А что сказать — и дернул же черт нашего Борю Рябова влезть туда, где он, пришелец из будущего и значит, секретоноситель категории "ОГВ", категорически быть не должен! Пропал без вести — и до сих пор неизвестно, что с ним: погиб, в плену, или все же живой и к партизанам пробивается? Из десяти наших, советских — лишь двое сумели уйти в штатном режиме, и пока информацию имеем, что еще один до вьетконговцев дошел ("Дед", тоже личность знакомая), двоих раненых вьетнамцы вынесли, одного "двухсотым" донесли, не бросили, и будто бы, достоверно видели гибель еще одного нашего, итого семь, а что с троими, и Рябов в их числе? Значит, пока предполагаем худшее — что он в плену, и все рассказывает, пытками и химией разговорить можно любого.
Хотя — за одно ручаться могу. И думаю, что товарищи Большаков и Смоленцев со мной согласятся. В плен попасть Рябов мог — только тяжелораненым, а значит, для немедленного допроса непригодным. А сколько времени мистер Райан из Вашингтона к нам летел, ведь он там теперь служит, а не в Стокгольме, как три года назад — а путь через океан, это двадцать часов на "супер-констеллейшне". Плюс, сколько-то времени должно уйти, пока информация по инстанциям пройдет, пока у них самые большие фигуры решение примут. Да ведь и не могли американцы сразу понять, кого им искать среди пленных? Мельников им подсказку дал — вернется, под трибунал пойдет! Но в любом случае, сообщить эту информацию Райану могли лишь после, уже здесь. Есть о том в их депешах в посольство США в Москве?
-В перехваченных шифровках, пока нет — вступил в разговор Пономаренко — но вы же понимаете, что это лишь отсрочка?
Еще одним "бонусом" из будущих времен были наши, пока еще живые компы. Задействованные в основном товарищами учеными, для наиболее сложных расчетов — но что-то забрало себе и ведомство Лаврентий Палыча (который формально уже не министр ГБ, а курирующий от Политбюро) так это еще круче. И любой шифр "домашинной" эры ломают в течение нескольких часов, максимум суток. Но сейчас речь не о том — не для того мы собрались здесь и сейчас в таком составе, и поверьте, в последнее время я с такими людьми (и самим Вождем и первым кандидатом в его преемники) вижусь гораздо реже Анюты. Вторым вопросом нашего совещания была только и не столько судьба Рябова. А — что делать с легендой о Двери?
Ведь легенду надо поддерживать! Что и затратно, и риск проколоться. А если перевести ее в состояние "дамоклова меча", или как там в известном мультфильме, "он улетел, но обещал вернуться"? Ведь тогда в Вашингтоне будут обязаны при любом своем ходе учитывать, с ненулевой вероятностью, возможный ответ! И был у нас заготовлен хороший вариант... но только с пленением Рябова он накрывается медным тазом!
-А если его дополнить? — заговорила Анюта — сделать вот так...
Когда она закончила говорить, мне захотелось восхищенно выматериться. Вот женщины — и отчего вас не было среди иезуитов? Хотя казалось бы, свою любимую жену за двенадцать лет я должен был бы узнать. И ведь это сработает — не сможет Райан опровергнуть, и тем более, с порога отмести. Даже если Рябов рассказал все, что знал, до самого донышка. Тем более, не откроют наш блеф в Вашингтоне, пусть там хоть все их ЦРУ со всеми прочими Конторами землю роют и на ушах стоят. Поскольку все ответы оказываются — по ту сторону Двери. И ключи к ней тоже все там — у нас нет ничего!
Вот только сумеет ли Анюта сыграть настолько хорошо? Покерфейс, он и есть покерфейс.
Ну а прочие вопросы — по разряду "прочие" и проходят. Если Рябов живой и в плену — то обменять, все ж человек из будущего, десятка сбитых американцев стоит. Мельникова накажем, но не до смерти — не за себя же старался, а ради дела. Ну а "куницына" — ищите, разве мы мешаем?
Международный Уголовный Суд в Гааге, созданный в сорок пятом по желанию, в том числе, и СССР, имел задачу наказывать военных преступников, чтоб никому неповадно было в "лейтенанты колли". Так что и нам открыто посылать это учреждение подальше будет неудобно. Однако — собственного следственного (а тем более, оперативного аппарата) у МУС нет, так что правосудие выходит на древневавилонском уровне, "если ты сам приведешь в суд того, на кого обижен". Ну и ловите своего "куницына" дальше, мы разве против?
Записано в 1970. Вошло в сборник "Героический Вьетнам".
Нас звали "волчатами Зиапа". Раньше нашей школой была война — но в пятьдесят пятом нас уже берегли, старались хорошо обучить и воспитать до того, как бросить в бой. Мы завидовали тем, кто побывал на юге, "сынами полков" — и пришли к нам, иные уже с боевыми медалями. А они завидовали нам — говоря, что у вас на севере с неба не падают бомбы и напалм.
Мне тогда было шестнадцать. Моих родителей убили французы. Как и у многих других из моего класса. Мы рвались отомстить — а нас учили, и тому, что будет нужно в мирной жизни, и искусству войны. Наша школа была просто интернатом для детей и сирот наших военных и партизан — ведь легче сражаться, зная что твоих детей не бросят, а вырастят и выведут в люди. Другое дело, что образцом было ваше "суворовское" училище, и поскольку наша страна вела смертельную войну, то и учили нас в первую очередь тому, что должно было пригодиться на этой войне. Как просто выжить в лесу, как маскироваться, найти врага, подкрасться к нему и убить. Как переплыть реку, имея на себе оружие и груз, как проползти через минное поле, остаться незамеченным под носом у часового, как сооружать ловушки из подручных средств и растяжки из гранат. Нас учили борьбе вьетводао — это наш аналог вашего русбоя — а также, в старших классах, и общевойсковой тактике, делая упор прежде всего на бой малых подразделений в лесу. И конечно, учили стрелять — нашим основным оружием был ППС, но также нас обучали обращаться и с американскими, немецкими, французскими образцами.
И кроме пехотного оружия, обязательным для нас предметом было ПВО — пулеметы ДШК, Владимирова, 23-милиметровые. Стандартное упражнение с бумажными мишенями на дереве, подвешенными или движущимися по веревке, или летящими подобно воздушному змею. Нет, пехотных ракет, "стрел", у нас тогда не было, они появились года через три. Зато обращаться с зенитной установкой умели все — ну а сдавшим зачет на наводчика выдавался особый значок, которым гордились, как медалью. Это очень пригодилось нам в тот день Кровавого Парада.
Советские были для нас Старшим Братом. Который разбил японцев, французов, которого боятся и американцы. Сильным и грозным — но любящим своих младших братьев и желающих научить их тому, что умеет сам. Смотрящим на нас как на равных — а это очень дорого стоит. Значит, враги СССР — это наши враги, а его друзья — наши друзья. Мы знаем про вашу Отечественную войну, и чем стала для вас Победа — среди наших учителей в школе были не только вьетнамцы, но и русские. Потому, когда в ваш день Девятое Мая, советские в своих гарнизонах устраивали торжественное построение или марш, мы относились к этому с полным пониманием. И гордились тем, что в Ханое с пятьдесят первого года, привилегией нашей Школы, а также лучших частей Народной Армии было, принять участие в параде.
Обычно на парад не берут боевые патроны. Но нам рассказывали про ваш парад в только что взятом Берлине — когда советские шли в полном боевом снаряжении, и лишь "фольксжандармерия" имела незаряженые автоматы. И я слышал, что идти на парад с боеприпасами — принято во всех частях Советской Армии вне пределов СССР. Также, наш Председатель сказал во всеуслышание — "разве подобает вождю народа бояться своих же защитников?". Потому в тот день не только мы были с патронами в подсумках — но и зенитные самоходки, и бронетранспортеры имели полный боекомплект.
И мы знали, что было в Сиани. И что американцы воюют воздушной мощью. Что даже обычная траншея почти в два раза уменьшает радиус поражения пехоты при ядерном взрыве, в сравнении с открытой местностью в полный рост. А блиндаж еще лучше. Советские рассказывали нам про свой опыт МПВО во время войны. В Ханое проводились учения, "воздушный налет", с участием всего населения — последний раз перед тем парадом я помню, где-то в феврале того же года. В сезон дождей с этим труднее — и потому, зенитки ставились обычно на холмах, где можно из окопа прорыть водоотвод по склону, или обсыпались земляным валом. Зениток в Ханое было много, причем в большинстве не ДШК, основное средство ПВО отрядов на юге, а ЗУ-23 и 57-миллиметровые. А еще у частей гарнизона и пришедших на парад были свои штатные зенитки, причем по малым калибрам как бы не больше, чем в ПВО Ханоя — однако даже в книгах и газетах, написанных позже о событиях того дня, я часто видел цифру, эти средства не учитывающую.
В мае у нас начинается сезон дождей. Но тот день выдался ясный с самого утра. На улицах люди в праздничных одеждах, всюду флаги и цветы. Парадные колонны войск должны были пройти с юга, вдоль железной дороги, по проспекту Свободы, мимо госпиталя и университета, почти до самой Цитадели, дальше к церкви Куа Бак на берегу озера, там повернуть влево, пройти по набережной до стадиона, и на юго-запад мимо Зоопарка. Мы шли прямо за советскими частями, перед нами были саперы, ремонтные машины на базе танков с бульдозерными щитами и маленькими башнями, как на разведывательных броневиках. И только прошли университет, место там было очень неудобное, справа озеро, слева насыпь железной дороги, развернуться негде. Когда это началось.
Помню, сначала завыли сирены воздушной тревоги. Не так, как раньше — не учебная, а по-настоящему. И мы в первый миг замерли — настолько это не сочеталось с атмосферой парада. Затем наш командир, подполковник Тханг Ван Нгуен, крикнул — рассредоточиться, залечь! Окопаться! Лопатки у нас были — а ячейку для стрельбы лежа нас учили выкапывать за пару минут, даже под огнем. Тем более, что земля была мягкая. Жалко было парадной формы — но лучше грязь, чем кровь.
А затем мы увидели рой темных точек в небе, быстро приближающихся с севера. И увидели взрывы и огонь — там, где был центральный парк, резиденция Вождя, железнодорожный мост. Начали стрелять зенитки, рядом с нами у железнодорожной насыпи тоже стояла батарея. А штурмовики пронеслись над нами — десятки и сотни самолетов, в большинстве это были "скайрейдеры", силуэты которых были знакомы нам по бумажным мишеням. Странно, но это меня даже успокоило — враг был знакомый и как я слышал, вполне уязвимый.
Один из штурмовиков обстрелял ближнюю батарею. Я увидел, что одна зенитка осталась без расчета, бросился к ней, зовя товарищей, сел в кресло наводчика, впился взглядом в прицел — дальше делал все, как учили. В тот день так было по всему Ханою — пушки смолкали лишь когда разбивало железо, а погибших зенитчиков мгновенно заменяли, и ученики нашей Школы, и участники парада, и даже просто гражданские, кто умел. Но тогда я думал лишь о том, чтобы моя зенитка стреляла — и порадовался, что американцы идут на самой лучшей для нас высоте, метров шестьсот-восемьсот: ниже было бы труднее целиться, выше не смогли бы достать. Все небо было в трассах снарядов, горели и падали самолеты, но другие штурмовики упрямо шли сквозь огонь, каждый на свою цель, не сворачивая с курса. Первым, кого я сбил тогда, был В-26 — уже поврежденный, один мотор у него дымил, и шел он с севера, почти на нас, но чуть мимо, в самом выгодном ракурсе, и по нему стреляли и другие зенитки, но после моих снарядов он окончательно клюнул носом и упал в озеро. Затем был "скайрейдер" — когда русский танк БРЭМ вдруг стал стрелять из пулемета прямо у меня над головой, я еле успел стволы перекинуть, когда штурмовик выскочил из-за насыпи, я только нажал педаль спуска, не надеясь попасть — но американец рухнул, по косой чуть до воды не долетев. Это был тот самый самолет, который мы после вместе с советским офицером-танкистом осматривали, и он по дыркам определил — калибр 23, не 14, твой! Русского звали Павел Иванович, он дал мне номер своей полевой почты, мы до сих пор переписываемся иногда. И еще два "скайрейдера" зашли в атаку прямо на нас, по ним стреляли из десятка стволов, и мы, и пулеметчики с танков — оба задымили и стали снижаться, после мне сказали, что они оба упали, но я этого не видел.
Истребителей в небе мы не видели — по крайней мере, на дистанции, где мы могли различить тип самолета. Я разглядел один раз какие-то реактивные, прошедшие высоко и в стороне — не знаю, были ли это наши или американцы. Да и не было времени смотреть — прозевать атакующий штурмовик было смертельно опасно. Наш подполковник погиб — жалко, он был хорошим командиром, воевал еще с японцами, затем с французами, и после ранения был переведен с фронта учить нас.
Та первая волна авианалета длилась всего четверть часа — мне показалось, прошло несколько часов. Вдруг стало тихо, вокруг нас — тут еще, я помню, наши привели пленных американцев, которые вылезли из озера, и сразу подняли руки, они были такие рослые, каждый из нас им по плечо, но дрожали от страха и что-то повторяли на своем языке. Мы не знали, что с ними делать, и приказали лечь и не шевелиться — а тем из наших, кто их охранял, чтобы пристрелили при любом движении. И тут прилетели "сверхкрепости", которым штурмовики должны были расчистить дорогу.
Нам повезло, что нас задело лишь краем, и бомбы падали очень редко — но это были тяжелые фугасы, оставляющие воронку, в которой мог бы поместиться дом. И наши калибры уже не могли их достать, мы лишь сжимали кулаки в бессильной злобе — и радовались, замечая в небе след от зенитной ракеты, после которого почти всегда один из бомбардировщиков превращался в пылающий и падающий метеор. И тяжелые зенитки тоже стреляли — мы видели многочисленные облачка разрывов рядом с самолетами, которые после начинали дымить и вываливались из строя. Одну из "крепостей" мы даже обстреляли, когда она, теряя высоту, прошла возле нас на высоте около двух тысяч, однако падения ее мы не видели.
А после вдруг стало чисто. Зато в кварталах к северу от нас были видны большие пожары. Тут прибежал Павел Иванович, он командовал той самой ротой на БРЭМ, и сказал что ему нужна пехота в помощь. И мы, оставив часть своих (в основном, легкораненых) у зениток, отправились разбирать завалы, тушить пожары и спасать людей. Я помню, как мы раскапывали бомбоубежище, стараясь успеть раньше, чем люди там задохнутся. Помню обгорелые тела на обочине — и каким-то чудом уцелевший букет цветов. В тот день и ночь за ним работали все — расчищали улицы для проезда, чинили электросеть и водопровод, сооружали временные жилища для потерявших свои дома. И вывозили трупы — многих даже опознать было нельзя. Лишь зенитчики оставались на своих постах, готовые отразить повторный налет. Павел Иванович после налил мне русской водки — которую я выпил, первый раз в жизни. И сказал:
-Запомни, звериную харю американского империализма. Говорят, что "за свободу и демократию" такое творят — верно, за свою свободу всех убивать, и чтоб повсюду был лишь их американский порядок. Ничего — мы им зубы вышибем и руки поотрываем!
Ну а после, уже на следующий день, приехал корреспондент советской "Правды". Ездил, беседовал и фотографировал по многим частям — но для своей газеты выбрал нас. Не знаю, почему — мы были маленькими, щуплыми, выглядели совсем не грозно, как "полковник Куницын, ужас американцев", каким его рисуют на наших плакатах. Но в вашей самой главной газете на первой странице было именно это фото, восемь мальчишек у пушки. С подписью "зенитчики батареи, сбившие четыре американских самолета". Хотя кроме нас там были еще пять пушек, да и другие батареи стояли рядом. Еще там было написано, что благодаря нам, совершенно не пострадал госпиталь, что был за дорогой, от нас в полукилометре — ну, от штурмовиков мы его как-то прикрыли, а где наша заслуга в отбитии налета "сверхкрепостей"? Но нам сказали, что так надо — и мы все получили по медали "За отвагу", выше ее лишь ордена. И нам всем ефрейторские нашивки — которые обычно давали лишь с началом выпускного курса, и только учившимся на отлично. И по желанию, десять дней отпуска к родне — но лишь у двоих из нас было, к кому уехать.
