Костя выключил диктофон, покосился на друга, и не понял по лицу, слышал ли тот хоть слово:
— Вопросы будут?
Вадим лениво протянул:
— Угу. Паспорт сделал?
Костя крякнул: вот только об этом сейчас и речь! Молча передал две одинаковые книжки, вытащив их из нагрудного кармана куртки:
— Все?
Греков кивнул. Подумал и спросил:
— Впрочем, нет, есть пара вопросов: кто кроме этой скрипучей старушки Розы мог знать о дочери Егора?
— Никто. Старушка старой закалки и тайны чужие хранить умеет.
— Как же вам рассказала?
— А мы на восстановление чести и справедливости давили. Как юридические лица. У пожилых корочки госорганов особое уважение вызывают.
Вадим фыркнул:
— А почему, скажи мне, я склоняюсь к мысли, что Шехова -младшая знает о том, что Лика, дочь Егора. И как Вероника о том же узнала? Не от нее ли?
— Это покойница, что ли?
— Угу. Дневник у меня ее, с посмертной записью. Аделаида отдала. Кстати, напряги ребят, пусть Вере памятник поставят с ее именем. Я на счет твоей конторы семьдесят тысяч перевел...
— Сдурел?!
— Помолчи. Это не подачка, не взятка, а мое желание. Я так хочу.
Уваров загрустил: похоже Грек решил больше не возвращаться в Питер, вот и рубит концы, отдавая дань каждому.
— Жаль. Похоже больше не увидимся?
— Почему? Будешь приезжать ко мне.
— Вот это точно — вряд ли. Ладно, не грузись — не уехал еще. Ребятам я скажу, завтра же могилку поправят, что надо поставят. Не о том ты говоришь, Грек, не о том думаешь. Хочешь знать мое мнение? Я твое желание забрать Лику из этого вертепа понимаю, и уехать на веке, забыть, чтоб и мыслью не пачкаться, тоже, но не правильно будет сбежать, промолчать. Ты уже знаешь, кто Лика, этого довольно, чтоб мучиться...
— Мучилась она, и больше не будет. Остальное суета и догмы. Хочешь, чтоб я из-за них покалечил Лику? Представь, что с ней будет, если я затею развод? Представь, что с ней будет, если я оставлю здесь, брошу? Ты меня с Егором случайно не спутал?
— А ты ведь все знал, Грек, — догадался Костя.
— Догадывался.
— А зачем спешил?
— Чтоб не опоздать.
— И никто не смог помешать, вмешаться, — кивнул с пониманием Уваров.
— Угу, чтоб вывести Лику из игры до того, как закончится партия. Что-нибудь еще узнал?
— Все. Что тебя интересует? Избиение младенца четырехгодичной давности? Помяли, кастетом по голове дали и выкинули...
— Знаю.
— А кто заказал?
— Тоже.
— Весело, — протянул Уваров. — Что делать думаешь?
— Ничего. Уже сделал. Ладно, нового ты мне не сообщишь, поэтому не стоит и время тратить. Охрану оставь до воскресенья, на всякий случай.
Костя хмуро кивнул.
— Не загружай голову лишним, — толкнул его в плечо Вадим. — Будь проще. Мы ведь живем дальше, просто живем... Пообедаешь завтра со мной?
— Прощание славян?
— Рядовой обед.
— А как же шашлык в воскресенье? Я Татьяну уже предупредил.
— Извини, друг, в двенадцать, чартером, мы с женой улетаем домой.
— Большой человек, — хмыкнул Костя. — Авиакомпании нам не нужны, свой самолет есть, дом в Швеции...
— И много чего еще. Список недвижимости и декларацию о доходах предоставить?
— Обойдусь.
— Тогда, пока, Костя, до завтра, — пошел к своей машине.
— Вадим! — окликнул тот. — А что на счет ответов на вопросы? Копать?
— А смысл? — пожал тот плечами. — Мне лично все ясно. А кому нет, тот пусть и копает.
Сел в машину и уехал.
Уваров поморщился, постоял, соображая, и заметил в полголоса:
— Счастливый, я лишь одно понял: хорошо, что я не Егор Греков. И особый поклон родителям, что не уродился я Иркой Шеховой!
Сплюнул на землю, и пошел к машине.
Вадим набрал заветный номер и сказал всего одно слово:
— Фас.
А потом, вливаясь в автомобильное движение, позвонил Егору:
— Здравствуй брат. Как дела?
— Нормально. Рад, что ты позвонил.
— И я поверь... Вера, как?
— Нормально. Дети, правда, чудят, не без этого.
— Опять Ярослав?
— Нет. Маша Веронике грубит, что-то не поделили мои женщины. Кстати, Вера сказала, ты к нам завтра собираешься на ужин?
— Да, но завтра, к сожалению не получается. Я хотел бы перенести ужин на субботу. Не возражаешь?
— Нет, о чем речь, не можешь в пятницу, устроим фуршет в субботу, жене я передам.
— Вот и славно. Еще одна просьба, может, встретимся тет-а-тет, посидим? Хотелось бы без детей да женщин пообщаться.
— Хорошее предложение, я только `за'. Когда, где?
— Завтра, в два часа, как раз у меня пауза в делах будет. У Арона, тихо, приятно. Закажу кабинет, пообедаем.
— Ты заказываешь, я оплачиваю. И не возражай! Мы так и не отметили сделку.
— Уговорил. До завтра?
— Да... Вадим, извини — один вопрос — ты Лику не видел?
— Лику? — изобразил удивление Греков.
— Понимаю, вопрос, наверное, странный.
— Неожиданный.
— Да, — вздохнул Егор. — Но я подумал, мало ли?
— А что потерялась?
— Уволилась. Во вторник только узнал. Ездил к ней — никого. На звонки не отвечает. Сегодня тоже. Я вчера заезжал записку оставил, а сегодня смотрю, она на месте. Короче, беспокоюсь.
— Удивительный ты работодатель — беспокоишься об уволившейся домработнице.
— Ты же знаешь, что девушка неадекватна, могла не подумав уволится, а потом передумать.
— Вернуть хочешь?
— Почему нет? Хочу.
— А Вера, Маша?
— Ну, Вадим, женщины они и есть — женщины, что я по схеме их капризов жить буду? Так я понял, Лику ты не видел?
— Нет, не видел, — усмехнулся мужчина. — Если сильно беспокоишься, позвони в милицию, пусть поищут.
— Угу, сдвинуться они с места, как же, — буркнул Егор.
— Тогда сам действуй. Подсказать как? Подругам, знакомым, родственникам позвони.
— Звонил. Подруг-то у Лики одна всего.
— Что сказала подружка?
— А нет ее, уехала до конца недели.
— Может, с Ликой и уехала?
— Может. Ладно, подожду до понедельника и снова позвоню.
— Угу, — `Какой же ты `заботливый' отец!' — презрительно скривил губы Вадим. — Пока!
И отключив связь, откинул трубку на сиденье: Мразь ты Егор, редкостная!
До моста Вадим прошелся пешком. Ветер в лицо привел его в чувства, разбавил неприязнь сродную ненависти печалью и сожалением, и злость осела, уступая место меланхолии.
Машу, Вадим заметил издали. Высокая шатенка в темном длинном пальто стояла у перил и смотрела в воды Мойки, совсем как это любил делать он, минутами, часами наблюдая их бег.
— Здравствуй, — пристроился рядом.
Маша кивнула, несмело поглядывая на него:
— Оторвала вас от дел.
— Мы опять на `вы'?
— Да, так правильней.
— Не думаю. Что случилось, Маша?
Девушка долго молчала, не зная с чего начать, и поняла, что не станет заходить издалека, решилась и спросила прямо:
— Объясните мне, дядя Вадим, зачем вы появились в нашем доме? Что заставило вас изменить своей привычке, жить не у нас? Мы пригласили, да, но вы не сопротивлялись. Сейчас вспоминая, я понимаю, что вы именно приглашения и ждали. Не скажи мы, вы бы подвели разговор к этой теме.
— Что-нибудь еще волнует?
— Да, — развернулась к нему, желая обвинить в том, что происходит в семье, происходит с ней, уличить в связи с Ликой. Но, встретившись с глазами Вадима, лишь сморщилась и отвернулась, боясь расплакаться, прижаться к его плечу и словно Татьяна Онегину признаться в любви, не обвинять — а умолять, не требовать объяснений, а просить милости взглядов, губ, признаний. И вздохнула. — Вы знаете, какое впечатление производите на женщин.
— Догадываюсь, — невесело усмехнулся Вадим. И до Маши дошло:
— Вы специально обольщали меня.
— Скажу больше, соблазнял, — не стал скрывать мужчина.
— Я нравилась вам? — спросила с надеждой. Ей очень хотелось верить, что не все потеряно, но чудес не бывает:
— Нет, ты мне нравилась не больше, чем любая другая девушка в этом городе.
— Тогда зачем соблазнять? Зачем эти взгляды, вздохи, кружения. Вы словно ворон вились над дичью и добились своего — дичь пала. Да! Не смотрите на меня как на глупую девочку, я не так глупа, как вам хотелось бы! ... И я люблю вас. Люблю настолько, что готова перейти черту дозволенного, бросить все, всех. Вы этого добивались? Планомерно: цветы, комплименты, взгляды, понимание, признание, подарки и бездна шарма. Сколько затрат на ненужную вам девчонку. Зачем? Что я вам сделала?
— Ничего, как и Ярослав.
Маша насторожилась — а брат-то тут причем?
— Неужели ты не поняла зачем?
— Нет, — призналась честно.
— У каждого человека есть уязвимое место. Главное его вычислить, и человек твой. Ты можешь им манипулировать, давить, подчинять. Убивать, не прикасаясь. Я думал, что вы и есть уязвимое место, но это не так.
Маша качнулась, зажмурившись, и прошептала, сообразив:
— Родители!
— Да.
— Но почему? Господи, что они вам сделали?! Мой отец ваш брат! Родной брат! Да он не идеал, но и вы тоже! Знаете, как вас называют? Синяя борода!... Ах, да, тетя Ира!... Вы из-за нее? Но она мертва давным-давно! И мама в том невиновата! А вы и ее?! Но за что?
— Синяя борода? — усмехнулся Вадим. — Возможно мы с ним похожи... А скажи, Маша, ты хорошо знаешь своих родителей?
— Да! Очень хорошо.
Вадим усмехнулся:
— Девочка. Милая моя племянница, никто не может хорошо знать человека, даже самого близкого, потому что все мы, по большому счеты, не знаем и себя. Как правило, придумываем друзей, врагов, любимых и себя тоже — придумываем. Весь этот мир — программа из наших и чужих стереотипов, шаблонов.
— Не правда.
— Правда, но, неудобоваримая, поэтому лучше ее не замечать. Скажи честно, подумай и скажи пусть не мне — себе, что ты полюбила во мне?
— Вас.
— Нет, — качнул головой Вадим. — Себя. Ты соизмерила мои возможности и свои желания. Они не столько меркантильны, сколько естественны. Ты запуталась в самокопании, в попытке разложить этот мир на составные части и понять хотя бы по отдельности, раз вместе не получается. И поняла, что не в состоянии это сделать, в силу своих ограниченных человеческих возможностей, не можешь объять необъятное. Испугалась, что снова будут шишки, боль, одиночество непонимание. А тут мало богатый, достаточно сильный, неглупый, так еще не старый и не уродливый мужчина, выказывает тебе знаки расположения, слушает и вроде бы понимает. И может очень много, настолько много, что крепче тылов и не найти. Тебя недолго занимал вопрос о родстве...
— Да, не долго. Возможно, вы правы, я искала сильного человека, которому смогу довериться, на которого смогу опереться.
— В этом твоя главная ошибка, девочка. Ищи не того, кому можно довериться, ищи того, ради кого стоит жить.
— Это говорит мне человек, который был женат семь раз? — поморщилась уязвленная Маша.
— Не стану оправдывать — не в чем. Да я был женат семь раз, и прилетел в Питер не только из-за дел, но и с подспудным желанием найти восьмую жену. И нашел бы и женился, как на второй, пятой, не от любви или из-за выгоды, а лишь бы избавиться от гнетущего чувства одиночества. Вряд ли ты поймешь, что это такое, и я желаю тебе никогда этого не понять, не познать. Хуже нет, когда не для кого жить, не куда идти, и никто тебя не ждет и никому ты не нужен. Ты! Не связи, деньги, возможности, власть, а ты сам. Я словно глупый зверек попадался в ловушку, которую по сути сам и ставил. Женился, чтоб что-то изменить, подпитать надежду, и знал — ничего не измениться, я лгу сам себе.
— Зачем же женились?
Вадим внимательно посмотрел на девушку, подумал и решил сказать правду:
— Ты была когда-нибудь в Стокгольме?
— Нет.
— А за рубежом?
— Конечно.
— Представь уютный чистый город, старинный улицы, величавые здания, цветы, фонари, неспешную речь и столь же неспешную жизнь. Чужую. Ты живешь ею, по чужим законам, чужим схемам. Так надо, необходимо. Твои труды вознаграждаются, ты поднимаешься все выше, тебя принимают, считают почти равным, уважают. У тебя есть все, на что только хватает фантазии. И не к чему больше стремиться — стабильность. Но она как болото, засасывает, расслабляет. В один прекрасный миг ты понимаешь, что тебе-то как раз ничего не надо: ни яхт, ни машин, ни домов, ни мебели, да и власть пуста, потому что не для кого, не зачем. У тебя есть куда идти, но и там пустота, такая же пугающая, как в душе. Ты бродишь дотемна по улочкам, смотришь на окружающее великолепие, слушаешь чужую речь, фальшиво улыбаешься в ответ на улыбки и ... с завистью смотришь на парочки, заглядываешь в чужие окна, чтоб хоть на минуту избавиться от пустоты, отверженности, осознания собственной ненужности. Хоть на минуту, секунду прикоснуться к тому теплу, что живет за светом чужих окон. Ты видишь малыша за компьютером, а рядом сидит его мамочка, помогает сыну, и оба смеются. А в другом окне молодая пара пьет чай и просто разговаривает. В третьем пожилая леди вяжет носки, а рядом играет внук, дочь хлопочет на кухне. Ты понимаешь, что эта леди прожила жизнь не зря. Она была нужна, нужна и сейчас, и этим счастлива. А ты? Зачем прожил жизнь ты?.. Идешь мимо дома и видишь на лужайке огромного пса грызущего кость. Молодой лабладор даже не лает на тебя, не отпугивает от крыльца. Он просто смотрит на тебя, видит одинокого, никому ненужного человека, и понимает, что его стоит лишь жалеть, а не опасаться или пугать. И начинает вилять хвостом. А ты смотришь на собаку и думаешь, что даже этот пес счастливее тебя. У него есть любовь хозяина и свой долг.
Вадим смолк и, покосившись на притихшую, задумавшуюся девушку, улыбнулся:
— Когда-нибудь ты поймешь, что жить для себя грустно и скучно. И полюбишь не за портмоне или цвет глаз, не за рост или знаменитую родню. Престиж не будет иметь значение, как и возраст избранника. Если тебя спросят: за что ты любишь? А ты не сможешь ответить — знай, на этот раз ты действительно любишь.
— Вы философ дядя Вадим.
— Нет, я циник, Маша, и в принципе, не очень хороший человек. Еще сутки назад, я готовил тебе очень неприятное будущее и верил в то, что прав. Но судьба, не знаю уж, за что одарила меня одним уникальным человечком, который все изменил. В частности спас тебя.
— Женщина?
— Нет. Ангел.
— Лика? — ужаснулась своей догадке Маша.
— Да.
Взгляд Вадима ушел вдаль, на губах расцвела теплая, ласковая улыбка и лицо смягчилось, стало еще более притягательным. Девушка зажмурилась, чтоб не расплакаться — Лика! Вечно она! Почему?!
— Значит я ей еще и обязана? — прошипела в отчаянье. — Разве я просила?!
— О добре не просят, она не подаяние.
— Лика была любовницей вашего брата!
— Нет, Маша, никогда Лика не была его любовницей, — сказал спокойно и так уверенно, что не усомнишься.
Девушка закачала головой не в силах справиться с собой, сдержаться, и расплакалась:
