Готовились; осмотрели крепость, проверили оружие, и поставили котлы для горячего вара, распределили людей по местам. Ворота здесь хороши, не вышибить их; разве мощным тараном, но такого у чужаков нет. А с бревнами пусть пытаются.
Во дворе Лиани остановил его непосредственный командир. Амая с самого утра был не мрачным даже — непривычно тихим. Еще утром он высказался против попытки задержать врагов у моста.
"У нас мало хороших лучников, — сказал он другим офицерам и Таниере, — потеряем людей напрасно. Лучше уж в крепости встретить". Словам этим не вняли.
На просьбу Лиани отправить его вместе с засадой на склон Амая сперва ответил отказом.
— Ты чего там забыл?
— Я не самый худший стрелок.
— С саблей ты управляешься лучше; не волнуйся, там их не остановим, сюда припрутся. Хватит еще тебе.
Потом отпустил все-таки...
Да, словам Амая не вняли; сперва Лиани казалось, и правильно, хорошее место выбрали, не перейдут чужаки — а теперь все больше тревожился. Рухэй было мало, становилось все меньше, и тел не видно. Где остальные?
...А накануне вечером они поговорили немного, как давно уже не было — в комнате за кувшином вина.
— Зря я оставил Срединную. Очень уж не хочется умирать, — сказал молодой офицер, и прибавил: — Считаешь, я трус?
— Нет, с чего бы.
— В такие часы не положено думать о том, что желал бы оказаться где-нибудь в другом месте...
— Все мы люди. Но рановато себя хоронить. На меня посмотри.
— Буду рад ошибиться. Но я кое-что слышал... для нашей семьи это весть, и недобрая.
В теплом свете лампы Амая выглядел настолько живым и настоящим, что Лиани стало не по себе — впервые настолько остро ощутил, как это бывает, когда сегодня — человек, а завтра — воспоминание.
Стрела чиркнула по головной повязке, прорвала ее, немного задев кожу. Несильно, только голова теперь гудела, словно монастырский колокол, а ткань повязки наполовину промокла от крови. Снял ее совсем, вытер лоб, приложил рваные листья конского щавеля, тут же выдернутые.
У Кэйу наверняка есть в запасе что-то получше, но это потом... Ах, да, она, верно, ушла вместе с женщинами. Не простился...
А на той стороне — мог бы поклясться — всего человек десять осталось. Стреляют, перебегают и прячутся, словно их больше. И тварь с камня исчезла, вряд ли свалилась.
Ползком добрался до десятника, успевшего сменить место. Выложил сомнения свои. Тот нахмурился:
— Да, есть еще мостик, подвесной, но он древний, канаты и бревна гнилые. Не починить. По нему и крестьяне давно не ходят, и старик-смотритель умер. Если прознали о том мосте... да пусть все в ущелье попадают!
— А если нет? Если выдержит?
— Иди, — решил тот, — Дам тебе с помощь двоих; остальные этих мразей пока сдержат, а если ты прав, от большого числа здесь толку все равно нет.
**
"Вестей с севера нет, и, вероятно, это неплохо — о поражении нам бы сообщили одними из первых. Но и радоваться пока нечему, о победе мы знали бы тоже. А пока нас ждет испытание куда более тяжелое, чем ожидание новостей. Отряд рухэй подходит и к нашим стенам, и, по словам разведчиков, он довольно велик. Многие из нас мечтали отправиться на войну, а не отсиживаться в безопасной Сосновой; но многие, силой оторванные от своих огородов, еще больше мечтали вернуться домой. И вот война сама стучится в наши ворота.
Разумеется, все в крепости надеются разбить врага, в котором, видно, течет кровь не только росомахи, но и змеи; в худшем случае надеются дождаться подмоги. Иные настроения пресекаются весьма жестко.
Но как бы то ни было, эти дни сохранятся в истории; моя задача лишь поведать обо всем как можно подробно. Чего я не смогу, так это писать беспристрастно, как меня пытался наставлять когда-то учитель. Тот, кто будет читать эти строки, пусть помнит об этом, если захочет".
Яари Эйра, летописец Сосновой.
— Не бойтесь идти через подвесной мостик, он выдержит, — сказал Энори. Часто перед важным делом, решающей схваткой люди становятся резкими, замкнутыми — а он, еще недавно ведший себя как хозяин земли и неба, стал мягче, внимательней. Таким Вэй-Ши видел его во время перехода в горах Эннэ. Что ж, там это никому не повредило.
— Идите по одному, но сперва изобразите переход через второй, надежный. Не стоит всех посылать туда, но пусть идет половина.
— Нас встретят лучники и перестреляют на склоне.
— Ответьте своими стрелами, а соваться на мост вам не надо. Пусть видят вас, поверят, что перейти вы хотите именно тут, а потом оставьте немногих и отходите...
— Мы не можем терять людей, — возразил командир.
— Придется кое-кого потерять. Сосновая лишится большего...
— Откуда в тебе все это? — спросил Вэй-Ши. — Змеи меняют кожу, но остаются змеями. А ты... Иногда я уверен, что ты предатель, и готов убить на месте. У каждого в отряде возникало такое желание. Но в другие часы все мы верим тебе, как не должно верить никому на этой земле.
Шатра над ними не поднималось уже очень давно — только небо и ветви, усеянные то иглами, то листьями. Порой от дождя натягивали полог, но не сейчас. И вместо стола был большой старый пень, неожиданно ровный. На такие нередко кладут приношения мелкой лесной здешней нечисти, а сейчас положили карту, и Ка-Ян опасался немного, что нечисть сочтет рисунок за приношение.
Ка-Яна отослали было — нечего ординарцу делать на военном совете; но он прокрался обратно, стараясь держаться за широкой спиной одного из десятников. Прекрасно понимал, что сейчас их всех слишком мало, чтобы проступок был признан серьезным.
К тому же все это уже обсуждалось не раз, и сейчас лишь повторялось тем, кто поведет людей.
Лица Энори он не видел сейчас, тот стоял боком, но видел руку над картами окрестных земель и крепости. Проводник их сам рисовал, новые заместо старых, отданных еще в начале пути, и потом еще раз, самые точные. Рука — уже привычно взгляду, и все же нечеловечески гладкая, ухоженная — в лесу-то, на переходе! — походила на птицу; словно взмывала, очерчивала круги, опускалась на зубчатые стены. Ка-Ян видел их вдалеке со склона горы. Крепость не выглядела грозной, но ей и не надо было — сами горы постарались сделать ее почти неприступной.
— Вот здесь и здесь, — рука летала над картой, но голос звучал будто издалека, и проводник, похоже, мыслями был не здесь, — Стена выглядит прочной, но кладка держится на честном слове. Там раньше был ход, но бревна в нем обвалились, и снаружи его кое-как заложили камнями. А вот этим путем сможет подняться лазутчик, если будет достаточно цепким. Все в крепости отвлекутся на штурм, его — или их — никто не увидит. И не опознает, если он будет переодет в форму Сосновой — не зря вы ее везли.
— Штурм надо начать перед самым рассветом, — сказал Вэй-Ши, — Лучники у них хороши, хоть и мало их. В темноте не прицелятся толком, а с зарей мы будем уже во дворе.
— Пусть убьют командиров.
— Их в первую очередь, — кивнул Вэй-Ши. — Но оставлять никого нельзя.
— Я буду во дворе, и покажу цель.
— Оставайся лучше снаружи; доспехи и знаки отличия мы и сами увидим.
— Я буду внутри.
— Ты столь кровожаден? Тебе неприятно было разорение деревень, — сказал один из десятников.
— Не стоит меня беречь. Если я готов что-то увидеть... значит, мне это нужно.
Еще день назад ответил бы, насмехаясь. А сейчас — почти грустно. Пойми его...
— Помните про ту женщину, — сказал Энори. — Чтобы и пальцем никто не тронул.
— Она, верно, давно уже сбежала из крепости, — ответил Ка-Ян, хотя его никто не спрашивал.
— Если я хоть что-то понимаю в людях, она осталась.
— Ради тебя?! — восхитился ординарец.
Энори посмотрел на него... странно посмотрел. Никогда у него не замечал такого взгляда. И сказал по-простому:
— Дурак ты, Ка-Ян.
И вздохнул отчего-то.
**
В это время брат Унно умиротворенно брел обратно к монастырю. Взятый обет был исполнен — осталось лишь обезвредить нежить, и можно оставить за спиной привычные стены. В этом своем походе, можно сказать, потренировался в вольной жизни.
Если бы не сестра, может, никогда бы и не решился покинуть Эн-Хо. "Монастырские" дети нечасто уходили в свет: привыкали к служению и мало что знали о жизни снаружи.
Хотя он-то всегда был неугомонным. Смиренным, конечно, только очень уж любопытным.
Вот и сейчас рассуждал, блаженно щурясь под солнышком — еще не слишком жаркое, меж кедровых ветвей оно пятнами падало на дорогу.
— Вот кто ты есть, душа, сидящая в этом поясе? Говорят, что мужчина. И вроде бы достаточно молодой. Злобный старикашка... да простят недостойного предки за такие слова — это понятно, когда уже сил нет и на свете всего ничего осталось. Но молодой, сильный, и сам добровольно становится нежитью? Проклятье берет на себя?
Похрустывали иголки под деревянной обувью — старые иголки, прошлогодние. А новые на ветвях вспыхивали зелеными огоньками... что еще за чудеса?
Брат Унно сообразил, что, заговорившись с поясом, незаметно вошел в то состояние, когда вроде и бодрствуешь, и делаешь все, как надо, а мысли при этом не здесь. Еще не выход из тела, но шаг в пограничный мир: чуть-чуть, и начнешь видеть духов и всякую лесную нечисть. Опасно; можно и впрямь случайно вызвать обитателя пояса. Это на твердой земле он не противник монаху, а там как знать.
Но розетки из светло-зеленых иголок — все на нижних ветвях — и в самом деле мерцали, звали на еле заметную тропку.
Брат Унно подумал — и зашагал туда. Если уж полтора месяца просидел то ли под снегом, то ли в жилье лесной хозяйки, сейчас ему вряд ли причинят вред. Куда-то зовут? Ну, посмотрим...
**
В последние недели Айю перестал одеваться в малиновое, ни светлого оттенка его, ни темного более не носил — привычный за годы цвет слишком часто стал всплывать перед глазами сам по себе. Лекарь говорил — это кровь стала гуще, из-за возраста, постоянной усталости и лишнего веса.
Теперь главный помощник правящего Дома носил темно-синее, и старался избегать золотого шитья — золото слепило глаза. Он даже в своих покоях сменил обстановку на более простую. Родня беспокоилась: на Айю держалось благосостояние семьи; хоть остальные и побочные ветви, но он — главный мужчина среди множества женщин и нескольких мальчиков.
В последние недели воздух над столицей провинции отдавал гарью даже после дождей, и причиной тому была не война — про нее тут думали гораздо меньше, чем следует. Все жалобы приходились на недостаток и дороговизну многих товаров, роскоши для богатых, продовольствия для бедных.
Но захватчиков тут никто не боялся.
Айю вызвал юношу по имени Юи; только тем слугам, которые были с Кэраи в Мелен, он мог полностью доверять. Смотрел на него, любуясь и сожалея. Молодым-то он был и сам, а таким порывистым — никогда. Всегда опасался чего-то, старался всегда поступать, неся благо...
— Поедешь за господином, — сказал Айю, теребя перстень на пальце. Давно уже сжился с ним, и снять бы не мог, наверное. А когда волновался, вот так выдавал себя. Но этому мальчику можно знать... — Ты быстрый и шустрый, умеешь действовать быстро. Веди себя тише мыши, ты должен предупредить господина, а не ввязаться в неприятности сам, понял?
Тот кивал, привлекательное открытое лицо его немного портили рябинки, как на перепелином яйце. Айю пересилил себя, поняв, что сперва теребил кольцо, теперь разглядывает гонца, но не решается перейти к делу.
Страшно говорить о возможном заговоре, даже если всецело уверен в том, кому говоришь.
— Я знаю, зачем господин отправился на север к брату; твоя задача не уговорить его вернуться — знаю я вас, молодых, господа ли, слуги! — а лишь передать весть. Он сам решит, что делать дальше, — заключил Айю.
— Почему мы так долго терпели Нэйта? — горько спросил Юи.
— Потому что они — такая же соль этой земли, как и Дом Таэна. Им бы объединиться... но чего нет, того нет. Поспеши. Если и впрямь Лаи Кен идет не на подмогу генералу, а сюда и со злом, надо быть готовыми к этому. Где не доскачут гонцы, долетят птицы.
Юи собирался недолго; привык быть посыльным, и дальняя дорога его не пугала после пути в Мелен и обратно. А для господина он готов был в огонь и в воду. И ревновал немного к Ариму — почему тот поехал на север, в гущу событий, а его оставили?
Юноша взял лучшего коня; когда пришел в конюшню за ним, хозяйская Слава покосилась глазом-сливой, шумно вздохнула. Она тоже тосковала по господину, и Юи потрепал ее атласную шею.
— Тебя я взять не могу...
Помимо Рубина, только Слава из лошадей этого дома была не для него даже в таком важном задании. Но вороной, которого ему оседлали, тоже годился для долгого и трудного пути.
Юи ехал быстро, намереваясь оставить коня в надежных руках в округе Золотой реки и купить другого на смену. Не знал, что несколькими месяцами раньше этот же путь проделал другой молодой человек, но тот ехал не просто быстро, а и вовсе не отдыхал.
Юи же, когда останавливался на отдых, позволял себе насвистывать песенки — силы на это вполне оставались; мечтал наконец увидеть долину Трех Дочерей, знаменитое птичье озеро и каменные изваяния. И военный лагерь, разумеется — бесчисленных солдат и флаги над шатрами. Возможно, удастся принять участие в сражении и ему самому?
Посланник же Айю был достаточно скор — заговорщики, отправленные Суро Нэйта, его догнали не сразу. Но все-таки оказался слишком медленным — и настигнуть его смогли.
Юного гонца убили в гостинице на границе с округом Золотой, ножом, будто бы при ограблении. Письма при нем не нашли, Юи вез послание на словах.
Вороной так и остался в гостинице, хозяин долго держал его, опасаясь, что вернутся родственники убитого, но потом продал.
**
Один из спутников стал провожатым; он много лет уже служил в Сосновой, сроднился с этими горами так, как Лиани и не снилось. По годам был уже не молод, не столь проворен, и Лиани и второй солдат, совсем мальчик, беспокоились, поспеют ли вовремя.
— Поспеем, — успокаивал тот, — Этим склоном короче, а они идут по другому.
Короче — сказано сильно, конечно. Дорога растянулась неимоверно; но никто бы и не стал сооружать мосты один подле другого. Оставалось надеяться, что чужаки вовсе заблудятся, что вряд ли, раз уж дошли.
На редкость дикими и мирными казались эти места, словно и не летели стрелы в часе ходьбы отсюда. Голова Лиани все еще болела, и кровь потекла снова. Вспомнил про повязку, опять надел ее, на ходу засовывая под ткань листья подорожника.
Стрекотала сорока, пощелкивал дрозд. Черный; вот он вспорхнул с куста, перерезал дорогу перед тремя идущими. И еще раз, и снова.
— Проклятая птица, так и мельтешит, — проворчал старший солдат. А младший, недолго думая, швырнул в нее камнем. Не попал, кажется.
У развилки старший засомневался.
— Овражек тут скоро, — пояснил он, — Вот думаю, размыло его и лучше нам обогнуть, или напрямик? Вот что, гляну-ка я, а вы за тропой смотрите.
