К ним кто-то подскочил — в чёрном плаще поверх обнажённого тела, лицо закрыто низко надвинутым капюшоном.
— Глашатай, — пояснил Вир обомлевшему при виде такого Арне.
— Тебя ждали, Серый из Гандулы! — проскрипел глашатай, подскакивая на месте. — Пришла пора держать ответ. Тебе и твоей спутнице. Этого, второго я не знаю.
— Я вернул Гандулу прозревшим, — спокойно ответил Вир. — Я помог опозорить братьев-заступников. Со мной брат, которого я представлю стае и только стая решит его судьбу. И — моя жена. Она под моей защитой, оскорбление, которое наносится ей, наносится мне, вред, причинённый ей, причиняется мне, угрозы, обращённые к ней...
— Не трудись! — перебил его глашатай, подпрыгнул и сделал кульбит. — Ты говоришь — жена, но прозревшие не заключают браки. И она принадлежит клану, а не стае.
— Я буду говорить за неё, — твёрдо ответил Вир.
— Тогда иди за мной, — велел глашатай, сделав ещё один кульбит. — Сейчас клан решает судьбу отступников. Её ждут среди них.
Он боком запрыгал по склону, странно подбрасывая зад на каждом прыжке. Отдалившись от них, он оглянулся и издал досадливое блеяние.
— Идём, — сказал Вир и почти силой потащил жену за глашатаем.
Глашатай привёл их к западному пролому в стене. От Гандулы мало что сохранилось. Богатый дом Старого Дюка, как и донжон, были каменными лишь снизу, сверху выстроены из дерева. Что могло гореть — давно сгорело. Что не могло... Местность была ровная, даже холм, на котором стоял замок, был когда-то давно насыпан далёким предком Старого Дюка (вернее, согнанными его людьми пленниками), и бросить просто так прорву хорошего камня жители окрестных деревень никак не могли. Теперь любой, навестивший старые развалины, мог убедиться, что люди куда разрушительнее пожара. Потихоньку начали разбирать и стену, но почему-то каждый раз опускались руки. И старая кузня, в отличие от других строений, тоже каменная, избежала общей участи. Вир не знал, зачем кузня понадобилась прозревшим, ну, а стены-то точно были зачарованы от разрушения жадными человеческими руками. Проводить встречи на открытом ветру никому не хотелось.
Возле западного пролома был огорожен полукруг — натянули брошенную самозванцем ткань от шатров. Установили там даже скамьи для судей — одну для представителей клана, другую — для гостей из общины, третью — для кого-то из стаи и четвёртую — для общих старших братьев, тех, кто не только принял высшее посвящение, но и далеко ушёл по пути прозрения. Тех, кто определял, что может послужить делу Освобождения. Чёрных волшебников сюда не позвали, они вообще не нуждались ни в какой организации, ибо, в отличие от оборотней, вампиров и ведьм с колдунами, не нуждались каждый в обособленных от собратьев владениях. Если же между ними и возникали ссоры, то решались они через суждение общих старших братьев.
Вейма хотела упереться, но драться прилюдно с мужем не хотела, да и... всё было закончено. Судьбу отступников решали или смертью или особым посвящением, которое превращало вампиров в бездушных чудовищ, полностью подчиняющихся своему учителю.
— Просто верь мне, — шепнул Вир, твёрдой рукой подводя жену к месту, указанному глашатаем. Тот сделал на прощание ещё один кульбит и упрыгал вниз по склону. Перед скамейками судей (три представителя клана. Остальных по двое) стоял старый Ватар, учитель Веймы. Возле него, понурившись, ковырял башмаком землю Липп.
— Итак, вы пришли, — встал один из общих старших братьев. Были они в серых балахонах, закрывающих лица и пахло от них — усталым равнодушием. — Начнём. Приблизим Освобождение, братья и сёстры! Вампиры Вейма и Липп! По воле Освободителя своим учителем вы предназначены были на то, чтобы, пройдя высшее посвящение кровью, пить кровь слепых, лишая их надежды на помощь Надзирателя, которого они зовут Заступником, и постепенно, отрекаясь от соблазнов этого мира, готовились к тому, чтобы нести слепым малое посвящение. Вы же отреклись от своей пищи, вмешивались в дела слепых, порождали в них надежду и позорили свой клан. Вы виновны и должны оставить этот мир, чтобы, родившись снова, исправить свои ошибки.
Это означало — смерть. Липп сглотнул. Вейма смотрела в пол.
Она всегда знала, что появление на встречи означает смерть.
— Я отрекаюсь от таких учеников, — поспешно сказал старый Ватар. — Я возлагал на них много надежд, но они предали меня.
— Итак — смерть, — торжественно заключил общий старший брат.
— Эй! — завопил Липп, который, кажется, решил, что терять ему больше нечего. — Так нечестно! Вы даже не стали меня слушать!
— Твои слова не имеют значения, — холодно возразил судья. — Ты не имеешь права голоса, а твой учитель не выступит твоим поручителем. Итак...
— Я хочу выступить обвинителем, — вмешался Вир, который до того стоял поодаль. Арне так и остался топтаться за пределами полукруга, не решаясь ни уйти, ни войти внутрь.
— Обоих? — деловито уточнил судья.
— Нет. Её, — кивнул оборотень на жену. Она отвернулась. Прочитать мужа ей удавалось не всякий раз.
Просто верь...
— Ты называл её своей женой... — медленно произнёс судья.
— Да, — кивнул оборотень, выходя на середину. — И я обвиняю вампира Вейму в том, что, будучи моей женой, она покинула мой дом и так и не вернулась, хотя я давал ей и время одуматься, и возможность признать свою ошибку.
— Что?! — завопила, не сдержавшись, возмущённая обвинением вампирша. Ватар её толкнул, и она упала на землю, разъярённо шипя от напрасной злости.
— И я обвиняю её же, что, ещё до того, как стать моей женой, она охотилась в моих владениях, не спросив моего разрешения и нарушая обещания, которые давались мне кланом. Я требую возмещения!
Повисло озадаченное молчание.
— Она умрёт, — произнесла одетое в чёрное платье худощавая представительница клана. — Чего ты ещё хочешь?
— Я шателен Гандулы, — напомнил Вир. — Я храню это место в развалинах для наших встреч. Я обладаю влиянием на баронов, мешая им объединиться против нас. Я участвовал в осаде Ордулы, что привело к крушению планов братьев-заступников объединить страну и ввести единый закон против нас.
— Мы знаем твои заслуги, — нетерпеливо перебил стоящий перед всеми судья. — О чём ты просишь?
— Её, — просто ответил Вир. — Она принадлежит мне, такое возмещение я назначил за её преступление. Она сбежала. Я требую вернуть её мне, а не отдать смерти.
Вейма оскалилась. Её... муж... что-то задумал, но, к чему бы он ни вёл, сейчас он требовал её унижения.
— Дочери клана не продаются! — разозлилась, вскакивая на ноги, представительница клана. Её товарищ потянул её за руку, пытаясь усадить, но она вырвалась и оскалила зубы. Вампиры всегда с трудом терпели друг друга. Могла случиться драка, но за вторую руку её ухватила другая вампирша, пухленькая, в мужской крестьянской одежде. — Она виновна! Убейте её! Но нельзя отдавать вампиров в рабство этим... этим... этим псам!
— Это не рабство, — скрестил руки на груди оборотень. — Я установил наказание, она приняла его. Мне не нужна служанка, мне нужна жена.
— Женятся, чтобы иметь детей, — напомнил крепкий седой оборотень, с интересом принюхивающийся к топтавшемуся у входа Арне. — Вампиры же бесплодны.
Вир пожал плечами.
— Я привёл в стаю нового сына. У него будут дети.
— Я не спрашиваю о твоих заслугах перед стаей, — с обманчивой мягкостью возразил седой. — Я говорю, что вампиры не годятся в жёны.
— Не годятся?! — разъярилась одетая в чёрное вампирша. — Это ваши псы недостойны наших дочерей!
Кто-то тихо рассмеялся. Вейма, скорчившаяся у ног своего учителя, продолжала злобно шипеть. Липп топтался с ноги на ногу. Бежать ему было некуда, но очень хотелось.
Остальные переглянулись. Почти одинаковыми движениями пожали плечами.
— Твоя просьба нелепа, — решил судья, — и ты слишком предан миру, раз просишь о жене.
— В самом деле, — нагло ответил молодой оборотень, — слишком предан... Что же... я вернусь в стаю, сменю облик, покину Корбиниан, сложу с себя заботу о Гандуле...
— Ты что же, нам угрожаешь?! — вскипел судья, впервые проявивший хоть какие-то чувства.
— Эта женщина — моя, — вместо ответа заявил оборотень. — И в тех делах, которыми я занимаюсь, никто не может меня принудить, ибо они включают в себя службу баронам и выполнение их заданий и прихотей, они опасны и за иное я чуть не поплатился жизнью.
Судьи снова переглянулись. Снова пожали плечами.
— Твоя просьба нелепа, но в ней нет ничего дурного, — решил стоящий перед всеми судья. — Но ты должен дать клятву, что после тебя шателеном станет один из нас, из прозревших. Твой родич по крови или по духу, и он будет блюсти это место для нас, как делаешь это ты.
— Я позабочусь об этом, — пообещал Вир. — Клянусь.
— Что ж, — решил судья. Одетая в чёрное вампирша прошипела какое-то ругательство, но товарищи её заставили промолчать. — Забирай эту женщину. Учитель отрёкся от неё, значит, она не принадлежит более клану, и теперь она будет только твоей.
Он кивнул. Старый Ватар наклонился, взял свою бывшую ученицу за шиворот, как котёнка, и бросил к ногам оборотня. Вир тоже кивнул.
— Я принимаю её, — произнёс он и поднял жену, всё ещё дрожащую от злости и запоздалого ужаса, с земли.
— Эй, так нечестно! — закричал Липп, который завистливыми глазами провожал отделавшуюся от суда сестру по несчастью. — Я тоже помогал! Ему помогал! И ей! Затем, чтобы с осадой помочь! И против братьев-заступников! Так нечестно! Я не виноват, что меня поймала белая волшебница! Это не я подстроил!!!
Снова повисла тишина. На этот раз — выжидательная. Вейма не выдержала, бросила на собрата по несчастью злой и укоризненный взгляд. Вир положил ей руки на плечи, пытаясь успокоить, помешать вмешиваться, но было поздно. Липп только больше разошёлся.
— Да! — завопил он. — Белая волшебница! Её привела ведьма Магда! Она напала на меня, чтобы помешать мне пить кровь слепых! Чтобы я не мог следовать своему долгу! Она жена чёрного волшебника! Они нарочно! Сговорились! Волшебники и колдуны всегда были против нас! Это заговор! Я точно знаю!
— Заткнись, — негромко произнёс старый Ватар и Липп вынужденно умолк.
— О чём он говорит? — спросил один из сидящих на скамейке общих старших братьев. — Что же белая волшебница, жена чёрного?
— Среди учеников Чёрной башни есть только один, кто решился на такой позорящий шаг, юный Лонгин, — ответил ему второй. Судя по всему, он был не только высшим посвящённым, но и чёрным волшебником, что встречается очень редко.
— Так его надо позвать сюда, — предложил представитель клана. — Пусть ответит за свою жену.
— Не надо меня звать, — с благодушной улыбкой произнёс Лонгин, откидывая матерчатую стену и подходя к судилищу. — О чём у вас речь? Моя жена ведёт себя как положено белой волшебнице? Да-да-да, это прискорбно. Я прекрасно помню тот день. Представляете, просыпаюсь утром — жена сбежала, еды в доме нет, свежей одежды нет... сел было корпеть над своими вычислениями — так ведь чёрная магия на голодный желудок не идёт! Пришлось бегать, искать, возвращать... И всё из-за какого-то мелкого кровососа!
— Ты смеёшься над нами? — раздражённо спросил стоящий судья. — Твои мирские хлопоты нас не касаются! Ты женился на белой волшебнице, что позорит всех нас, так призови её к ответу властью мужа или уничтожь, пока это не сделали наши братья!
— Да, — покивал волшебник, скрипнув зубами. — Вы правы. Такая жена ужасно мешает работе. Представьте только, именно в тот день я придумал, как разложить пространство по семи планетам... и мне пришлось отвлечься от моих вычислений! А ведь на следующий день звёздное небо уже изменилось!
И снова тишина. На сей раз какая-то... испуганная.
— А если разложить... пространство... — осторожно, с трудом подбирая слова, произнёс седой оборотень, — то что?..
— Ну... — беспечно протянул волшебник. — Я над этим особо не работал... больше интересовало воплощение, к тому же здесь встаёт вопрос возможности дугообразного преломления магической силы под воздействием высвобождающейся искры материи... я думаю, можно с уверенностью утверждать...
— Ты хочешь разрушить мир? — потрясённо перебил его Липп, который хотя бы понимал произносимые волшебником слова.
— Мир? — удивился Лонгин? — Ах, это... Да, полагаю, при высвобождении искры материи вещественная оболочка предметов придёт в негодность... Но я практически доказал, что идеи предметов останутся на своих местах, в своём очищенном от всего материального виде. Осталось провести натурный эксперимент... Вот только жена почему-то против... она утверждает (я пока не могу её опровергнуть), что души не вернутся в эфир, а будут парить всё там же, рядом с идеями предметов, которыми пользовались при жизни... Так что вы говорили на тему уничтожить жену? Я полагаю, что тогда мог бы приступить к натурным изысканиям... Мы приблизим Освобождение не на словах, а на деле!
Судьи переглянулись. Одетая в чёрное вампирша даже привстала, чтобы проверить, чем пахнет от молодого наглеца, но от него доносился только запах интереса и уверенности. Она покачала головой и все снова переглянулись, на этот раз с откровенным страхом. Одно дело — говорить об Освобождении, зная, что оно невозможно, не сейчас, не при их жизни. А другое — разрешить мальчишке уничтожить мир как надоевшую игрушку.
...и их души будут вечно висеть в пустоте, привязанные к обломкам мира...
— В этом нет необходимости, — отозвался стоящий судья. — Пока ты не проработаешь все... эээ... случайности.
— Я так и думал, — кивнул волшебник и исчез во вспышке чего-то, похожего на свет, но только чёрного цвета.
— Эй! — подал голос Липп. — Так я говорю, я не виноват! А теперь я снял с себя её чары и снова готов к выполнению долга!
— Снял он, — еле слышно фыркнула Вейма.
— Я мог бы взять его снова, — подумав, предложил старый Ватар. — Если мой ученик выдержал белую магию... это кое-что меняет...
— Ведьма Магда, ты говоришь? — нахмурился молодой колдун, который присутствовал на суде от ведьминской общины.
Это было даже забавно: в Бурой башне учатся всё больше девушки, но общину на встречах представляют всё больше мужчины. Магда когда-то говорила, что ведьмам это просто... неинтересно. Они крепче, чем мужчины, сродняются со своей землёй и потом просто не интересуются общиной — лишь бы к ним не лезли.
— Она не ходила на последнюю встречу, — припомнил его товарищ — худощавый мужчина неопределённого возраста, у которого на голове вместо волос рос бледноватый мох.
Вейма протестующе рванулась, но Вир её удержал, развернул к себе лицом, прижал, утыкая лицом в плечо.
Молодой колдун опасливо подошёл к вампирам, они обменялись несколькими тихими словами. С такого расстояния Вейма могла бы расслышать, но всё заглушал размеренный стук сердца любимого мужчины.
