В трех метрах рубится Горин. От его тяжелого меча разваливаются монгольские щиты.
Где Борис?
— Уч! — Монгол, щерясь, прыгает на меня. Приседаю, удар саблей понизу, степняк резко опускает свой щит вниз и взмахивает клинком. Шаг в сторону, щит от себя, а кончик сабли делает ещё одну улыбку поганому, чуть ниже подбородка. Оглядываюсь, но Велесова нигде нет, однако вижу Илью — он отмахивается сразу от трёх степняков. Кидаюсь к нему, на ходу ударом торца щита сшибая поганого. Второго саблей по ноге, и вместе с Лисиным, одновременно накалываем третьего.
Сзади сильно бьют по шлему. Разворот и клинок срубает степняку руку вместе с частью груди.
Силы бурлят в мышцах. Тяжелый щит как пушинка. На миг оказываюсь один...
Всё пространство между бревенчатыми стенами превратилось в гигантскую мясорубку. Острая сталь кромсает плоть, заливая кровью землю. Снег перемешался в густой кисель бурого цвета.
Взмах, удар, по щиту скрежещет сталь, совсем соскребли рисунок на нем. Новый взмах, удар в ногу поганому. Тесно тут. Отмахнуться от направленной в лицо сабли, с разворота рубанул по спине врага, кольнуть в бок...
И тут вижу Велесова. Он, пятясь, отбивает удары высокого степняка. Падает, запнувшись об убитого и поганый победно орёт, поднимая клинок для последнего удара. Не успеть, далеко. С силой кидаю свой щит. Он сбивает монгола с ног и Борис тут же накалывает врага на саблю. Рядом возникает Илья Лисин, хватает мой щит. И встав, спина к спине с Велесовым, начинают отбиваться от монгол.
Выхватываю из бурой каши чей-то клинок. Передо мной тут же вырастают трое поганых. Щерятся. Думают, щита нет, так я легкая добыча? Счас! Качнул плечами и скрестил впереди клинки. Степняки расходятся, охватывая с боков. Раскручиваю сталь веером и прыгаю вправо. Щит монгола разлетается щепой, следом летит отрубленная кисть, а степняк отлетает с улыбкой от уха до уха. Шаг ко второму и вслед за разлетевшимся щитом, срубаю сразу обе кисти. Эти сабли легки, не то, что тренировочные, но рубят как тяжелые мечи.
— Хичирхэг! Мехел багатур! — Орёт третий, кидается в атаку... и отлетает в стороны по частям. Но его крик услышан. Степняки как мухи липнут к сильным бойцам. Какие же сказки им рассказывают в детстве, если они свято верят, что сила убитого ими богатыря перейдёт к ним?
— Мехел бага... — Докричался, поганец.
— Давайте, лезьте ко мне. Хоть по одному, хоть все скопом. Парням легче станет.
Взглядом выхватываю лицо убитого новика. Третей. Рядом Паша Савельев, сжимающий саблю. Остекленели его голубые глаза.
— А-а-а! — Ярость выплёскивается наружу. Ещё быстрей раскручиваю клинки и кидаюсь к бревенчатой стене, где монголы проскакивают внутрь укрепления. — Твари!
Монголы отхлынули, или просто кончились. Из-за щитов больше никто не появлялся.
Сердце как долото стучит в груди. Час непрерывной рубки показался вечностью.
Оглядываюсь.
Однако густо мы накрошили врагов. Кажется, что тут был уничтожен целый тумен, но и наши полегли почти все. Между трупов, осторожно переступая, бродят забрызганные кровью ратники, вглядываясь, и не узнавая друг друга. Мало, как же мало нас осталось. Рядом останавливается один из них и ставит щит к ноге. Мой щит. Он весь в прорубах и крови. Георгий Победоносец на нём только угадывается. Ратник поворачивается, но я не узнаю его лица.
— Кто ты?
Он поднимает руку и проводит ею по лицу, вытирая кровь, но ещё больше размазывает её. Сплёвывает и хрипло говорит:
— Лисин Илья, Володимир Иванович. Хороший щит, крепкий. Спас он меня.
— Дарю.
Солнце уже коснулось края горизонта.
Ого! Монгол-то стало меньше. На миг показалось, что действительно здесь полегла половина орды. Но потом стало ясно — войска просто уходят. Поняли что мы больше не угроза? Или просто уходят в свой лагерь. Но перед отрогом холма ещё стояли степные тысячи. И напротив пологого склона ханская 'коричневая' гвардия пока никуда не делась. Ханский бунчук так и стоял там, где я его в последний раз видел.
На холм медленно въехал давний глашатай и прокричал:
— Урусуты! Великий хан восхищен вашим мужеством. Он хочет увидеть 'мехел багатура' и поговорить с ним.
Монгол, гарцуя у края склона, переместился к другому краю укреплений и повторил призыв. На моё плечо легла рука.
— А ведь тебя зовёт-то, Володя. Ты один у нас такой. — Произнёс дед Матвей и, скукожившись на один бок, оперся на рогатину. — Ох, досталось мне — весь бок изодрали.
Степняк развернулся и пустил коня шагом. Осторожно переступая через трупы, конь сместился ближе к стене, а поганый опять закричал свой призыв.
— Вот настырный! Разорался тут. Богатыря ему подавай.
— Надо ехать, коль зовут. — Кубин опять поморщился и, скрипя зубами, сильней навалился на ратовище. Затем съехал вниз и, присев на снег, провёл рукой по разодранной брони — кровь обильно потекла по пальцам.
— Моха и тряпиц сюда. Да и коня приведите. — Я нагнулся, осматривая рваную рану на его боку. Плохи дела — сильный удар копья разорвал кольчугу, прорезал толстый поддоспешник и достал до тела. В толчее сражения не знаешь, откуда придет удар. Деду Матвею не повезло — он стоял на самом краю стены слева и там, иногда, монголы прорывались на лошадях, вот и получил удар копьём.
Я и Демьян перевязали Кубина, и положили на носилки.
— Похоже все, Володя. Это был мой последний бой. — Дед Матвей тяжело вздохнул. — Сил не осталось.
— Странно мне слышать такие пораженческие слова от боевого офицера. — Я присел рядом. — Скоро совсем стемнеет, а там, Бог даст, лесом уйдем. В лесу найдём древо, оно и подлечит тебя.
Кубин слабо улыбнулся:
— Сам баял — лешие зимой спят.
— Тогда обойдёмся без них. Крепитесь, поручик. Жить надо, сражаться надо. Кто, если не мы?
За стеной раздался голос монгола:
— Урусуты! Великий хан восхищен вашим мужеством. Он хочет увидеть 'мехел багатура' и поговорить с ним.
Я поднялся и перехватил поводья у Бориса Велесова.
— Пойду с Батыем толковать, а то этот орун надоел хуже горькой редьки.
Поднялся в седло и потянул поводья.
— Володимир Иванович... — Борис замялся, поглядывая на меня, — я хотел... спасибо за то, что жизнь мне спасли.
— Это долг мой как... — Чуть не проговорился я. — В общем, я поехал, а вы тут смотрите, носами не щелкайте.
И, подмигнув Борису, выехал за стену, где степняк, в который раз орал свой призыв.
— Урусуты! Великий хан... — Монгол, увидев меня, замолчал.
— Что вылупился? — Ухмыльнулся ему. — Я буду за 'мехел багатура'. Веди к своему хану.
Монгол критически меня осмотрел. А что, в чем был в том и поехал. Налатник разорван в клочья, латные рукавицы в том же состоянии, шлем помят, а бронь богато разукрашена в бурый цвет кровью врага. Нормальный вид 'мехел багатура'.
Наконец степняк кивнул:
— Хан ждёт. — И направил коня вниз, а я глянул вверх — ворон так и кружил. Помахал ему рукой:
— Ты со мной, дружище? Ну, пошли с серым кречетом побеседуем. — И поехал следом за поганым.
Монгольские тысячи стоящие у подножия холма раздались в стороны, пропуская нас.
— Хичирхэг... мехел... — Шепот летел над всадниками. Ну да, я ваша смерть. По крайней мере, поганых больше сотни положил. Жаль, что мало, но ещё не вечер. Вырваться бы из ваших тисков, да сил ещё собрать. И вломить вам так, чтобы летели впереди своего визга и дорогу на Русь позабыли.
Ханская гвардия тоже раздалась в стороны, пропуская нас, и тут же окружила. Степняк, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Ждать тут. — И проехал вперёд. За ним строй коричневых монгол сомкнулся, а я остался в окружении двойного кольца из тяжелых всадников. Из-под шлемов меня сверлили взглядом сотни глаз. Зевая, расставил руки в стороны и потянулся, разминая своё тело. Ханская гвардия тут же опустила и нацелила на меня копья, а задние ряды моментально натянули луки.
Вона как! Боитесь?
— Не дрейфь, не трону я вас, пока. Ишь, какие нервные! — Мне стало смешно. Интересно, а если я чихну, они своими стрелами меня сразу в ёжика превратят? Самое смешное, что совсем не страшно.
Как ни странно, копья опустили, но луки не убрали. Только тетиву ослабили.
— Анхаарал гэх гийцетгэл!
Строй раздвинулся, и внутрь круга въехали всадники. Пригляделся — кто тут Батый? А, конечно, вот этот, в самом центре, с величавым выражением на лице. На белом коне, в богато разукрашенных халатах, поверх которых надета позолоченная кольчуга и налатник с мехом. Да и конь у него красавец! А рядом пожилой воин с суровым взглядом — это, значит, Сугдей. Кто остальные? Не важно.
Они остановились в десяти метрах от меня. Чуть вперёд выдвинулся давнишний монгол, который вещал желание хана взглянуть на чудо-богатыря.
— Склонись, урус, перед повелителем! — Начал было толмач.
— Счас, разбежался, — усмехнулся я
Слитный шелест лат и на меня опять нацелились сотни стрел. Но всадник на белом скакуне что-то тихо произнес, а седой резко выкрикнул и копья с луками опустились. Глашатай склонился, выслушивая тихую речь хана, затем выпрямился и сказал:
— Ты не Ефпатий Коловрат. Хан хотел видеть его.
— Да, я не Коловрат. Он погиб. Ваши пороки его убили.
Батый покивал с закрытыми глазами, а Сугдей, вдруг, выкрикнул:
— Хэн ху, эрчтей цэрэг?
Не дождавшись перевода, сказал:
— У нас все великие воины, монгол. А я простой боярин. Звать меня Владимир.
Степняк, чуть помедлив, перевёл Батыю мои слова. Тот выслушал, кивнул и опять тихо что-то сказал, а толмач произнёс:
— Великий хан восхищен вашим мужеством, церик Владимир. Ему нравятся сильные воины. Великий хан желает видеть таких богатуров в своём войске.
Как назло, накатила зевота, и я, подавив зевок, резко выпрямился:
— Я торговать своей честью не собираюсь. Русский я, русским навек и останусь. Так хану и переведи.
Батый долго на меня смотрел, потом толмач, выслушав хана, сказал:
— Великому хану по сердцу смелые воины. А по сему.... Великий хан повелевает. Всех уруских воинов отпустить с миром. Вы можете забрать всех погибших воев с собой и с честью похоронить их.
Вот это номер! Нас отпускают. Прав, прав Кулибин — история своё возьмет. Нет никакого 'эффекта бабочки', нет ничего, что помешает течению уже свершенной истории. А свою судьбу человек может творить только в своём времени.
Из-за ханской свиты появился всадник в черном халате. Он пристально посмотрел на меня и, подъехав к Батыю, что-то сказал. Толмач, тут же, перевёл:
— Ты тот Велесов, что бился у реки с двумя сотнями против двадцати.
Я пожал плечами:
— Да я тот Велесов. И что? — И пригляделся к тому монголу. Злость накатила волной, это был Буол. Жив, тварь. Жаль Борзов погиб, ну ничего, сочтёмся.
— Ты убил много воинов хана.
— Мы ведь враги. — Подавив очередной зевок и пожав плечами, сказал я, при этом пристально смотря на Буола. Не достать, далеко стоит. И вон сколько стрел направлено, просто не успею.
Батый долго смотрел на меня, наконец, двинув чуть вперед коня, впервые сказал громко:
— Би холдуулах чи. Бид мєн цуглах, миний дайсан
И я понял его, повторив про себя — конечно, встретимся. А хан развернулся и ускакал прочь. Вслед за ним двинулась его свита, затем, обтекая меня на почтительном расстоянии, ушла ханская гвардия.
Я озирался, не понимая — что происходит? Монголы уходили, игнорируя меня и оставшихся на холме русских ратников. Ну да, как в истории и писано, то есть в сказании о Ефпатии. Пожав плечами, повернул коня и медленно поехал к укреплению. Там наверно тоже не понимают — что всё это значит?
На середине холма меня нагнал глашатай.
— Урус, вот возьми. С этим вас не тронут. — И сунул что-то в руку. Глянул и усмехнулся — на руке лежала деревяная пайцза. Такая же, как мы сорвали с шеи Кутерьмы.
* * *
— Уй-ча! — Монгол опустил копьё и начал разгоняться. Я толкнул бока коня каблуками и поскакал навстречу. Щит наискось, рогатину на врага.
Удар! В последний момент успеваю отбросить вражеское копьё в сторону, но всё равно щит от удара, трещит, а ратовище, ударив во вражеский щит, с силой отдаёт в руку. Еле удержавшись в седле, осаживаю и разворачиваю коня, отбрасывая разбитый щит в сторону. Вижу, что степняк повернулся и тоже стряхнул остатки своего щита с руки. Это радует, хоть будут равные шансы. А монгол поднимает копьё и орёт:
— Уй-ча! — Наклонив копьё, поганый опять атакует. Дал коню по бокам, разгоняясь, левой рукой рванул саблю и наклонился вперёд, держа клинок перед собой.
С силой выбрасываю рогатину вперёд, целя степняку в грудь, а саблей подбиваю наконечник его копья вверх. Не успел. Страшный удар вырывает из седла.
У-у-ус-с-с! Всё тело сразу отдалось тупой болью. Подтаявший снег смягчает падение и облепляет со всех сторон. Сырость и холод проникает под доспех и приносит облегчение, но ненадолго. Рукой провожу по плечу — монгольское копьё, соскользнув с нагрудника, вспороло кольчугу, и, не достав до тела, прошло вдоль подоспешника. Опять меня спас старый бронежилет, но всё равно плечо превратилось в сплошной синяк. Матерясь от пульсирующей боли и нащупав рукоятку сабли, с трудом поднимаюсь.
А я его всё-таки достал! Поганый копошился в четырёх метрах. Остриё рогатины вошло в его плечо, сорвав несколько стальных пластин вместе с солидным куском стеганого халата, и вспороло сетку кольчуги. Ну что же, получается один — один.
Степняк дотянулся до мохнатой шапки, обшитой стальными пластинами и, надев её, смотрит на меня.
— Буол?
Так вот кто преследовал нас?
Монгол щерится и встаёт.
— У тебя хорошая бронь, урус. — Поганый, с саблей в правой руке и с клевцом в левой, замирает в трёх метрах от меня.
— Зато у тебя не очень, Буол. — Покачивая саблей, достаю засапожый нож. От клевца бронь не спасёт, а кроме ножа и сабли у меня ничего нет.
— Это была лучшая цзыньская работа, урус. — Поганый морщится, сжимая клевец в левой руке. На левом плече у него расползается тёмное пятно. Клинком показываю на него.
— И это лучшая работа? — Оказывается, китайцы с древности брак гонят. Буол шагнул вперёд и поднял оружие.
— Ты сильный богатур, урус, но я заберу не только твою бронь, но и твою жизнь.
— Спешишь, монгол? — Внимательно смотрю за перемещением степняка. Кто его знает? Может он лучший в мире боец. Как-то же он справился с братьями Борзовыми. — У нас говорят — не дели шкуру не убитого медведя. Тем более у меня к тебе тоже счёт имеется.
Перемещаюсь в сторону, держа степняка на расстоянии. Поганый покачивая оружием по-кошачьи перемещается по подтаявшему снегу. Похоже, рана его совсем не беспокоит. Плечо у меня тоже болеть перестало. Делаю ещё один шаг и останавливаюсь. Дальше обрыв и маленькая речка с потемневшим льдом. Внизу темное пятно чистой воды — в этом месте, почему-то льда нет.
— Уй-ча! — Степняк прыгает вперёд, его сабля скрежещет по нагруднику, пусть, главное — клевец. Ловлю его ножом и отвожу в сторону, а саблей рублю наискось. Китайская работа на этот раз не подвела. Халат расползается, открывая ровное кольчужное плетение.