Академии, где у стен не было ушей, а в рукавах не прятались кинжалы, истории о пропитанных ядом перчатках или превосходном вине, оборачивающемся кислотой у тебя внутри, казались страшными сказками.
Но кем бы я стал дома, среди этих мягких линий ландшафта, рвущихся в небо белых башен Совета, оплетённых невесомым кружевом стрельчатых аркад, плодовых террас Шейрадима и синелиственничных рощ, где нет ни одной неправильно растущей веточки или иголочки? Мне кажется, кем-то другим.
Плавучие сады Эйрдри Фэйниа... в дни равноденствий я вставал до рассвета, чтобы первым увидеть Танец Кружащихся Ветров и подставить лицо дыханию самой Крылатой Матери. На эти сады выходили окна моей комнаты в доме отца, и, обучаясь в Академии, я почти круглый год читал и засыпал под ароматы винного лотоса и ночного жасмина...
Странно устроена память. Иногда, пытаясь восстановить какое-то имя или лицо, я застываю в тупом оцепенении, осознавая, что ничего не помню, всё осталось там, за кордонами прожитых столетий. Но стоит припомнить запах или услышать старую, как мир, музыку в тембре чужого голоса — и тени ушедшего проясняются, и вся юность вмещается в один беззаботный вчерашний день.
Однажды у меня было свидание с одной фатально благородной юной леди на заветном Звёздном Лугу, где многие поколения маминых сынков и папиных дочек укладывали друг друга на траву, то есть, виноват, конечно же, наблюдали звёзды. Я поклялся на алтаре Ханали Селанил[3] хранить тайну этой встречи и даже вступил в их глупое Братство то ли тайных венчаний, то ли запретной любви — тут у меня какой-то странный провал в памяти, подозреваю, что причина его не только в давности лет.
Какая гадость эта ваша мальвазия для причастий! Её-то я точно до гроба не забуду. Этому ужасу, пожалуй, пошла бы на пользу двойная отгонка с мелованием — Дункан оценил бы результат. Да и шизофреничной совести сэра Ниваля этот продукт прекрасно подошёл бы в качестве ежевечерней терапии. Моя, по-моему, спала мертвецким сном.
Это свидание было самым бестолковым в моей жизни, но ту нездешнюю песню, что пело мне ясное ночное небо под немного назойливый девичий щебет, невозможно забыть. Я тогда подумал, что только звёзды и чисты, и мудры, и им можно доверить любой секрет. И, должно быть, это бесконечное небо — единственное, что нас всех связывает. В том числе, и меня с этой очаровательной куклой, умеющей выдавать сто разных слов в минуту. Смешно.
Так что я, как выяснилось, являюсь членом Братства тайных венчаний и запретной любви, кому надо, обращайтесь. В самый раз для того, кто держит магазин в Доках и работает на Девятку. Жизнь определённо удалась.
Нет, нет, в таком идеальном и чистом месте, как Эвереска, созданном вечными для вечных, хорошо встретить старость. Я хотел вернуться туда, когда почувствую, что устал. Там было бы хорошо предаваться воспоминаниям, лелеять в душе победы, философствовать по поводу поражений и пребывать в счастливой уверенности, что я не увижу, как разрастается тонкая паутина трещин на полупрозрачном мраморе, и как всадник по имени Время вытаптывает эти чудесные сады.
