— Ждем!
Странно, пехоты не видно. Прямо, как на Курской дуге! Поморщился, вспомнив, как без пушек остался. Контуры уже четкие, вот уже сейчас... 500 метров! Справа часто зададанили все четыре орудия 4 батареи.
— По танкам противника! Дистанция — 500 метров! Огонь!
Телефонист отрепетовал. И орудия врезали неровным — но залпом. Кот Сибирский явно попал первым же снарядом, угасла трасса в танке. Но едет, зараза! Толстолобый! Ничего, сейчас с боку от 5 батареи полетит! Пушка снова дернула стволом, взметнув вокруг сухой песок и ударив громом по ушам. Опять то же.
Наконец-то трассеры от 5 батареи! А, не нравится! Огонь танки ведут беспрерывно, но все не туда куда-то, то ли не видят, откуда по ним летит, то ли сами себя ослепили частым огнем, то ли еще что — но попятились и чуть ли не быстрее задом откатываются, чем передом ехали, прямо итальянцы какие-то, у тех говорят в танках одна скорость вперед и четыре — для заднего хода...
Перевели дух, наводчик зубы скалит, отлично отстрелялись, хоть и не запалили никого, но — атаку отбили. Сам Бондарь ответно ухмыльнулся, похвалил, но ухом улавливалось, что рев странно меняется. Вроде как и удаляется, а вроде и — нет. Вот казалось, что и ближе ревет кто-то.
Деловая суета, пустые гильзы и укупорку — долой, новые снаряды поближе — тоже слышат ребята, что — не конец веселью. И посерьезнели.
Танк увидели сразу в один момент и комбат и наводчик и шустрый правильный, который аж присвистнул испуганным сусликом, тут же пригибаясь.
— Тащ комбатр!
— Вижу. Что это за?!
— Непонятно. Не было таких силуэтов в руководстве! — уверенно заявил наводчик, вовсю крутя рукояти. Ствол орудия пополз по горизонтали, опускаясь.
Здоровенный, словно деревенская изба крепкого хозяина, танк пер не там, где шли до того Пантеры. И — как с некоторым ужасом понял Бондарь — работать по этой громаде не может ни 5 ни 4 батарея, да и свои орудия смогут дать огня, когда эта бронированная тварь вылезет из лощинки метрах в ста от этого орудия. Так что только одна пушечка с убогим для такой громилы калибром.
Кот Сибирский напрягся, но с виду был совершенно спокоен.
— Огонь по готовности, дистанция та же — приказал то, что и так очевидно.
— Есть — и голос спокойный, словно не бегал час назад от бомберов как заяц очумелый. А самому старлею очень захотелось оказаться подальше от этой обреченной, чего уж самому себе врать, пушечки с расчетом, которому жить осталось минуты две — как огонь откроют, так и все. Люто захотелось уйти ко второму орудию, да и повод есть — распорядиться выкатить на прямую наводку чуть вперед, чтоб в бочину врезать, когда первое орудие первой батареи танк будет давить гусеницами. Но — не смог. Понимал, что пора драпать — а гонор не дал. Глупость мальчишеская — а не мог свалить в туман. Сам себя обругал за дурь такую — и остался сидеть, сжимая побелевшими пальцами уже ненужный бинокль.
Танк взревел победно и злобно, дернулся вперед, добавил ходу, широченные гусеницы забликовали стремительнее. И здоровенный же! И орудие не в пример зиске третьей — и длиннее и толще, что еще за чудо-юдо на наши головы свалилось?
— Беглым — огонь! — сказал самому себе и вроде даже как чуточку опоздал — пушечка противотанковая рявкнула раньше. Трассер воткнулся в тушу танка и пропал там бесследно. А танк пер. Неудержимо, сейчас поведет бревном ствола и плюнет ответно — и все. Вообще — все! Всем сразу и навсегда! А тех, кто еще будет булькать кровью, пытаясь уползти с перебитыми конечностями из-под накатывающих гусениц — размажет, вомнет в землю. Холод по спине и язык онемел. Еще трассер в тушу. Едет, сволочь.
Кто-то угрюмо матернулся. Сейчас должен засечь и дать обратку ответную. Еще трассер впился в танк. И еще. И еще. Тренированный расчет выдал такую скорость стрельбы, что на соревнованиях не покажешь. Всем беглым огням — беглый. Пока танк пер триста метров — полтора десятка снарядов получил и принял своим толстенным лбом. И ни один не пошел в рикошет, все там остались, вбитые в броню.
А танк пер равнодушный к этим комариным укусам. Хоть вой! Еще трасса в лоб башни! И тут артиллеристы хором выдали восторженный ворох матюков, не удержались, прорвалось дикое напряжение этих самых длиннющих в их жизни минут — громадина в паре сотен метров перед орудием вдруг стала разворачиваться, показав себя сбоку во всем устрашающем великолепии. И наводчик влепил бронебойным в моторный отсек. Как в аптеке! Стальная громадина встала, как вкопанная, тяжело качнув телеграфным столбом орудия. И показалось Бондарю, что видит он оранжевый блеск в круглой дырочке. Точно — светится, словно в фонаре!
— Отставить огонь! — посчитал про себя и ужаснулся тому, сколько снарядов осталось на позиции. Гулькин нос и понюх табаку!
— Лезут, заразы! С люков лезут! — восторженно рявкнул наводчик и глянув вопросительно на командира, рванул со спины ППШ. Брякнул об верх щита, застрочил короткими. И Бондарь видел, как выскакивали черные фигурки, прыгая за танк. Тут запоздал с пальбой Кот Сибирский, успели немцы удрать, но и черт с ними, танк уверенно и быстро разгорался, словно громадный костер.
И это было самое прекрасное зрелище за все время короткой еще жизни старшего лейтенанта, самое великолепное! Да каждый бы день любовался по три раза — и на сон грядущий — тоже! Ведь и не надоело бы!
Опомнился, тряхнул головой, орлом глянул на расчет, который забыв обо всем таращился восторженно, говоря разное.
— Осколочными, парой — чтоб за танком рвануло! — не по-уставному скомандовал, но поняли правильно. Убедился, что все вышло, как хотел и если немецкие панцерманны не успели унести ноги подальше — должно было их зацепить, не порвать — так контузить. Сам бегом к телефону, телефонист — и тот как на именинах радостный сидит — тоже небось ждал, что его будут утюжить в никудышном песочном окопчике, от которого защиты шиш да ни шиша.
Начальство неожиданно веселое и бодрым голосом вопрошает — сколько танков сжег? Причем вроде и без иронии. Осторожно ответил, что пока — одного подпалили, зато большого. Тут же получил заушение, что в других-то батареях и поболе набили. Вторая батарея — два танка, третья — два, пятая — три, это не считая бронетранспортеров! При том, что под бомбежкой они пострадали!
ВРИО комбата даже обиделся за свой танк и постарался его разукрасить всеми цветами и красками. Мало ли что там за железяки другие подпалили — а моя железяка здоровеннее! Метров десять в длину, да по четыре в высоту и ширину! И в руководстве такой нет, за что ручается и головой отвечает!
— Рыбак ты хороший, Бондарь! Пара таких же, как твой на поле стоит, так поменьше размером, как доложили. Метров семь в длину, не больше!
— А я со стволом считал, товарищ капитан!
— Ну молодец, вывернулся! Пошли пару человек — чтоб вблизи глянули и документы забрали, что найдут.
— Никак нет, горят документы ясным огнем! — обиженный Бондарь чуточку отыгрался.
— Так пусть измерят, как должно. И быстро!
— Есть, товарищ капитан!
Бегом обратно вернулся — а там расчет спорит, языки об зубы чешет.
— Об чем спор?
— Да вот, товарщ старлтнт — кумекаем, почему он не стрелял? А уж разворачиваться — и тем боле непонятно действо — степенно ответил одноухий заряжающий.
— И что решили?
— Не тот немец пошел. Новички зеленые, так считаю. В 41 черта лысого они бы нас в живых оставили, пошли бы накрытия сразу (артиллерист по привычке потер то место, где вместо левого уха была у него дырка в красном рубце, стянувшем висок).
— А я думаю, очумели немцы от снарядов по лбу, гулко там, в железной коробке-то — веско отметил наводчик.
— Не пробили же! — возразил снарядный первый.
— У меня шурин одноглазым с войны вернулся. Танкист был. Получили болванку, броню не пробила, а от удара снутри крошка стальная откололась и секанула по лицу, как дробью с ружья. Вытек глаз-то.
— Может и повредили ему пушку-то! — добавил усатый замковой.
— Вот сейчас и проверим — ты и ты — до танка, посмотреть, обмерить и назад. Зря головами не рискуйте, а мы подстрахуем.
Пара ловко ввинтилась в траву, остальные ждали, глядя в оба глаза. Мало ли что!
Но обошлось. Пока разведка ползала туда и оттуда, немножко умеющий рисовать снарядный первый накидал на бумажке из планшета запасливого комбатра контуры этого чудища. Сам Бондарь в это время шарил взглядом через мощь стекол бинокля по окружающей местности. Но все было тихо и спокойно, даже уже и птички какие-то затенькали над полем.
С того момента, как прибыли сюда и окапывались под бомбами — прошло всего-то два часа. А устал, словно пару дней мешки таскал бегом и далеко. Такого, чтобы лепить в танк 17 снарядов одной очередью, так словно это не нормальное ПТО, а сумасшедшая зенитка, — не было в опыте у много повидавшего Бондаря. И что бы там не получилось — перепугались салаги немецкие, оглохли или их командир свихнулся, но повезло сегодня адски всему расчету и командиру первой батареи.
Обстрелять махину другие орудия смогли бы тогда уже, когда танк заехал бы на орудие своими широченными гусеницами. А так — вон стоит, полыхает и громко ахают в раскаленной утробе боеприпасы — дистанция-то смешная, рядом совсем, потому ушам неприятно.
Привычно воняло горелым порохом, потом и копаной землицей. А еще — пригоревшей на стволе краской. Подкрашивать придется, точно.
И надо было переделать еще массу дел. Окопались плохо — только орудийный дворик обозначив, а надо обязательно "карман" вырыть поглубже, куда с огневой позиции в это укрытие орудие скатить, чтоб не торчало мишенью, щели для бойцов тоже нужны обязательно, расчеты опытные — уже исправность орудий проверили, глянули — не осталось ли снарядов в стволах, что часто получается после стрельб боевых, когда беглым лупят, теперь боезапас пополнить, пустую укупорку с гильзами собрать и увезти — и пообедать не забыть, накормленный артиллерист — могуч и смел!
Встреченный впервые тяжелый, даже — тяжеленный скорее, танк и огорчил и порадовал. Огорчил, потому как на редкую удачу артиллеристов вел этот громила сегодня себя не так, как обычно действовали немецкие танкисты. Мишень натуральная в натуральную величину, иначе и не скажешь. Уже знал Бондарь от телефониста, что кроме побитых при авианалетах ранним утром четырех орудий более полк потерь не понес, а танкисты потеряли наглядно восемь машин, горящих и стоящих на поле боя — причем все серьезного расклада, тяжелые пантеры и эти — черт их знает как называвшиеся. То есть тут воевали немцы слабо и неумело. Но при матером экипаже, да из засады — такая стальная дура дров наломает и крови пустит страшно.
Зато порадовало сообщение лазивших у горящей машины бойцов — по их словам чудо-юдо провалилось гусеницами в песок так, что через пару часов на брюхо сядет. И вспоминались беседы с капитаном Афанасьевым про потерю немцами инициативы. С такими коробками немцы точно ничего и нигде не поспеют. Тигр-то тяжел, а этот гроб с музыкой — еще тяжелее. Причем землица тут не каменистая, песочек рыхлый, да болотец полно с речушками. Потому просчитать, где враг полезет — очень даже можно. И то, что ИПТАП поспел загодя и встретил атаку готовым — показательно. Кончилась немецкая внезапность! Теперь действия немцев предсказуемы — и это половина успеха. Скорость у немцев кончилась.
И еще — в утренней бомбежке, когда три десятка самолетов немецких в два захода вывалили кучу бомб на головы артиллеристов — показалось Бондарю, что и в этом слабость немцев торчит. Нет, когда лежал и отплевывался от набившегося везде песка — небо в овчинку показалось, чего уж. Вот потом, когда сидели и ждали танки что-то такое в голове ворошилось. Благо — было с чем сравнить, везучий старлей с самого начала войны на действия немцев глядел, а парень он был наблюдательный и неглупый.
Так вот тогда, в начале войны, при немецкой бомбежке от полка остались бы рожки и ножки, всяко уполовинили бы люфтваффы артиллерию, а оглушенные и пораненные остатки дотоптали бы танки. Немцы начала войны бомбили куда точнее, уверенно и успешно накрывая цели. Теперешние — сначала истребители сыпанули мелкие бомбы ворохом, явно неприцельно, потом двухмоторники с горизонтали сыпанули густо — и тикать быстро. Ни в круг не встали, ни повторно не прилетели. Поспешно все, торопливо, лишь бы свалить побыстрее, хотя как и в 41 — никакого зенитного прикрытия, считай, не было, долби и кромсай не спеша. Потратили боеприпаса вагоны, а боеспособность полка не убили. И панцыры за это заплатили сполна.
Довелось Бондарю под бомбами лежать, знал, какое сатанинское изобретение ума человеческого — пикировщики и штурмовики. Только вот давненько не видел он в небе немецких "костылей" и "лаптежников". Похоже, кончились они в немецкой армии, как класс, оставшись кучами горелого люменя в полях и лесах. И повторяют теперь немцы то, что в начале войны приходилось от бедности делать нашим — пускать неприспособленные для штурмовки истребители да серьезными бомберами пытаться накрыть малоразмерные цели. Толку мало, а потери были лютые.
Теперь роли поменялись. Артиллеристы своими глазами не раз видели, какой кошмар фрицам устраивают на дорогах "горбатые" Илы. Знакомые картинки для ветеранов — только в 41 и 42 годах — это наши горелые машины, танки, трупы по обочинам дорог громоздились. Ныне — строго наоборот. И пикировщики тоже как работают — видели. Уже — наши пикировщики.
Так же, как во времена блица немецкая авиация расчищала дорогу своим наземным войскам, так теперь наши наконец-то в воздухе сломали ситуацию, облегчив жизнь на земле своим сухопутчикам. И хоть тут, под Сандомиром от чертовых соколов ни слуху ни духу — а и то немцы не те. Привычно зашуганные, так сказать можно. Передернулся, вспомнив пережитый старый ужас, как девятка "Лаптежников" не спеша, размеренно, пунктуально вынесла дюжину пушек, тогда еще — сорокопяток, и ополовинила расчеты — причем все — на уже отрытых позициях были, успели окопаться. Не помогло.
Клали Ю-87 бомбы точно в "карманы", а потом еще и пулеметами чесали, вертя идеальный круг в воздухе и по одному атакуя точно и неотвратимо. Курскую дугу вспомнил, где ему взвод накрыли, причем дважды. И чувствовался другой настрой и у врага и у своих, черт его знает, верхним чутьем или интуицией...
Определенно — как и бойцы говорят — не тот немец пошел. Кончились те, что в начале перли неудержимым валом. А у заменивших их — выучка просела сильно. И горящий совсем близко громадный танк тому примером. Страшная машина, мощная. А начинка бестолковая оказалась. Тут Бондарь себя охолонул. Сегодня — просто повезло. Но в благость впадать нельзя, на войне это очень быстро и очень плохо кончается.
И наглядно убедились батарейцы, что еще не весь немец вышел, когда через несколько дней отбивали атаку обычных четверок. Солоно пришлось — и маневрировали панцыры умело и складки местности пользовали умно и стреляли метко. И после того, как поняли, что атака сорвалась — бодро укатили задним ходом, огрызаясь на ходу. Правда и насовали им, три танка остались на поле гореть, но в батарее старлея четвертое орудие было разбито вдрызг, второму сорвало верхний щиток, погибло пять бойцов и семеро ранеными убыли в тыл.
