— Вот, — протянула я баклажку.
Профессор осмотрел каждую выпуклость и ямку на чеканке, заметил значок V, перечеркнутый единицей, и хмыкнул. Отвинтив крышку, осторожно понюхал, а потом обмакнул кончик пальца и облизнул.
— Неплохая вещь, — признал, подбросив фляжку в руке. — Коньяк хорош, спору нет. Объем пол-литра или, точнее, четыреста восемьдесят с мелочью. Откуда алкогольный рай?
В силу вступило второе условие сделки.
— Вытащила из бардачка, когда отец вышел из машины.
— Зачем?
— Назло ему.
— Когда вы взяли емкость, сколько в ней было жидкости?
— Примерно четверть.
— То есть вы знали, что фляжка является раритетом, и сознательно умыкнули её?
— Ничего я не знала, — ответила, уязвленная словами мужчины. — Схватила первое попавшееся под руку и сунула в сумку. Когда фляжка закончилась, хотела выбросить её, а она снова оказалась полной.
— Сосуду требуется время, чтобы сгенерировать жидкость требуемой консистенции. Хорошее дело не терпит суеты, — пробормотал Альрик. — Рисунок выбран не случайно, что же говорить о начинке? Уникальная вещица. Могу заключить, что фляжка являлась именным подарком вашему батюшке. Кстати, как его имя?
Клятвопожатие требовало искренности, и я назвала.
— Не удивлен. Давно предположил, что Влашек — ваш отец.
— Откуда? — изумилась я, позабыв о покалывании в порезанной ладони. Наверное, профессор туго забинтовал её.
— Кто при власти занимает пост, достаточный, чтобы устроить дочь в институт с вис-уклоном? Высокопоставленный чиновник. Много ли отыщется в нашем правительстве руководителей с редкой фамилией Папена и именем Карл или Карол? Беглый поиск по фамилии не выявил результатов, и я переключился на выборку по вашему отчеству. Заинтересовавших меня чиновников обнаружилось четверо. Первый — дряхлый старик, советник в отставке уже лет двадцать, второй занимает малый чин, чтобы обладать соответствующими полномочиями и связями, третий молод, чтобы быть отцом взрослой дочери. Методом исключений отсеялась кандидатура заместителя министра экономики.
— Да, это он, — признала я жуткую тайну. Всё равно о ней вскоре узнают.
— Почему у вас разные фамилии?
— По словам отца, чтобы я самостоятельно добивалась успехов в жизни без протекции и воспитывала в себе сильную личность.
Профессор мимолетно улыбнулся. Наверное, сопоставил меня с твердым волевым характером и провел между этими понятиями жирный знак неравенства.
— Почему Папена?
— Потому что фамилия матери. После развода с ней отец женился во второй раз.
— Общие вехи биографии вашего батюшки мне известны. Информацию легко найти в периодических изданиях и прочей справочной литературе.
Конечно, невозможно срывать от обывателей факты из жизни видного политика. Благодаря отличной карьере мой родитель удостоился нескольких строчек в третьем томе дополнений к Большой универсальной энциклопедии.
— У вашего отца много достижений, и могу предположить, что он еще не достиг своего потолка, — добавил Альрик, намекнув, что до шлагбаума со знаком "Стоп" моему папеньке рановато, и что мой папенька в самом соку и готов к новым свершениям. Неужели следующей остановкой будет пост министра или — фантастически крамольная мысль — должность премьер-министра?
— Фамилия Папена мне незнакома, и её нет в генеалогических справочниках. Ваша матушка происходит из "новых" висоратов? — допытывался профессор.
Знатно он подошел к вопросу! Урвал бесценные минутки у времени, отведенного для научных опытов, и изучил многотомные родословные, рассчитывая найти какую-нибудь зацепку обо мне.
— Разве у родителей-висоратов может родиться "слепой" ребенок? — ответила я вопросом на вопрос.
— Такое бывает. Очень редко, но бывает. Так называемый sindroma unicuma Gobuli*, встречается один раз на двести тысяч. Вы можете не знать об этом узкопрофильном научном термине. Исаак Гобул обнаружил и изучал генетическую мутацию, возникавшую, если один из родителей являлся висоратом новой волны.
Рассказывая, Альрик говорил медленно, обдумывая каждое слово, потому что коснулся скользкой темы о моей бесталанности, довлеющей над ним обетом молчания. А ведь профессору ничего не стоит укокошить меня, не вызвав подозрений, и освободиться от груза пожизненных обязательств, — пришла в голову неожиданная мысль, заставив с испугом воззриться на собеседника. Нет, если бы он захотел, то давно сделал, — успокоила себя, вспомнив слова: "Я не убийца".
— К сожалению, работы Гобула посчитали неактуальными и перестали финансировать, но кое-какие наработки сохранились, правда, разрозненные и неупорядоченные, в частности, статистика, — закончил мужчина краткую лекцию.
Я задумалась. Хотелось бы мне оказаться синдромой, о которой рассказал профессор? Какая выгода в том, что меня назовут несчастливым исключением из двухсот тысяч, которым повезло родиться со способностями? Сколько не меняй шило на мыло, называя красивыми терминами, а ничего не изменится — волны по-прежнему останутся недостижимыми.
— Вы заблуждаетесь. Моя мать не видела волн, как и я, поэтому исследования вашего Гобула — не обо мне.
Сказанное было правдой. За годы, проведенные у тетки, мне неустанно вдалбливали, кто я есть на самом деле — берздарщина, перенявшая от матери всё самое плохое и отвратительное, обуза для отца, пятая нога у собаки, дармоедка и прихлебательница.
Профессор помолчал.
— Вы видитесь с ней?
— Нет. Отец не разрешает во избежание слухов.
— Как же вы общаетесь?
— Никак. Перед разводом отец забрал меня от матери и отвез к тетке. Точно не помню, мне было лет пять или шесть, а может быть, четыре.
Альрик задумчиво смотрел на меня, постукивая подушечками пальцев, а я с деланной безучастностью уставилась на настенную синь. Вот бы полететь птицей, расправив руки-крылья, на край света, где не бывает проблем и бед! Увы, от горестей не спрятаться в дальнем углу, закрыв как в детстве лицо руками. Беды рыщут как голодные псы и чуют поживу, настигая повсюду.
— Как зовут вашу матушку? — спросил мужчина, как мне показалось, с жалостью. А и не надо меня жалеть. Мне вашей жалостью не напиться и не согреться, только душу травить.
— Не знаю, — ответила я, сделав вид, что увлеклась качеством бинтования порезанной руки.
Сколько снов-воспоминаний прошло через меня, а ни разу не аукнулось и не вспомнилось мамино имя, как и ее облик. Зато осталось воспоминание о ласковых руках и тихом голосе, слегка растягивавшем гласную "а", напевая колыбельную, кусочек которой врезался в память:
"Для любимой доченьки
Выключу все звездочки
И укрою ангельским крылом... "
Но Альрику незачем знать. Он пожелал услышать сухие факты, а не забитый соплями, швыркающий нос, поэтому сцепим зубы и сожмем рот полоской.
— Где вы жили до того, как уехали с отцом?
— Помню отрывочно. Где конкретно, не знаю, но в небольшом доме. Кровать в углу и стены из круглого бруса. У меня руки были постоянно в занозах, потому что дерево необработанное. Зато как пахло! Еще помню сад у дома, и вроде бы весна, потому что побеленные стволы у деревьев, а у двери стояли грабли.
Пока я говорила, профессор внимательно слушал.
— Не густо. Остались какие-нибудь вещи или фотографии?
— Была одна, мелкая и нечеткая, но ее порвал... Касторский, — вспомнила о бывшем однокурснике и черно-белом квадратике, но лицо улыбающейся женщины с фото истерлось из памяти, как я ни силилась восстановить образ.
— Пробовали разыскать её?
— У меня уговор с отцом. Получаю аттестат, и он дает мне адрес матери. Осталось вытерпеть совсем немного, — сказала я с иронией и, стянув с шеи шнурок с брошкой, подала Альрику.
— Что это? — поднес он безделушку к глазам.
— Наверное, от мамы, но не уверена.
— Интересно, — сказал мужчина, вглядываясь в узор. — Ждите здесь.
Он ухромал из кухни, забрав с собой бесценное сокровище, и у меня будто легкие наполовину обрезало. Я тревожно вглядывалась в коридор, наливаясь паникой, и едва не бросилась разыскивать профессора по квартире. Хорошо, он недолго отсутствовал, вернувшись на кухню с большой лупой в руке.
— Занятная штучка, — сказал, устраиваясь на табурет. — Хотите чаю?
Я замотала головой. Так объелась на год вперед, что пояс юбки натер мозоль на раздутом животе.
Альрик навел увеличительное стекло на витые прутики.
— На редкость кустарная и безграмотная вещь, созданная разве что тем, кто не видит волн. Если усилить узор нужными символами, видоизменить плетение и завязать парочку волн, ваше украшение работало бы как сильнейший передатчик эмоций на большие расстояния. Несмотря на грубейшие ошибки, видно, что мастер талантлив, хотя и работал интуитивно. — Мужчина протянул мне лупу и брошку. — Посмотрите, прутики обвязаны волосом, как и междоузлия. Склонен думать, что он принадлежит тому, кто хотел принимать ваши эмоции с другой стороны.
— С другой стороны? — переспросила я непонимающе.
— Да. Я уже говорил, что украшение могло бы работать мощным передатчиком, но рассылает слабые импульсы, и не уверен, что они доходят до адресата. Но при потрясениях, связанных с большими переживаниями, сигнал может усиливаться.
— Я и представить не могла! — воскликнула, изучая под увеличительным стеклом шероховатости переплетения. Наверное, мама надела брошь на меня, надеясь поддерживать связь таким образом. — Но как работает передатчик?
— Медальон согревается теплом вашего тела и излучает эмоции в зависимости от биохимических показателей организма. Он работает по принципу духов, реагируя на повышение температуры, учащение сердцебиения, частоту дыхания. Вещица грубовата, как если бы мастер создавал ее наобум. Имеются зачатки знаний по висорике, но на подсознательном уровне. Так было до начала висоризации.
— А почему брошка невидима?
— Невидима? — удивился Альрик.
— Когда надеваю её, она пропадает для чужих глаз, но иногда показывается.
— Могу дать то же объяснение, — сказал он, подумав. — Вы начинаете доверять человеку и успокаиваетесь. Пульс замедляется, как и сердцебиение, мышцы расслабляются, наступает фаза "доверительного спокойствия", и медальончик чудесным образом возникает из ниоткуда, хотя вы носили его, не снимая. Это подарок вашей матушки?
— Не могу сказать с уверенностью. Наверное.
— В узоре использованы необычные символы, — сказал профессор и потянулся за брошкой, которую я неохотно вложила в его ладонь. — На первый взгляд неказистые перевитые прутики, но на деле древние знаки, встречавшиеся у некоторых народностей, живших более трех тысячелетий назад. В качестве исходного материала взята ольха. Недурственно, весьма недурственно, — пробормотал он, увлекшись рисунком плетения. — Позволите зарисовать?
— Нет, — отказала я резковато.
— Ваша воля, — сухо согласился Альрик, вернув брошь, которую я немедля надела на шею, и с души словно камень упал. — Ни разу не встречал украшение, подобное вашему. Можно сказать, исключительное.
— А я встречала.
— Неужели? И где? — спросил профессор, подойдя к плите, и поставил чайник греться.
— Здесь, в столице.
— Среди висоратов считается дурным тоном носить бездарные вещи, — заметил Альрик с усмешкой в голосе. — Наверняка вы видели украшение на ком-то из "слепых", и наверняка оно не имело ничего общего с узором на вашем медальоне. Обычная бижутерия.
— Так и есть, — внезапно вспылила я, раздражаясь от его снисходительного тона. — Бижутерия на "слепом" с западного побережья.
Мужчина развернулся и, опершись спиной о стол, пристально посмотрел на меня.
— Вряд ли. Приезжие с западного побережья не разгуливают по столичным улицам, заводя знакомства с девушками.
— Этот человек носил браслет со звеньями, в точности повторяющими рисунок на брошке, — повторила я с упрямством. — И он приехал с побережья.
— И что же делал ваш знакомый в столице, простите за любопытство? — спросил Альрик.
_____________________________________
Ego ad propitus anime et sin violenti voto faciri non in sensos, at in exhiberos: neve dicti, neve acti non gestari secretum nigeri tridensa et ommes, quido cum contensus. Sic adipisci egi invitabilu mut ultra violari faciro.* (пер. с новолат.) — Я по собственной воле и без принуждения даю обет молчания не в мыслях, но в проявлениях: ни словом, ни делом не разглашать тайну черного "трезубца" и иже с ним связанное. Да постигнет меня неминуемая кара за нарушение обета .
sindroma unicuma Gobuli*, синдрома уникума Гобули (пер. с новолат.) — уникальный синдром Гобула
11.4
Любопытство не порок. Мне удалось поразить профессора, которого трудно чем-либо удивить, всего лишь показав невзрачную самодельную брошку на шнурке. Ишь с каким интересом начал расспрашивать, аж глаза заблестели.
Что делал Марат в столице? Три года обслуживал институтский горн, имея кровоточащие знаки на спине. Как пить дать, незаживающую треограммму вырезали с определенной целью, и парню пришлось выплачивать мучительный долг. Возможно, Альрик сталкивался с горнистом в институте, а может, они никогда не встречались, потому что ВУЗ огромный, и в нем работает уйма народу.
Пусть Марат уехал домой, я не скажу о нем. Профессор начнет расспрашивать и уточнять подробности: где, когда, почему; непременно что-нибудь заподозрит, станет выстраивать свои знаменитые логические цепочки и сделает сногсшибательный вывод, о котором не будет молчать. Кто знает, вдруг мой ответ навредит "солнечным" горнистам? На чердаке парень упомянул, что ему нельзя разгуливать по институту. Вдруг ребята, обслуживающие горн, втихомолку нарушают разные запреты, а я неосторожным словом навлеку на них наказание?
— Вопрос затрагивает интересы другого человека и не относится к сделке, — ответила я твердо.
— Не относится, — согласился мужчина и выключил плиту, невзирая на едва зашумевший чайник. Видимо, расхотел чаевничать. — Однако своими словами вы дали пищу для размышлений. Я мог бы помочь, будь у меня больше информации.
Предпочитаю самостоятельно пережевывать съестные запасы для ума. Если браслет Марата умел прятаться от чужих глаз, как и моя брошка, то я заметила украшение, потому что парень поверил мне. Не могу подвести его.
— Спасибо, справлюсь сама.
— Как будет угодно, — ответил сухо профессор и подошел к столу. — Вернемся к делам насущным. Над созданием вашего раритета поработала команда талантливых мастеров, которая задействовала уникальное оборудование. Фляжку я забираю. — Увидев испуг в моих глазах, он объяснил: — На проверку, разумеется. По окончании работ крышка сосуда будет замурована, и в довершение получите заключение на бумажном носителе.
— Сколько времени уйдет на экспертизу? — спросила я, разволновавшись. Вот оно, счастье! Совсем близко, стоит лишь протянуть руку. Не зря мне пришло в голову примчаться в выходной день, чтобы подпортить имениннику праздник своей настырной физиономией.
— К чему спешка? Вас что-то подгоняет? — увильнул от ответа Альрик.
