Рожденный в сражениях

"Вот он, главный эскулап. Не иначе местное светило. Что-то шуму слишком много вокруг моей персоны. Пора прекращать".

Родионов еще раз потянулся, с удовольствием ощущая силу и послушность своего тела и чуть прокашлявшись, густым баритоном, рявкнул на весь двор.

-Доктор! Что за паника?!

Вокруг мгновенно состроилась, как есть, немая сцена. Наступившую тишину первым нарушил мужик — возница. Толи икнув, толи кхекнув, он зачем-то заглянул за спину Родионову и мелко закрестился. Глаза у него стали круглые, как у совы. А из всего словарного запаса видимо осталось только одно — "Чур, меня! Чур!"

"Ну, ничего себе! Проявление радости. Или я чего-то не понимаю, или одно из двух" — Родионов в задумчивости полез почесать свой затылок, видимо привычным для прежнего владельца жестом, но не получилось. Рука наткнулась на что-то жесткое и колючее. И это колючее торчало у него из шеи. "Что за хрень?!" — только успело мелькнуть в голове, а пальцы уже это ухватили и выдернули. Раздался неприятный треск. Шею ожгло короткой болью. А в руке... В руке оказался приличных размеров кусок дюраля, замазанный чьей-то кровью. Насладиться видом трофея Родионову не удалось. Из процесса тупого созерцания его вывел странный звук, как будто на землю рядом с телегой уронили тяжелый мешок. Он невольно скосил глаза. Мешком оказался давешний возница. Лежал себе поперек тележной колеи и счастливо пускал пузыри. Видимо детство вспомнил. От размышлений о причинах такого явления отвлек звук падения ещё одного мешка. Явно более мягкого, но не менее тяжелого. Сергей повернулся на новый звук и увидел лежащее посреди двора и все еще колыхавшееся, от процесса соприкосновения с землей, тело дебелой тетки.

"И что у них тут за падеж начался? Это случаем не заразно? Наверное, нет. Вон, доктор стоит и даже своё пенсне протирает. Тогда в чем дело? Или это я, такой сногсшибательный эффект произвожу? Похоже на то". — Мысли ворочались такие же тупые, как и сама ситуация. Правда среди этой тупости пряталась одна, явно дельная и свежая, но показываться на свет божий не торопилась. А между тем, рука, уже привычным движением, полезла почесать затылок. Видимо в поисках неуловимой мысли. И, что удивительно, нашла. Правда, не мысль. А хороший такой, сантиметров десять длиной шрам. Как раз в том месте, где шея в затылок переходит. Даже не шрам, а рану, потому что пальцы тут же оказались в крови, а по спине потекло теплое. И сразу остановилось. Видимо именно этого и не хватало мысли, чтобы пробиться наружу и заорать во весь голос: "Эта хрень, у тебя в шее сидела по самое нихочу! У тебя голова почти отрублена!" Мысль проорала, а сознание от этого ора сразу захотело куда-то уплыть. Пришлось его удерживать на месте, и с немалым усилием. Удержал.

"И что дальше? А дальше будем считать, что просто немножко порезались. Я не Док, и объяснить это с точки зрения медицины и биологии не смогу. Ясно только, что это эффект взаимодействия организма и ЭИДа. Пока и этого достаточно".

А еще через два часа, с намотанным на шею километром бинтов и провожаемый возмущенными речами доктора о необходимости дальнейшего наблюдения и исследования таких необычайных способностей, Сергей, с видимым облегчением забрался в кабину санитарного автобуса. Машину прислали из отряда, как только ему удалось туда дозвониться. Путь до Ораниенбаума предстоял неблизкий. Больше часа по милым российским дорогам. И это время Сергей собирался использовать с максимальным толком — поспать. А заодно и переварить полученную информацию. Тем более, что в отряде отдыхать будет некогда. Начнутся разборки и подарки. Ну, те подарки, которые совершенно русские. А потому — спать.

Поспать не поспал, а подремать получилось. И немного оценить место и время, в котором оказался.

Хорошее время. Правильное. Выходит, у мужиков получилось. Слишком все отличалось от известной истории. На дворе тридцать второй год, а уже вторая пятилетка. Колхозы мирно уживаются с кооперативами и единоличниками. Зачистка армии и руководства идет полным ходом и пока с минимальным количеством щепок. "Бурными темпами" — идиотский все-таки штамп! — развивается экономическое сотрудничество с Германией. А президентом там, между прочим, Ханс фон Зект. И с канцлером Гитлером вполне уживается его первый зам по партии — Тельман. Интересно, что случилось с его женой еврейкой? Советский Союз вместо позорной сдачи КВЖД и Маньчжурии японцам, ввалил им по первое число. Да еще так ловко, что те, этим, остались даже довольны! Конечно, до идеала ещё далеко. Но.... Но вы, батенька, хам трамвайный! Видите ли, вас не встречает светлое будущее всего человечества! Да по сравнению с тем дерьмократическим завтра, откуда он сюда попал — это золотой век. Пускай не совсем сытый. Пускай не совсем одетый и обустроенный. Пускай! Зато здесь ты понимаешь, что ты человек, а не кусок... известного продукта. Здесь, ты трудишься на благо страны и народа, а не на благо какого-то дяди. Ты каждый день видишь — благодаря твоему труду, страна развивается. Растет. И ни какого ощущения, что ты винтик. Ты — человек! Гордый гражданин, гордой страны. Даже не страны — державы! Эх! И слов-то нормальных нет, чтобы передать это состояние. Подрастеряли мы такие слова. Не нужны они были в эпоху менеджеров и мерчендайзеров, памперсов и тампаксов. А душа требует песни! И пускай нельзя вслух, но для себя и про себя — можно.

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек.

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!

От Москвы до самых до окраин,

С южных гор до северных морей

Человек проходит как хозяин

Необъятной Родины своей.

Всюду жизнь и вольно и широко,

Точно Волга полная, течёт.

Молодым — везде у нас дорога,

Старикам — везде у нас почёт.

Наши нивы глазом не обшаришь,

Не упомнишь наших городов.

Наше слово гордое "товарищ"

Нам дороже всех красивых слов.

С этим словом мы повсюду дома.

Нет для нас ни черных, ни цветных,

Это слово каждому знакомо,

С ним везде находим мы родных.

Над страной весенний ветер веет,

С каждым днём всё радостнее жить,

И никто на свете не умеет

Лучше нас смеяться и любить.

Но сурово брови мы насупим,

Если враг захочет нас сломать,

Как невесту, Родину мы любим,

Бережём, как ласковую мать.

Но песни — песнями, а служба — службой. А медслужба, это такие драконы, что к ним лучше не попадать. Видимо бог и ЭИД хранили летуна. Бинты сняли, а там кроме небольшой, хотя и длинной царапины — ничего. Пришлось Родину, свалить все на бедного старика доктора. Что тот, совсем с перепугу ничего не соображал и как я, мол, не отнекивался, накрутил на шею все бинты, что у него были. Конечно, помяли, покрутили, постучали, но отпустили. Отпустили бедного молодца на расправу.

Командир отряда, майор Берг, ждал Сергея у дверей медчасти. И далеко не с распростертыми объятиями. Служба, как на флоте, так и для флота, имеет свои особенности, в том числе и лексические. Поэтому вместо приветствия и вопроса о состоянии его здоровья, пришлось Родину выслушать очень интересную лекцию о своем происхождении. А так же о происхождении некоторых летчиков и конструктивных особенностях их организмов. Генеалогическое древо получилось длинным и запутанным. Оставалось только удивляться столь обширным познаниям командира. Тем более что в личном деле, Родин был в этом уверен, таких подробностей быть не могло. Познания начальства видимо были безграничны. Пришлось лекцию прервать, а то Сергей уже начал опасаться за здоровье командира, лицо которого приобретало, по ходу монолога, цвет вареной свеклы. Способ он выбрал, наверное, единственно возможный в данной ситуации. Дождавшись, когда у начальства возникнет секундная пауза, дышать ведь тоже надо, как положено по уставу громко и четко, стоя по стойке смирно и поедая начальство глазами, выдал сакраментальное: "Никак, нет! Товарищ командир!"

Маленькие, серые, как балтийская волна, глаза Берга расширились до размеров, явно не предусмотренных природой. Набранный в грудь запас воздуха с шумом вышел, чуть ли не через уши.

-Что, никак нет? — вырвался вопрос из глубины командирской души.

— Не рожденный, а рождённый. И не сортире, а в стойле.

-Кто, рожденный? — Изумление командира было искренним и глубоким как Марианская впадина.

-Я. Товарищ командир!

-Что, ты?

-Я рождён в стойле. Матушка до дома не успела.

Наконец, командир, решил поинтересоваться здоровьем своего подчиненного.

-Родин. Ты случайно головой не ударился?

-Так точно, ударился. Только не головой, а шеей. Точнее по шее.

Берг с минуту смотрел на это явление природы, которое в документах официально именовалось летчиком-наблюдателем Родиным Сергеем Ефимовичем. Наконец, видимо связав это явление с окружающим миром и текущей обстановкой, расхохотался. Причем смеялся он так же самозабвенно, как только что разносил беднягу летнаба.

Отсмеявшись и вытерев выступившие от смеха слезы, Берг, все ещё улыбаясь, хлопнул Родина по плечу.

-Молодец. Уел командира. Так мне старому матершиннику и надо. Ладно, орел. Пошли в штаб. А по пути расскажешь, что там у вас произошло.

А что собственно было рассказывать? Удар, треск и тандемная установка приказала долго жить. Случилось все на высоте метров двести. Тяжелая летающая лодка без двигателя, это обычный утюг, и, как и положено утюгу парить, не способна. Резкое снижение, считай падение. Удар о деревья. Сначала правым крылом, а потом и всем остальным. Двигатель с передней опоры сорвало и накрыло кабину. Ну, а дальше — сплошное, его личное, Сергея Родина, везение. На словах все просто, коротко и понятно, а писать пришлось много, долго и нудно. Рапорт. Отчет. Доклад. Хорошо, что все, когда-нибудь, заканчивается. Закончился и этот день. Первый день Родина в этом мире. Для начала — недурственно.

За два года до этого

Темнота была странной. Когда начался перенос домена, тоже вспыхнула темнота. Но тогда это походило на то, как если бы кто-то выключил свет. Вот словно сидишь в кресле на балконе солнечным днем и вдруг закроешь глаза. Темно-то оно темно, но ты понимаешь, что рядом, вокруг, яркий солнечный свет. Поэтому в темноте нет черноты. А эта темнота была именно черной. Черной, жирной и...живой. При этом он понимал, что глаза его видят. Видят именно эту живую черноту. И в ней беспорядочно перемещались какие-то еще более черные сгустки. Но воспринимались они, почему-то, как искры. Густые черные искры. А сама чернота жила. Звуками. Точнее звуком. Монотонным, чуть слышным, но идущим, казалось, со всех сторон. И еще тяжесть. Странная, ощущаемая каждой клеточкой тела. Значит, есть тело? Значит, он уже не просто сгусток мысли в абсолютной черноте? Значит, жив? Звук изменился. Стал сильнее и приблизился, сконцентрировавшись в одном месте. В монотонности появился ритм. Не постоянный, рваный, но завладевший вниманием. В ритме было что-то важное, что обязательно нужно было уловить и понять. Темнота изменилась — в абсолютной черноте появились более светлые пятна. Медленно, очень медленно они формировались в серые образы, бесформенные, но заметные. Сама темнота тоже серела. Появилось ощущение тела. Ощущение чего-то материального, что и есть тело. Вместе с этим возникли чувства. Точнее, ощущение. Ощущение нестерпимого зуда, захватившего каждую частичку тела. Звук приблизился. Появилось непреодолимое желание закрыть глаза. Преодолевая непонятное сопротивление, сопровождаемое болью (боль?.. еще одно чувство), им удалось это сделать. Звук превратился в грохот, бьющий по ушам и идущий со всех сторон. И, наконец, темнота взорвалась. Взорвалась нестерпимым сиянием, ослепляющим даже через плотно прикрытые веки. И чудовищный голос, сменивший звук:

— Эй, славяне! Есть кто живой?

Пожар в судостроительных мастерских завода "Красное Сормово" начался в обеденный перерыв. Словно специально подгадал время, когда большинство рабочих и служащих находились в заводской столовой. В том числе и сотрудники пожарной охраны. Не было никакого предварительного задымления, запаха и дыма. Огонь вспыхнул сразу, быстро охватив сборочный цех. Когда тревожно заревел заводской гудок и с разных сторон раздались заполошные удары по пожарным рельсам, выскочившие отовсюду люди увидели рвущиеся из оконных проемов длинного и высокого кирпичного здания сборочного цеха языки пламени с космами жирного дыма. Мгновенная оторопь сменилась лихорадочной, но организованной активностью — кто-то бросился к пожарным щитам, кто-то к водонапорной башне. А часть людей рванулась к сборочному цеху — там оставались рабочие утренней смены — по пути хватая багры и пожарные топоры. Среди прочих бежал к цеху и шестнадцатилетний ученик токаря Андрюха Пантюшин. Длинный худой и быстроногий он опередил многих других и одним из первых оказался перед массивными распахнутыми воротами цеха, из которых с ревом вырывалось пламя. Кто-то закричал "Люди в огне!" и Андрюха, не раздумывая ни мгновения, закрыв голову полой рабочей куртки, шагнул в ревущее пламя. А потом рванули кислородные баллоны...

"Ну, Рыбный, ты и попал".

Новиков

Колеса наматывали километры дороги. За окном мелькали привычные и до боли родные среднерусские пейзажи. И вроде все было хорошо. И нет причин для тревог. Но на сердце неспокойно. Что-то скребет.

Новиков прокручивал в голове все события, начиная с прибытия в это время. Вроде все правильно. И явных промахов нет и сделано немало. Так в чем дело?

"Хорьх" стремительно и плавно пожирал пространство. В открытое окно врывался ветер. Ветер выдувал летнюю жару и пьянил как молодое вино. Постепенно спадало напряжение. Все-таки прав был Визбор: "Нет прекрасней и мудрее средства от тревог — чем ночная песня шин". Сейчас не ночь. Но в остальном — все правильно. И под эту песню шин, наконец, пришло понимание того, что его тревожило и не давало покоя.

Все только начинается! Все что сделано — это только начало. Точка отсчета. А впереди... Эх! Да что там гадать! Работа впереди. Огромная и важная работа — Родину защищать.